«Урод», «Бинтованный суицидник», «Ботаник», «Исчезни», «Прекрати так улыбаться, несчастный идиот».
Осаму носит на коже следы общей неприязни. Но он продолжает улыбаться каждый день, помогать, когда просят, и выглядеть безмятежным. Осаму поднимается со своей мягкой кровати, которая ночью больше похожа на асфальт по ощущениям. Осматривает, черт побери, белую, комнату и цепляется взглядом за множество книг на столе. Он отводит взгляд и медленно уходит собираться. Глаза Осаму постоянно повторяют всем вокруг, что жизнь прекрасна. Все видят, но никто не верит. Тот надевает свою черную школьную, безупречно отглаженную, форму и собирает рюкзак. Уходит и мечтает. «Вот бы никогда не проснуться.»***
У Чуи проблемы с эмоциями, головой и, кажется, английским. Он приходит в школу намного раньше звонка, просто прогуливаясь по пустым коридорам. Тихо, совсем ни одного звука или человека, не считая охранника на посту. Чуя ненавидит оставаться дома, стены давят, а потолок грозится рухнуть ему на голову. Дома повсюду зеркала, которые хочется разбить, чтобы не видеть в отражении свою шею и надпись на ней: «Лучше бы ты никогда не рождался.» Чуе даже думать не надо о том, кто об этом подумал. Но даже вспоминать — слишком больно. Просто видеть одну строчку на своей шее, которую теперь приходится прикрывать черной лентой чокера. След от материнской ненависти. Другие надписи даже не столько волнуют Чую. У него все руки в комплиментах, а вся спина в оскорблениях. Все это вызывает сущее равнодушие по сравнению с тем, что он испытал, когда впервые заметил эти мысли на своей коже. Чуя носит черную ненависть на своей шее уже два года. У Накахары всегда мятая и цветная форма, в которой он находит отражение себя. Он сам, словно яркое пятно в своей жизни. Рыжие волосы, ярко-голубые глаза и зеленые штаны с подобным ему малиновым пиджаком. Так он и сидит на уроках, даже на ненавистном ему английском. Но даже там был свой плюс, который позволял Чуе немного спокойнее жить: высокий каштановолосый парень. За его спиной можно было лечь и забыть про сущность бытия, просто смотреть на кремовую стену и ощущать жгучую пустоту внутри себя. Накахара скользит взглядом по стенам, медленно переводя его на парту перед собой, где у соседа спереди растрепались бинты. Чуя чуть щурит глаза и вчитывается на мелькнувшие между шрамов слова. «Сдохни. Сдохни. Сдохни.» Накахаре стало настолько же больно, словно такое он увидел у себя. И даже черный цвет кажется ему не таким мрачным. Он переводит взгляд выше и смотрит на эмоции на лице шатена. Его потухший взгляд и мягкая улыбка заставляют сердце ёкнуть. Накахаре приходится думать об этом парне какое-то время после урока. Следующий урок английского должен был проходить только на следующей неделе, поэтому Чуе все выходные пришлось повторять в голове одну единственную мысль, скрываясь от вечных разборок с матерью.***
Понедельник — день тяжелый. Но Дазай никогда не изменит своему обычаю просыпаться с одной единственной мыслью о скорой смерти. Дазай никогда не перестанет распускать бинты и всматриваться в шрамы, оставленные собой, и только после вчитываться в текст. Несколько шрамов поперек и вдоль запястьев, белыми нитями кажущимися на руках, и между ними — фраза. Любимая. Самая добрая и красивая, которую только читал Дазай на своей коже. Он любовно касается кончиками пальцев слов, и после — позволяет коснуться губами. Между тонких белесых рубцов написано: «Пожалуйста, не умирай.» Осаму думает о том, кто думал об этом, бесконечное количество раз, мысленно отправляя ему целую сотню благодарностей. И слепо не замечает, как рыжий парень за ним улыбается настолько счастливо, что приходится вытирать с уголков глаз слезы. К вечеру спина Накахары полностью усеяна благодарностями, заместо оскорбительных слов.***
