Стражи Камланна: Камертон Душ

*Резонанс 3* *** Страж Камланна/Пастырь Сорей *** Миклео был зол. Он не выспался и устал. К тому же нарвался на тех, кого меньше всего хотел видеть и теперь понимал Сорея. Прекрасно понимал его тихую ярость. Ярость, что сейчас все еще тлела в его сердце. Тлела, горя серебряным пламенем праведного гнева. Здраво посчитав, что от переизбытка адреналина в крови он все равно заснуть уже не сможет, а время до встречи с древними у него все еще было, он решил сбросить напряжение простым и радикально-действенным, как сам мир, способом и воспользоваться для его достижения услугами имеющегося у него для этих целей жреца. Сорей против ничего не имел, а был только «за». В связи, с чем не возражал, когда серафим перешел к активным действиям в отношении его тушки. Не возражал, когда Миклео буквально сбил его с ног, впечатав в стену грота, и впился страстным поцелуем, ничуть не требующим возражений, в губы. Сорей, смекнув, что хреново не только ему, но и Миклео, на поцелуй ответил, подхватив серафима под ноги так, что тот замкнул их у него на бедрах, а после, повернувшись и прижав к стене уже Миклео, перехватил инициативу, принявшись страстно покрывать поцелуями шею возлюбленного… Миклео, не сдерживаясь, стонал. Стонал, в порыве страсти запустив свои тонкие и прохладные пальчики во вьющиеся и слегка наэлектризованные волосы Сорея. Он перебирал пряди, иногда слегка тяня их. При этом он все сладострастней стонал имя Сорея. Они оба плавно сползли вниз по стене. Сползли, растекаясь по плитам руин счастливой лужицей полного счастья… * Сорей нависал над серафимом… Нависал над серафимом, что загнанной мышкой, распластался под его могучим, пышущим летним жаром, в противовес его морозной свежести, телом, трепетно посверкивая своими, завораживающе колдовскими очами… Очами, всецело отражающими его потаенные похоть и сладострастное желание. Безумная улыбка человека погрязшего в похоти, разврате и всепоглощающе-всеобъемлющей страсти цвела на его алчущих поцелуев, пышущих негой устах. Поволока истомы, завладевшая его телом, застилала ему глаза. Его тело выгибалось дугой, трепеща в порыве неизбывной неги от жарких и искрящихся, как шампанское, удары-укусы тока, поцелуев. Поцелуев, что опьяняли его разум и душу своим божественным медом, лишая целомудрия и здравомыслия. Он млел… Млел тая… Тая от ласк своего жреца… Ласк, что буквально сводили его с ума. Сводили, даруя ему несказанное наслаждение и безграничную эйфорию сказочного экстаза. Миклео мерещилось, что Сорей сверкал. Сверкал мириадами огоньков, разбрасывая повсюду снопы негаснущих и немеркнущих искр. Искр, что буквально наполняли жизнью мрачные своды древнего грота. Ему грезилось, что по жилам Пастыря текла обжигающе-горячая, а не леденяще-безразличная сила, что была дарована им Сорею в день их божественной свадьбы. Он был буквально пьян ей и поражен. Поражен любовью к Сорею в самое свое сердце. Поражен и окрылен ею. Окрылен ею словно Редбумом, который даровал ему его нектар сердца. * - О Сорей! Я люблю тебя! Люблю тебя и только тебя! Люблю, люблю, люблю!.. - непрестанно шептал он в страстном порыве, когда Пастырь принялся ласкать его достоинство, властно проводя по его стволу блаженства своим язычком, смакуя его бархат, как леденец или ириску, а затем вбирая его в себя, как банан или эскимо со сливками, упиваясь, горячим шоколадом их обоюдной страсти. - Ах… С-сорей… Э-это… Это слишком! Слишком невероятно! Что же ты со мной делаешь?! - прикрывая глаза рукой, стонал серафим, млея в могучих