***
Достоевского все достало. Эта учеба, эта школа, эти одноклассники с их глупыми лицами. Эти потертые парты и обшарпанные стены школы, эти туалеты с капающими кранами. Эти учителя, эта домашняя работа, это в с ё. Федор честно устал лгать самому себе, потому что остальным до него просто нет дела. Его руки постоянно ледяные, его кожа постоянно бледная и глаза у него, от недосыпа, постоянно красные. И прозвище у него тоже постоянное «Вампир». Будь Федор настоящим вампиром, он бы не стал даже пить чью-то кровь, ведь кровь этих людей показалась бы ему самой настоящей отравой. Да будь Федор вампиром, он бы никогда и не пришел в эту проклятую школу. Достоевский вздыхает, вновь смотря время на своем телефоне. На его запястье вдоль вен буквально выцарапаны слова, прикосновение к которым обжигает пальцы, обливает кипятком сердце и наполняет тягучей лавой нервы. О, Великий Господь, умеет же он скверно шутить.«Я люблю тебя»
Чьи это мысли, кто только додумался до этого? Федор первое время пытался вычислить, но в поле зрения всегда попадали какие-то скучные люди или же вечно крутящийся рядом Иван и Сигма, пытающийся как-то приобщиться к их классу. Иногда рядом зависал Коля, со своей широкой улыбкой и постепенно отрастающими волосами. По правде говоря, отросшие почти до плеч светлые пряди очень ему шли, что даже самому захотелось за лето отрастить волосы. Также иногда к их непостоянной компании, где активным был только Гоголь, прибавлялся Саша. Правда Саш в их классе было целых трое: Пушкин, Блок и Куприн. Чаще всего, когда учителя называли одного из них, повисало неловкое молчание. Но это не отменяло того факта, что Пушкин рядом либо ел, либо что-то усердно строчил в своем блокноте. Как бы Пушкин не пытался шифроваться, Достоевский уже давно раскусил его. Парень уже полгода в курсе, что его многоуважаемый одноклассник пишет фанфики или стихи на одном небезызвестном сайте под никнеймом «Александр Дюма». Пушкин правда пытался прятать под рукавами комплименты своим работам, но получалось это не всегда. Школьные дни проходили до ужаса скучно. Подходил конец первого года старшей школы, пришла пора постоянных контрольных и тестов, учителя становились все более нервными и уставшими. Федор даже мог отчасти их понять.***
«Ты похож на девочку», «Тебе стоит подстричься», «Несносный подросток»
Все это, и еще много чего другого, обсыпало кожу на ногах и совсем чуть-чуть — плечах. Пшеничные волосы щекотали шею и плечи, от чего Коле приходилось убирать их в высокий хвост, но даже так, некоторые короткие прядки выбивались и снова щекотали кожу. Коле нравились длинные волосы. Но больше Коле нравились взгляды, которые на него кидали одноклассники, знакомые, и даже, сложно поверить, Достоевский. Тот своими темными глазами очерчивал концы, скользил к макушке и рассматривал пушистую челку. (Коле стоило играть очень убедительно, чтобы делать вид, что ему все равно. Коля хороший актер.) — Тебе идет, — бросает мимоходом Федор и уходит на математику. У Коли, кажется, сердечный приступ. Дома он расчесывает свои волосы перед зеркалом, осматривает концы, поправляет форму и долго, долго думает, как будет лучше. А еще слишком много раз подмечает, что он полностью и безоговорочно влюблен.***
Летние каникулы застают Федора слишком неожиданно. Больше нет суеты вокруг, больше не нужно вставать достаточно рано, чтобы быть около ворот школы вовремя и нет жужжащих над ухом учителей, в один голос кричащих, что их предмет самый важный. Была тишина. Спокойная, почти звенящая. Были книги, стоящие ровным рядком на полке. Была музыка в наушниках и бесконечное, длинной в целых три месяца, одиночество. Прошла всего неделя. Федор задергивает шторы каждый раз, как мать их открывает. Он лениво завтракает каждое утро, почти всегда пропускает обед и садится с семьей за стол за ужином. Режим постепенно сбивается. Скука. Достоевский даже думает проверить сообщения вконтакте, и когда заходит в свой профиль, видит с десяток непрочитанных. И несколько десятков тысяч в их классной беседе. Почему-то одноклассники, когда Федор все-таки писал что-то туда, реагировали так, словно Иисус спустился с небес и задавали целую сотню вопросов о том, как живется по ту сторону. — По ту сторону чего? — как-то спросил об этом парень, потому что вопрос уже отпечатался клеймом на лопатке. Александр перестал писать, Иван прекратил задумчиво пилить взглядом стакан с чаем, Сигма недоуменно поднял взгляд, а Гоголь безмятежно махнул рукой. — По ту сторону социализации, конечно. — Превосходно, — бормочет тогда брюнет и уносит порции с едой.***