Они не знают имён друг друга, но благодарны больше всего на свете. Когда Чуя рассматривает себя в зеркале — о, боже, он делает это без презрения — уже далеко за полночь. Накахара считает благодарности на своем теле. «Интересно, а ты любишь ночь?» Между делом думает Накахара, размышляя о том шатене, у которого была самая счастливая улыбка на свете. И только после понимает, что его вопрос сейчас появится на коже. Стоит только надеяться на то, что парень спит. «Кто ты?» Следующее, что видит Чуя, смотря на открытую тыльную сторону ладони. Он грызет большой палец правой руки, и после отвечает ему. «Чуя. А ты?» Понимает, что глупо, понимает, что неправильно, но ничего поделать не может, ведь интерес берет вверх. Всяко лучше, чем выслушивать упрёки матери. «Дазай. Откуда ты меня знаешь?» Накахара только качает головой на такое. И мысленно произнес имя, пробуя на звуки и чуть улыбаясь. Красиво. «Я сижу за тобой на английском.» Отвечает ему Чуя и ложится на кровать, смотря в потолок. На его коже больше не появляется посланий, больше нет вопросов. Он медленно засыпает, удобно устроившись на кровати. Дазай сегодня совсем не может уснуть.***
Они с утра подскакивают и начинают собираться. Чуя быстро надевает свою отглаженную форму, чокером прикрывая чужую ненависть. Дазай хочет в очередной раз поблагодарить того, кто просто мог подумать об этом. Поэтому он надевает свою мятую форму и быстро кидает учебники в рюкзак, убегая в школу, чтобы там найти этого тихого рыжего паренька. Они вбегают в школу с промежутком пять минут, что удивительно для Чуи, привыкшего приходить намного раньше. По пути он несколько раз запинается и едва успевает заскочить в автобус. Дазай не замечает складок на собственной одежде, сам быстро прибегая в школу, которая у него едва ли не под боком. Он осматривает толпу, выискивая рыжие волосы, которые обычно бросались в глаза. Обводит взглядом коридор, немного задыхаясь от собственной пробежки. Боится, что все это ему просто приснилось, но надписи, не исчезнувшие за ночь, говорят об обратном. Поглаживает своё предплечье, стараясь рассуждать медленно и четко. Чуя даже думать не пытается, высматривая долговязого шатена сначала на улице, уже после в школе и буквально впечатываясь в чью-то прямую спину. Ойкая, Осаму поворачивается назад и встречается взглядом с голубыми глазами. — Спасибо. — Пожалуйста, не умирай. Выскакивает первое, что приходит на ум обоих. Чуя чуть медлит, а после не сдерживается и смеется. Пальцами он медленно и небрежно откидывает рыжую прядь за спину. Дазай смеется тоже, вслушиваясь в чужой смех и находя его лучшим звуком за свою чертову жизнь. У Чуи адские бабочки в животе. — Прости, это просто первое, что я додумался тебе сказать, — Накахара неловко растрепывает и так хлипкий хвост на своём затылке и чуть алеет. — Неловко вышло. — Я сам не лучше. — смущенно трет шею Осаму и просто чуть усмехается. Оба не знают, что ещё сказать. Они просто рассеяно стоят около входа и также расходятся по кабинетам после звонка.***
Чуя узнает о том, что Дазай любит звезды, совершенно***
О том, что находится под чокером Чуи, Дазай придумывал множество разных догадок. Все они были по-своему странные, все они звучали как полная чушь, но каждая имела право на жизнь. Уже месяц прошел с того момента, как они внезапно ворвались в жизнь к друг другу. Взбалмошный рыжий мальчишка вытаскивает его гулять ночью, много болтает и показывает ему, чертовому суициднику, столько прекрасных вещей. Дазаю приходится врать родителям, почему он улыбается по утрам после этого. Он спит так крепко только благодаря Чуе. Дазай влюбляется в мелочи. Он не скрывает этого. Ему нравится смех Чуи, его заинтересованный взгляд, теплые-претеплые руки и глупые шутки. А ещё то, что тот не пугается его шрамов, не ругает и не осуждает. — Так бывает, — произносит Чуя, держа чужое запястье и чуть покачивая головой. — Но это временно. Все проходит. Главное — пережить. После бури всегда выглядывает солнце. И улыбается. У л ы б а е т с я. Ему, господи, Дазаю. Он не лезет в голову, не ворошит заросшие раны, а просто принимает все как есть. Внутри Осаму цветут чувства. Они пускают свои корни глубоко, а после расцветают огромным прекрасным садом. Для Осаму нет ничего лучше, чем чувствовать, как ускоряется пульс и сердцебиение. Если человек и способен влюбиться за месяц, то Дазай — живое доказательство.***