объятьях любимого и нежно тому улыбаясь. - То же, что и ты со мной, Лазлав Рюлей - свожу с ума! - на миг, оторвавшись от тела Миклео и облизывая перепачканные «сливкам страсти» губы, рассмеялся Пастырь, одаривая серафима огнем своих изумрудных глаз и медовым поцелуем сахарно-зефирных уст. - О да! Ты прав! Мы оба безумны! Безумны огнем Святого Эльма! Огнем, что заставляет нас плясать пляску Святого Вита! А-ха-ха! Да! Это она! Она самая! Настоящая ночь Святого Вальпургия! Это - пир во время чумы! Это бал вампиров, на краю земли! А мы! Мы оба - жертвы! Жертвы для мира! Мира, который любит вечные игры! Ведь бессмертные - лучшие актеры! Не так ли, о, мой возлюбленный Пастырь? - рассмеялся Миклео, обнимая любимого, а Сорей… Сорей пытался унять свою ярость. Ярость, что все еще жила в его теле, не сдаваясь и не желая его покидать… Сила… Сила буквально сжирала его изнутри… Сжирала, сжигая и поедая голодным Гармом, алчущим разрушения. Да, он очистил тьму в сердце Розы. Очистил, но все же… Все же… Он знал - ненадолго… Он знал, тьма еще вернется в ее сердце… Обязательно вернется… Вернется, ведь она была всего лишь человеком. Несовершенным человеком, склонным к саморазрушению. Он познал это будучи Пастырем. Да, он был духом-хранителем, жрецом Миклео, его Пастырем, но при всем при этом все еще и немножечко человеком… Да, он все равно еще был им, хоть теперь почти постоянно и выглядел, как дух. Но, тем не менее, на одну ночь в году он опять становился человеком полностью. Он становился им в ту самую роковую ночь. В ночь своего второго рождения. В ночь, а вернее в день, чья пятая годовщина обещала неминуемо настать завтра, в полдень, аккурат на Великом Совете Духов. Обещала настать, окончательно положив конец его человечности. Став духом - он узнал это… Да, Сорей знал - Миклео Страж Камланна, а он - его Пастырь, его жрец, его любовь. Он тот, кто украл у мира духов одного из их воинов. Украл, ничего не отдав взамен, а это означало, что их обоих ожидал суд… Суд нравов, граничащий с гордостью и предубеждением. Их обоих собирались судить. Судить за их побег и за их любовь… Судить, его - Сорея, как похитителя и Миклео, как отступника и беглеца… Но ничего! Он не собирается сдаваться! Он собирается отстаивать свои идеалы и защищать свою и Миклео честь и достоинство! Он собирается защищать их, даже если ему и придется ради этого сразиться со всеми духами в священном круге богов... Думая так, он ласкал, растягивая анальное кольцо Миклео своим язычком. Ласкал, нежно перебирая его мошонку и поглаживая при этом его тело. Поглаживал, чуть щекоча живот и ребра… Миклео тоненько пискнул, вновь вцепившись в его волосы и ласково-обиженно назвав его дурачком. Серафим чертовски, просто до неприличия, боялся щекотки. И поэтому засмеялся, заплакав, когда Сорей слегка его пощекотал. Вновь он расслабился лишь тогда, когда Сорей все же отпрянул от него, сместившись вперед и зависнув над его раскрасневшимся и столь несвойственным для водных духов лицом, покрытым пунцовым румянцем смущения и азарта, с интересом вглядываясь в его манящие нечеловеческой красотой очи. * - Ну, что, солнце - продолжим или с тебя на сегодня хватит? - задорно-насмешливо поинтересовался Пастырь, поглаживая требующий дальнейших ласк сияющий лунным светом член Миклео. - С-Сорей! Опять ты со своими глупыми и дурацкими шуточками! Ну, сколько можно-то?! Трахни меня уже, а не то я сам тебя изнасилую! Прямо здесь! На этом самом месте! - притворно-шутливо разозлился Миклео, притягивая смеющегося жреца к своим приоткрытым и