У Коли бешено билось сердце, потели руки и мысли разбегались в разные стороны. Стоило сделать это сейчас, ведь потом… ведь потом Достоевский точно уйдет из сети и позвать его погулять не получится еще в течение нескольких месяцев! Личные сообщения открыты, текст набран, только у Гоголя не хватает силы, чтобы нажать на заветную «Enter». Он ходит кругом по комнате буквально минуту, кусает большой палец и собирается с силами, чтобы сделать это. Момент и сообщение отправлено, но Коля все еще жмурит глаза. Остается только ждать и надеяться, надеяться, что брюнет прочтет и примет приглашение. Дружеская прогулка. Ничего ведь такого? Сколько раз Николай боролся сам с собой, чтобы подойти, позвать, потому что так много раз слышал, как Федор отказывался от совместного времяпрепровождения с классом. А тут он один. Блондин подходит к зеркалу, правда ему с усилием удается поднять глаза на свое отражение. — Что бы он ни ответил — будь спокойным, хорошо? — дает самому себе наставление парень и делает глубокий вдох. Трет свою шею с живописным «идиот», пытаясь унять волнение. Но звук сообщения кажется слишком неожиданным, от чего парень вздрагивает. На подкосившихся ногах он подходит к компьютеру и смотрит на ответ. Визг. «Почему бы и нет.» От радости парень кружится на стуле и после откидывает голову на спинку. «Завтра в 3, подойдет?» «Да.» — Коль, все хорошо? — мать заглядывает как раз в тот момент, когда Гоголь распахнул от счастья окно и кружился по комнате с котом. — Да, — кивает он и ставит бедное животное на пол, подбегая к маме и обнимая ее. — Я люблю тебя. Женщина только усмехается и обнимает в ответ, зарываясь пальцами в светлые волосы. — Денег не дам. — Эй, я просто так, вообще-то! — искреннее возмущается Николай, но продолжает обнимать матушку. Сейчас он чертовски счастлив.***
Достоевский чувствует. Неважно что, он просто ощущает внутри себя хоть что-то похожее на эмоции. Он не помнит, когда в последний раз выходил на улицу, когда бесцельно бродил по улицам с кем-то на пару, слушая глупые разговоры обо всем и ни о чем одновременно. Достоевский, кажется, впервые счастлив за последние несколько лет. Улицы Питера выглядят красиво, если не сворачивать в самые удаленные дворы, где можно встретить разбитые фонари и сломанные детские площадки. Гоголь правда предпочитает потащить его на Невский проспект, а уже оттуда выдвигаться в более интересные места. Коля улыбается, как ребенок. Коля просит делать эти бесконечно глупые фотографии. Коля безмятежно заявляет, что пусть потом просто скинет ему во вконтакте. А Федор соглашается, даже не задумываясь. (Федор чувствует себя нужным.) — Федь, а почему ты так отстраненно ведешь себя? — они усаживаются на одной из многочисленных крыш, куда пробрались абсолютно незаконно. — Мне скучно, — пожимает плечами Достоевский и переводит взгляд на Гоголя. — А со мной? — Как оказалось — нет. На коже Гоголя расцвело «С тобой весело», Федор с небольшой улыбкой смотрит на то, как это отпечатывается на предплечье. Он впервые наблюдает, как собственные мысли появляются на чужой коже. Коля не смотрит на свою руку. Коле неинтересна надпись. Коля смотрит на чертовски красивого и интересного Федора, пока имеет возможность рассмотреть его так вблизи. — У тебя кто-то есть? — как бы между делом интересуется Коля, когда они вновь начинают не прекращая болтать. Он кидает взгляд на собственные мысли вдоль вен парня. — Нет, — пожимает плечами брюнет и обращает внимание на признание в любви. — Я не знаю, от кого этого. Должно быть, шутка. Гоголь смеется веселым смехом, кивая и переводя тему вновь. Ночь горит бесчисленным количеством огней, освещая город не хуже, чем днем. Достоевский предлагает расходиться, а Коля нехотя, но соглашается.***