Чуя уже давно знает, что скрывают под собой бинты Осаму. Он никогда не давит, никогда не указывает, что делать, никогда не лезет туда, куда не просят. Сохраняет личные границы. Но когда Дазай показывает ему следы своей слабости, внутри что-то ломается. И это далеко не кости. — Так бывает, — говорит Чуя и мысленно кричит: «Но оно того не стоит!». Он смотрит на раны, говорит ещё что-то, что-то умное, ненавязчивое, не давящее. «У тебя красивые запястья.» Появляется на коже Осаму. На коже Чуи уже давно не стираются слова о смехе. Он все ещё не уверен в себе и своих действиях, но знает, когда он увидел те надписи на руке у шатена — поступил по зову сердца. И сейчас оно бьется быстрее, когда в толпе выглядывает одна каштановая макушка, и когда её обладатель повисает на Накахаре со спины, тихо ноя о том, как устал, когда они сидят на крыше очередного здания, болтая обо всем на свете. Влюбленность — любовь ли? — это? Накахара не знает, какое определение подобрать этому слову. Их слишком много. Каждый описывает по-разному. Но Чуя понимает, что все, что с ним происходит, совсем не от дружеских чувств. Он просто хочет быть немного ближе, хочет касаться белесых шрамов, касаться их губами и шептать, что все пройдет. Ведь так и будет. А потом смотреть на улыбку, немного смущенно улыбаться в ответ; просто обнимать. Для счастья нужно так мало.***
— Хочешь узнать, что у меня под чокером? — деловито интересуется Чуя и подкладывает руки под голову. Они лежат на крыше очередной многоэтажки. Вокруг ночь, пустота и звуки проезжающих машин где-то в далеке. А наверху — бескрайние просторы космоса, в котором они оба утопают. — Может быть. Желаешь показать? — усмехается в ответ Осаму и смотрит на рыжего краем глаза. — Может быть, — в тон ему отвечает Накахара, перевернувшись на бок к тому лицом. — Желаешь посмотреть? Задумавшись, Дазай кивает, думая о том, как ему повезло. Переворачивается подобно Чуе и наблюдает за тем, как он оттягивает ленту украшения ниже, являя взору надпись. — Прости, — вырывается у Дазая раньше, чем тот успевает подумать что-то адекватное. — Это… это просто ужасно. — Думаешь? Скорее неприятно, — равнодушно пожимает плечами Накахара и садится на их мягком пледе, переводя взгляд уже на ночной город. Его прижимают к груди и крепко-крепко обнимают знакомые холодные руки. — Дазай? — Это твоя мать, да? — вместо ответа задает встречный вопрос шатен, обнимая только крепче. — Она… самое интересное, это не сходит уже два года. Видимо, актуально, — отшучивается от него Накахара и лишь немного гладит по рукам. — Мне жаль. — Не думай об этом. Они сидят ещё какое-то время и после расходятся по домам. Лишние десять минут раздумий помогают Осаму сосредоточиться. Он ложится спать с одной мыслью.***
Утром Чуя плачет возле зеркала. Он смотрит на своё отражение в нём и не верит. На его теле, словно веснушки, рассыпано «Я люблю тебя». Они перекрывают оскорбления, благодарности, оставляя только эту фразу. На шее, на месте чокера, вместо мыслей матери, бьется такое же ровное признание. Накахара не находит в себе сил, чтобы пойти в школу. Чтобы найти того единственного человека, который мог оставить эти мысли. Взаимно. Черт возьми, взаимно.***
Кожу Осаму больше не усыпает ненависть. Даже не благодарности. И не чужие мысли о красоте. «Ты любим», «Ты нужен», «Ты прекрасен», «Ты удивителен», «Ты достоин жизни», «Ты умен», «Ты красив». «Я люблю тебя.» Он улыбается, приподнимая уголки губ и касается пальцами каждого слова. И смеется. Счастливо, свободно и легко. «Завтра обязательно надо найти Чую,» — думает Дазай и прижимает шрамированые руки к груди. И снова не может уснуть. Словно завтра никогда не наступит.***
Но завтра наступает, и все снова, как в первый день. Дазай бежит в мятой форме, чуть не запнувшись о поребрик. Чуя вновь едва успевает заскочить в автобус. И встречаются они прямо перед входом в школу. Они смотрят друг на друга, останавливаются. — Это… — Ну… — Я люблю тебя, — произносят хором и смотрят прямо друг другу в глаза. Смешно, неловко и очень нежно. Чуя стягивает с шеи чокер, Дазай развязывает бинты. Они оба знают, что в их мире нет соулмейтов, что вторую половинку можно найти только так и потерять тоже. Но почему-то парни верят в родство душ. Обнимаются долго-долго, забив на уроки, на то, что учителя могут их заметить или что директор заставит писать объяснительную. И, думая об этом, Дазай с улыбкой целует смеющегося Чую. Чуя льнет ближе и поглаживает по мягким густым волосам, ласково оттягивая пряди.«Спасибо, за то, что жив»