манящим губам, вновь искренне и самоотверженно целуя его, и явно намериваясь воплотить в жизнь задуманное, осуществив свою «грозную» угрозу об изнасиловании. В связи, с чем он перевернул Сорея на спину и одним, плавным движением насадил себя на его, так же жаждущий ласки и внимания член… - Черт! Черт! Черт! Миклео! Никак не привыкну, что это так!.. Так безумно! Так безумно - приятно!.. - протянул опьяненный экстазом Сорей, ловя чистый кайф блаженства… - Черт, Сорей! Я действительно люблю тебя! Люблю! Я никогда не смогу полюбить кого-то кроме тебя! Ты мой! Мой единственный! Только мой и ничей больше! Я никому тебя не отдам! Слышишь?! Даже Безымянному! Я люблю тебя! Люблю! Люблю! Люблю!!! - стонал серафим, крича, изгибаясь на Сорее в порыве безудержной страсти, буквально начиная сиять силой, готовой выйти из - под контроля его разума. Начиная сиять силой, готовой вырваться из его тела в любой момент. Вырваться, обращая его в дракона… В дракона ледяной бездны, коим он, по своей сути, и являлся… Являлся, будучи порождением первородной стихии воды… - Да… Ты безумно-восхитителен Лазлав Рюлей! И я тоже люблю тебя! Люблю и буду любить тебя вечно! Это моя клятва! И она будет нерушима, пока существует само время! - улыбнувшись произнес Сорей прижимая к себе серафима и вновь страстно того целуя. - И я клянусь! Клянусь, что буду любить тебя вечно, пока существует сама жизнь и пока есть любовь! С этого дня и до конца времен - мы едины! У нас одна душа, хоть и два тела, но наша любовь - это связующая нас нить! Нить, что не разрежут даже ножницы норн! Ты мой навечно, Сорей, а я - твой! И я действительно люблю тебя! Люблю назло всем чертям, мой драгоценный Пастырь! Мой Сорей! Моя душа! Люблю! Я люблю тебя! Тебя и только тебя! И буду любить вечно! - смеясь и сгорая в огне экстаза, произнес серафим, плавно скользя по члену возлюбленного, а после невинно чмокая юношу в нос, обдавая морским бризом и льдистой свежестью арктических льдов. * Сорей, привстав, принялся покрывать еще более страстными поцелуями шею и ключицы серафима, иногда чуть прикусывая их. Его руки скользили по спине юноши. Скользили и нежно поглаживали его тело. Они плавно, но при этом властно и нежно, перебрались на его грудь. Перебирались туда, где также невинно-участливо принялись ласкать соски и живот, чуть их пощипывая. Подразнив грудь Миклео, а после, сжав его соски в своих ладонях, Сорей принялся страстно мять их, оттягивая и чуть выкручивая, отпуская и щекоча, а затем, приблизившись к ним, он обдал их своим огненным дыханием. Обдал, опалив их, после чего принялся посасывать один и ласкать другой рукой, при этом, все сильнее и сильнее ускоряясь в теле Миклео. Серафим стонал, изнывая в неге желания, и буквально утопая в ней. Он был счастлив. Счастлив и опьянен страстью, буквально растворившись в ней и став единым с силой, что изливалась в его тело, струясь сверкающим потоком из столь желанного ему тела Сорея. Безумные стоны скользили, вырываясь из уст Миклео, пламенными жар-птицами. Ему буквально сносило крышку. Сила опьяняла. Развращала, опутывая его разум тенетами безумия, всепоглощающего разврата и похоти. Он был счастлив. Был безумно счастлив, сливаясь в одно целое с Сореем, с его Пастырем… Его гибкие, как лианы, изящные, как лоза, длинные, стройные как тростник, стройные, белые, как снег, ноги, то распрямлялись, то сгибались, соединяясь то вместе, то попеременно, оплетая собой поджарый и мускулистый, бронзовый стан, накачанного тела Сорея... Они подгибались, прижимая тело Пастыря к его