Это счастливое лето для Николая. Они с Федором еще несколько раз гуляли после этого, обменивались сообщениями и фотографиями. Они были словно настоящие друзья. Гоголь перестал с такой нервозностью отправлять сообщения, чувствуя себя слегка свободнее. Достоевскому не скучно. Его грызут только слова на руке, они мешают и жгутся, не пропадают с кожи, сколько бы он не тер. Федор даже пытался написать поверх них что-то маркером, но тот со временем уходил, а признание оставалось. Достоевскому нравятся волосы его друга. Нравится то, как он убирает их в небольшой пучок или как собирает в хвост, как распускает, расчесывая длинными пальцами. Нравится, как он, делая вид, что фея крестная, вплетал в блондинистые пряди последние увядающие ромашки августа. Сентябрь застает этих двоих так же быстро, как и летние каникулы. Осень, холодная промозглая, питерская. Летом и так было слишком мало теплых деньков, а сейчас радоваться и улыбаться хотелось еще меньше. Но не Коле. Он улыбался каждый чертов день, с понедельника по субботу. У него была теплая и заразная улыбка, которая передавалась, кажется, воздушно-капельным путем. Федор улыбался, смотря за ним. У него учащалось сердцебиение, уходило дыхание и оставалась лишь тягучая нежность под ребрами.***
Длинные волосы казались Гоголю протестом. Протестом против всего закостенелого общества или, может быть, против самого себя. Он знает, как нужно правильно ухаживать, как расчесывать, какие средства лучше не использовать. Коля сам себе парикмахер: прямо перед школой он порезал несколько передних прядей, подравнял челку. Мать не говорила ничего против, а отчим пытался ворчать, что так себя мужчины не ведут. Но ведь Коля мужчина, которому нравятся другие мужчины. Он уже этим отличается. Коля может бесконечно наблюдать за тем, как красивые шелковистые волосы Достоевского спадают ему на плечи. А ведь ему так идет каре, которое тот отрастил за последние месяцы, под его, Коли, влиянием. Красивый, безумно. И этот безумно красивый сам предложил сесть к себе за парту. Ни Гончарова, ни Пушкина, а его, Колю. «Ты делаешь меня счастливым» — расцветает на лопатках Достоевского, о чем он, конечно же, не догадывается.***
«Ты не он»
Возникает у Коли очередная татуировка на коже. Он пытается понять, откуда она такая могла взяться. Он же не делал ничего такого, да? Он просто вел себя, как обычно. Ее смысл так и не доходит до него, поэтому Николай предпочитает не зацикливаться. — Наверное, меня с кем-то перепутали, — хихикает Николай, расчесывая длинные волнистые волосы. Он осторожно складывает их в косу.***
Коля замечает случайно. Он замечает то, чего не должен, то, что делает ему слишком больно. На тонкой бледной руке Достоевского черным маркером перечеркнуто витиеватое «я люблю тебя».Я люблю тебя
***
Гоголь медленно закрывается. Захлопывается, словно шкатулка, вешает на себя множество замков, а ключи проглатывает сам. Мама его предупреждала о сигаретах, вызывающие рак, но она никогда не говорила, что ненависть к себе может расти быстрее любой опухоли. Его улыбка больше не греет, пальцы не зарываются в волосы, а губы не шепчут глупые шутки, над которыми Федор всегда посмеивался. — С тобой точно все хорошо? Ты словно в воду опущенный, — в который раз интересуется он у блондина, получая пустой взгляд в ответ. — Все п р е к р а с н о. — Не ври. — Я просто плохо себя чувствую, — мгновенно находит оправдание блондин и снова утыкается в тетрадь по математике. Коля не пишет, он рисует. Рисует буквами, словами, собирает разбитый образ в единое целое. Коля умирает за партой. Коля дышит одним воздухом со своей любовью, он касается его локтем, получая электрический импульс от касания. На его коже отпечатывается волнение, бесконечные «что случилось?», «все ли нормально?», «как я могу помочь?». Гоголь даже не смотрит.***