телу. Сгибались, привлекая, притягивая его все ближе и ближе, буквально делая их единым существом. Цельной и нерушимой монадой. Существом из легенд, имевших множество рук и ног, и бывшего полностью счастливым - ибо оно воплощало в себе оба начала мира, почти так же, как он и Сорей воплощали Солнце и Луну… * Миклео стонал. Стонал в экстазе, сходя с ума от ласк. В порыве безудержной неги, как дикая кошка, он оцарапал спину возлюбленного. Оцарапал, отмечая его, как своего, единственного и единственного. Своего неизменного партнера на всю оставшуюся вечность. Благо он был бессмертен, а значит, жизнь у него действительно обещала длиться вечно, соединяя все времена в одну великую и неумолимую реку времени. В реку, что сверкающим глетчером таяла в его сердце. Таяла, ускоряя свое разрушение от даруемой Сореем страсти. Сорей кончил в него. Кончил, буквально сметя сознание и разум Миклео фейерверком силы… Силы переполнившей тело. Серафима словно перемкнуло. Сила требовала выхода и немедленного. Вновь она властно охватила его тело. Охватила, уронив любовников на пол и окончательно стирая границы разума и дозволенного. Миклео впился в шею Сорея ставшими острыми, как лезвия, клыками дракона. Впился, щедро делясь с ним своей силой и страстью, и при этом, забирая свет, даруемый ему Сореем. Пастырь застонал. Застонал, отвечая на поток силы, еще большим потоком эманаций страсти и любви, переполняющими уже его тело… Да, их страсть опьяняла… Опьяняла чистым безумием. Безумием, охватывающим разум и согревающим своими безграничными нежностью и любовью. Он обожал это. Обожал и действительно буквально сходил с ума… Колдовские клыки Миклео заставляли его тело трепетать в истоме и испытывать просто нереальное крышесносное наслаждение, буквально поглощающее все его естество, даруя неописуемую, несказанную эйфорию блаженства… Ему искренне было жаль, что он не мог заставить серафима чувствовать то же самое, что и он, но его не покидала надежда на то, что однажды это препятствие - грань между ними, окончательно сотрется и Миклео все, же испытает те же чувства. * Миклео же, тем временем менялся. Менялся незаметно для самого себя. Его драконья натура постепенно брала верх. Она брала верх над его телом и разумом. Об этом свидетельствовали удлинившиеся и заострившиеся, лазурные коготки, выросший гибкий хвост, ажурные, сверкающие сапфировыми огнями топазовые рожки и льдисто-текучие, мерцающие снежно-аквамариновым водопадом, полупрозрачные крылья. О, он был прекрасен. Прекрасен и безумен. Безумен опьяняющей его страстью. Теперь уже он врывался в Сорея. Врывался, заставляя Пастыря буквально корчиться от наслаждения и сладостной истомы. Лед, крадущий жар тела, вода, смывающая горечь сожалений, ураган безумной страсти, срывающий все печати и оковы, вот, кем был Миклео. Был, явившись Сорею в образе бога вечно изменчивой, непостоянной и прекрасно-живой воды… * Сорей понимал. Понимал, почему именно Миклео был Стражем - Стражем Камланна. Он был стражем брату своему и себе… Стражем людского зла… Он был богом данного мгновенья. Был его Палачом… Энфорсером, что и означало его истинное имя… Палач мировой тьмы - Миклео - его истинная любовь… Миклео был Стражем и Защитником мира. Защитником мира и всех сирых, и убогих… Он был богом, властвующим в душах смертных и властвующим над помыслами и деяниями их, а также Пастыря, что распластавшись под ним в угаре экстаза, стонал только его истинное имя… Стонал, томно закатывая глаза и прикусывая губы, дабы своим эротичным криком безудержной страсти не вызвать