Гоголь впервые пробует прогулять. Просто остаться в кровати, вместо того, чтобы начать собираться. Он не вылезает из нее целый день, чувство голода пропало еще несколько дней назад, а чувство тоски и разбитости нарастает все больше, словно снежный ком. Он зарывается в одеяле, прячется от собственных чувств, укрывается под мягким и пушистым покровом. Вечером он выходит встретить мать и помочь ей. Коле даже удается поесть через силу. Тяжко. На следующий день он снова остается дома, снова зарывается в одеяле. Он не проверяет вк, не отвечает ни на одно сообщение, он много спит и думает. «Привет, как ты?», «Тебя же второй день нет, все хорошо?», «Ты заболел?», «Может мне к тебе зайти?» Глаза начинают слезиться, поэтому Гоголь даже и не старается читать дальше. Он переворачивает телефон экраном вниз и кладет под подушку. Ночью спать совсем не хочется, поэтому Коля засыпает только под утро и снова прогуливает. Телефон разрывается чередой звонков, которые заставляют проснуться, восстать из мира грез и обратить внимания на реальность. Гоголю не хочется отвечать. Он словно ребенок, растерянный в одиночестве, оставшийся впервые перед взрослой проблемой, решением которой был ответ на телефонный звонок. Но он, словно маленький трусишка, отключает звук и убирает тот обратно под подушку. Он не встает с кровати, не ест, не пьет, и даже не спит, поглощенный мыслями, которые медленно, капля за каплей, оставляют раны на душе. Чаша терпения переполняется, когда вечером он пытается встать, но взглядом снова натыкается на злосчастное, исцарапанное, запрятанное под рукавами «Ты не он». Слезы дождем идут из его глаз. Глаза у Коли голубые, напоминающие безоблачный небосвод. Слезы, как кусочки неба, медленно падают на намокающую подушку. Болит в груди, болят легкие, даже ребра, сжимающиеся с каждым вдохом все больше. Боль наполняет до краев, словно вязкая мутная жидкость, застревающая в легких. Мать возвращается раньше обычного — она хотела сделать сюрприз. Но сюрприз поджидает ее сам, когда она замечает стоящую все также обувь, нетронутый на столе завтрак и тихие всхлипы за дверью в спальне сына. — Коль? — она осторожно стучится и заглядывает, а через секунду уже подлетает к сыну, обнимая этот плачущий комок. На ее лице отражается беспокойство, но не такое, как у Достоевского, материнское. — Что случилось? Но такое бывает, что когда рядом никого нет — тебе легче, но когда кто-то рядом, то слезы сыплются еще большим градом. Коля заплакал сильнее, уткнувшись в материнское плечо. Он не может сказать, его не поймут, мать разочаруется. Мысли бушуют в его голове, сталкиваются и теряются, от боли хочется выть на луну, заколдовать океаны и проникнуть рукой под клетку из ребер, лишь бы сделать хоть чуточку легче. — Ты можешь все мне рассказать — я пойму, — утешающе шепчет женщина, прижимая к себе парня. Такого высокого, красивого и вроде бы взрослого, но сейчас для нее это лишь маленький сынок, который снова столкнулся с тяжелой проблемой не в силах ее преодолеть. — Я… я люблю, — выдает из себя Гоголь, делая еще один вдох между судорожными всхлипами. — П-п-пар-ня. Женщина с такими же светлыми волосами на секунду замирает, а после принимается успокаивать. Она подумает об этом позже, если вообще станет раздумывать.***
Отчим узнает об этом. Для него — все это выглядит, как сумасшествие. Любовь к парню, что может быть позорнее? Поэтому и решение принимается сверхбыстро: Коля идет к психотерапевту. Его сажают в мягкое кресло и дают даже чашку чая. Коля не ходит в школу уже неделю, три дня не появляется в сети — до первого сеанса у него забрали телефон — и не выходит из дома. Только до офиса его «доктора». На него смотрит другой мужчина. Он поправляет очки, принимаясь задавать типичные вопросы, на которые следуют предполагаемые ответы. — Николай, гомосексуализм — это болезнь, — пытается убедить его психолог, от чего у Гоголя по спине идут мурашки. Пальцы сильнее стискивают кружку. — Получается, что любовь — это болезнь? Одного сеанса хватает, чтобы Коля сбежал со второго.***
Любовь — не болезнь; это не заболевание, от которого можно найти лекарство. Это не красивая девушка с тонкими запястьями и большими дружелюбными глазами. У любви нет лица, а если и есть, то у каждого оно свое. Любовь часто сравнивают с наркотиками: стоит принять один раз, и больше не сможешь остановиться. Возможно, это так и есть, но тогда Коле больше не хочется. У каждого наркотика есть побочный эффект — неразделенная любовь один из худших. Ему плохо, он задыхается. Ладони ледяные. Первичное чувство любви незабываемое. Оно пьянит, кружит голову, оставляет на языке сладкое послевкусие, заставляет чувствовать себя полным и свежим. Но несчастная любовь страшнее любой казни, любой пытки. Кто-то с каждым разом ныряет в омут, не боится задохнуться. Но для Коли смерть — это страшно. Это непостижимо. Мама будет плакать.***
Федор переводит взгляд на пустую половину своей парты и обеспокоенно массирует виски. Коли нет уже неделю, тот перестал даже прерывисто отвечать, а звонки и вовсе игнорирует. И ладно бы — игнорировали его одного, тогда бы Достоевский точно искал причину в себе, но Гончарова с Сигмой тоже. Хоть классная руководительница и махнула рукой, мол, болеет, Федору все равно казалось, что что-то здесь не так. Он шестым чувством понимает, что не может энергичный и солнечный Николай пропасть с радаров просто так. Не дай Бог с ним что-то случилось. Достоевский находит иронию в том, что только он хотел признаться Гоголю в том, что неровно к нему дышит (что было довольно легко понять), как тот пропадает. И не отвечает. Поэтому Федор берет телефон и набирает еще раз. Плевать, что уже ночь, плевать, что возможно ему больше никогда не ответят, оставят одного с этим признанием на губах. Плевать, плевать, плевать. — Алло? — тихое, хриплое и сонное. Но это голос Коли. Достоевский уверен. — Почему я могу дозвониться до тебя только в два часа ночи? — Потому что мне только недавно отдали телефон? — отвечает ему Гоголь, но делает это явно через силу. Его голос срывается на последнем слоге. — Что с тобой? Тебе плохо? Ты правда болеешь? — обеспокоенно осыпал его вопросами брюнет, на что получил продолжительное молчание и мерное, иногда сбивающееся, дыхание в трубку. — Я не болен. Гудки. Гоголь никогда так резко не бросал трубку. Федор начинает переживать сильнее, поэтому хватает с кресла свою осеннюю куртку и выбегает из дома. Мать слишком устала, чтобы услышать то, как дверь в дом закрывается. Достоевский бежит к последнему автобусу.***
Коля просыпается от неожиданного звонка. Он поднимает трубку, не открывая глаз и просто вслушиваясь в голос. — Алло? — Почему я могу дозвониться до тебя только в два часа ночи? — он слышит голос Федора. Думает, что ему это снится, что это просто шутка какая-то. Но, проверив номер контакта, приходится поверить. — Потому что мне только недавно отдали телефон? — Что с тобой? Тебе плохо? Ты правда болеешь? — так много вопросов, и такие ответы, которые Гоголю не хочется озвучивать. Не сейчас. Не когда эта рана еще так свежа, что кажется все вылившиеся слезы, вновь накатывают на глаза. — Я не болен. — только и может выдать Гоголь, сбрасывая вызов. Ему срочно нужно подышать. Вдохнуть свежего воздуха в этой затхлой комнате, пропахшей его горем и отчаяньем. Кажется, что все пространство пронизано невидимыми нитями о которые Гоголь каждый раз спотыкается, готовый упасть. Собственная комната становится ловушкой. На тумбочке лежат таблетки, которые должны помочь, должны излечить от заболевания. На баночке нарисованы улыбашки и цветочки, а сама она не белого цвета, а тепло-желтого. Чтобы не было страшно. Он раскрывает окно, откидывая длинные спутанные волосы за спину. Коля высовывается в него, жадно глотая воздух в заполненные легкие. Слезы потихоньку отступают, становится легче. Он садится, на подоконник и свешивает босые ступни вниз. Первый этаж — не страшно. Он смотрит на осень, которая успела позолотить деревья — прошло всего несколько недель от учебы, а солнце все также продолжало греть. Но ночью все