еще один оползень. Ведь они укрылись в пещерке, образованной одним из прежних селей, совсем недавно сошедших с гор, и их страсть могла привести к повторной катастрофе, замуровав их в недрах горы - навечно… И даже власть Миклео над водой вряд ли смогла бы им помочь, если, конечно, он не попытался бы проложить им выход к свету в своей драконьей форме… Но это были лишь тревожные темные мысли. Они предпочли не рисковать и вести себя по тише, не беспокоя гордое молчание снегов. Ведь они считали, что хоть они и любят друг друга, они обязаны уважать и законы хозяев гор, коими и являлись всегда, незримо пребывающие среди них, горные духи… И они уважали их, но, что думали об этом сами горные духи, все же, оставалось загадкой. Тайной, сокрытой во мраке бесконечного множества пещер, что своими жерлами-кратерами, как кротовыми норами, испещряли древний хребет Грозового перевала… * Сорей сладострастно изгибался в руках серафима. Изгибался, буквально задыхаясь от неги и томления. Он млел от сладостной истомы, довлеющей над ним, ведь колдовской лед Миклео, уже буквально довел его до исступления, бурно переходящего в апогей - сметающий все на своем пути и даже бурю, бушевавшую за пределами грота… Довел до апогея, готового стать ярчайшим фейерверком праздничного салюта во всей его недолгой жизни. И сила, внезапно ярко сверкнув, зажглась звездой. Зажглась в самом центре его естества и… Не погасла… Не угасла, внезапно оставшись внутри его тела. Оставшись в нем и освещая своим нежным светом все закоулки его опечаленного человеческими страстями подсознания. Это было странно… Странно - захватывающе и увлекательно… Это было интригующе и ново… Ново для него. Он был искренне поражен, удивлен и восхищен. Буквально пронзен в самое свое сердце. Ведь, благодаря слиянию их душ, магический свет Миклео и поселился в его теле… Поселился в нем навечно. Поселился, заставив сиять. Сиять светом нездешних звезд. Счастливая улыбка растянулась на его лице, занимая на нем свое законное и заслуженное место. Улыбка человека, достигшего верха наивысшего блаженства. Он был счастлив. Счастлив, достигнув душой метафорического рая. Рая даруемого лишь истиной любовью… * Тем временем, шаровая молния, насмешливо посверкивая плазменными лучиками первородного счастья, залетела в пещерку, а за ней последовала еще одна и еще. В скором времени их были уже десятки, сотни, тысячи… Они вились в воздухе вокруг пары. Вились вокруг, не касаясь их сплетенных, в порыве безумной страсти тел. Вились, сверкая и шурша безумной песнью чидори и лепестками сенбонзакуры кагееши, что отражаясь от Луны, отраженной в озере очей Сорея, уносились на запад… Теперь уже оба духа излучали магический свет. Свет, что смешиваясь воедино, превращался в ослепительно-торжественное пламя… Золотой огонь Сорея довлел, преобладая над серебром Миклео. Довлел, безраздельно властвуя над духом. Сила бушевала. Бушевала внутри Сорея. Бушевала и искрилась. Искрилась, поглощая его. Поглощая и вбирая в себя весь мир. Они любили друг друга. Любили страстно и беззаветно. Любили, не замечая безумства творимого вокруг них кружившимися молниями. Их руки и ноги переплетались, свивая их тела в мерцающий кокон словно лианами, прорастающими из их желания. Водяные струи Миклео опутывали Сорея. Опутывали, заставляя подчиняться и тлеть, сгорая от страсти и неги, так щедро даруемых ему безграничной любовью бога. Они опутывали его и распадались, расплетаясь эфемерными нитями силы. Расплетались, рассеиваясь невесомыми всполохами Авроры, пораженные эфемерными