еще прохладно. По телу проходят мурашки, хочется упрятать ноги в теплые носки и снова зарыться в одеяло. Но он сидит, чувствуя, как леденеют пальцы. Проходит полчаса, прежде чем Коля заползает обратно и закрывает окно. Но стоит его прикрыть, как кто-то стучится. Гоголь вздрагивает от неожиданности и хлопает глазами, вглядываясь во тьму. Он слегка приоткрывает окно и осматривается. Чужие руки открывают его шире и перед лицом Николая появляется лицо. Достоевского. Тот, благодаря росту, взбирается в его окно и падает с подоконника на пол. — Ты! — кидает на него взгляд Федор и указывает пальцами. — Совсем чокнулся? На улице не лето! Гоголь шипит и закрывает ладонью рот однокласснику. Федор успокаивается. Блондин только сейчас замечает, что тот в расстегнутой куртке и дыхание у него сбито. Бежал. До него. В два часа ночи. И д и о т. — Ты… ты… придурок, — шепотом выругался на него Коля и прикрыл лицо рукой. В темноте комнаты плохо можно было заметить, как он покраснел. — Зачем ты пришел? — С тобой поговорить, конечно, — сел ровнее Достоевский и скрестил ноги. Прямо так — на полу. — Я волновался о тебе. Коля краснеет еще сильнее и прикладывает руку к груди. Как бы он не был рад видеть Федора, все еще слишком больно. Словно незажившую ранку начинает расчесывать. — Тебе нужно уйти… со мной все в порядке. — Я тебе не верю. Федор смотрит проницательно. Так, как смотрит, когда пытается выявить, лжет ему человек или нет. Коля пытается смотреть в глаза, но это сложно. Его хватают за руку, рукав который он постоянно отдергивал. — Если бы все было в порядке мы бы сидели с тобой где-нибудь в кафе или играли сейчас в видеоигры по сети. И курили бы за школой. И ты бы сидел рядом, шутил о глупой математике или очередном философе. Ты не в порядке. Достоевский открывает вид на татуировку на его коже. Его зрачки расширяются. Первое, что бросается в глаза — царапины. И только после текст под ними. — Ты любишь меня? — Достоевский узнает собственную мысль, которую с таким остервенением посылал тому, кто его любит. Думал, что это Иван или Сигма, слишком те старались быть ближе. Но чтобы так. Нет. Он обнажает свое перечеркнутое «Я люблю тебя» и с болью смотрит на Колю. — Прости, я не знал. — А я думал догадался. Они замолкают, не зная, о чем поговорить теперь. Друзья ли они? После такого вряд ли. Возлюбленные? Спорно. Гоголь срывается первым: он обнимает Федора и утыкается лбом в его плечо. — Из-за этого я и не ходил… я сорвался. Мать с отчимом узнали и теперь я хожу к психотерапевту. Ну, они так думают. Я не хожу. Он сказал, что моя любовь — болезнь. Достоевский осторожно поглаживает спутанные длинные волосы. Он зарывается в них пальцами, принимаясь расчесывать и перебирать. Он внимательно слушает и качает головой. — Если это болезнь, то я — лекарство? — шепчет Федор только ради шутки и получает небольшой тычок под ребра. — Ладно-ладно. Я все эти дни волновался и думал, что как-то задел тебя. Прости. Его губы мягко касаются виска. Они вдвоем утопают в объятиях и тепле. Перебираются на кровать, укладываясь под одеяло и вместе засыпая. Федор прогуливает школу.***
— Я купил вишневые, — хихикает Гоголь, когда снова убегает с приема. Достоевский встречает его на углу, убирая пряди темных волос. — У меня обычные. Неужели тебе правда нравится это извращение? — Федор выдыхает дым в сторону с усмешкой. — Не нравилось бы — не покупал бы. Достоевский все равно хватает его за косу и тянет на себя, ловя губы. Это обманчиво-настоящий поцелуй, потому что тот выдыхает дым в губы парня и отстраняется. — Нечестный ход! Брюнет со смешком продолжает курить.***
Любовь — не болезнь, и лечить ее медикаментами бесполезно. Любовь это чувство, которое сложно обуздать и невозможно забыть. — Может прогуляем? — шепчет Федор, склоняя голову над очередной химической реакцией. С этой школой даже он устал. — И куда пойдем? — Только не к тебе. Коля хихикает и понятливо кивает. Пусть лучше его родители думают, что ему легче, чем снова и снова будут пытаться поменять. Он любит, и это главное.