разрядами космического электричества, ниспосылаемыми телом Миклео. Они довели друг друга до оргазма и, кончив, обессилено рухнули на пол, на грешную землю, вернувшись в мир с седьмых небес бесконечного счастья. Рухнули, полностью опустошенные и выжатые, как лимон. * Сильнейшие раскаты грома сотрясли небо, заставив землю трепетать в ужасе и предвкушении. В предвкушении великих перемен, что должны были вот-вот грянуть и были буквально не за горами. Дождь шел потоком. Шел, смывая все на своем пути… Сель все же сошел. Сошел, но не там, где были духи. Он миновал их, милосердно обойдя стороной… Вскоре они уснули. Уснули в схроне, укрытые силой и крыльями Миклео. Заснули, не подозревая, что эта ночь, в будущем, принесет им много сюрпризов и счастья. Счастья, что сделает их самыми счастливыми существами на свете, а пока… Пока они спали… Спали и не знали, что дух, что ждал их в Абалле, знал о том, что они счастливы. Счастливы словно дети, и что, упиваясь своим счастьем, они разбрасывали непрестанно исходящую от их тел благодать. Разбазаривали, рассеивая ее повсюду и, тем самым, руша его черное колдовство… Он знал. Знал об этом и злился сильнее - разъяряясь и бесенея. Он бесновался, буквально спя и видя, как его жажда их уничтожения обретает жизнь… Он рычал, и лавины сходили одна за другой… Сходили, покрывая мир своей снежной бахромой и тысячелетним льдом все встречающиеся у них на пути села и деревни… Покрывали, творя безграничное снежное безмолвие, великую полярную пустошь… * Приближался рассвет, а звезда в теле Сорея продолжала гореть. Продолжала гореть, светя нахальным светлячком, притаившимся в глубине естества Пастыря, в любезно предоставленной трубочистом разума масляной лампе серафимического благословения. Миклео и его жрец спали, а душа Сорея застыла в одной минуте до преображения... * Великая метаморфоза продолжалась. Бабочка души собиралась родиться, уничтожив яйцо феникса, а Кагоме - выпорхнуть из своей золоченой клетки, что наконец-то была распахнута, настежь… Венценосный брак молнии и воды состоялся, обрушив на мир великий ливень перемен. Снежная гроза поглотила Грозовой перевал, окрасив его пламенным гербом Пастыря, сотканным из тысячи и одной шаровой молнии. Миклео выпустил джина из лампы, превратившись в Пандору, во второй раз открывшую ларец, а заодно, и пещеру Алладина. Ведь Кассим и его сорок разбойников, заблудившись на дороге жизни, оказались погребены тьмой перевала Дятлова, что смыл Ниагарским водопадом девятку кольценосцев, идущих по следу кролика Роджера, что украв подвеску королевы Мод, подарил ее королю-Солнце. Королю, что, будучи очарованным красотой маркизы ангелов - мадам де Помпадур, возвел для нее вавилонскую башню, сделав ее блудницей и королевой сердец… Ведь дитя их запретной страсти обещало родиться последним героем и последним грехом, что уничтожит все остальные грехи… Уничтожит их, ибо любовь - это сила, что уничтожает все - даже саму смерть! Уничтожает, являясь в образе феникса, надевшего личину дракона, что спустившись с грешных небес, в обличье Прометея, принес в мир божественный огонь искренности… Принес его в мир, навсегда спасши планету от коварных объятий смерти и одиночества, уже в свою очередь, явившихся в мир в образе аметистоокого дракона из ледяной бездны человеческих страстей, что вбирала в себя грешные души, уподобившись ледяному магниту неизбежности и неизбывности… Они спали, а гроза продолжала петь. И песнь ее обещала быть долгой, как сама жизнь и как ночь на Плутоне и Деймосе, под тихую песнь Харона…