я опять с самолета в самолет, в поезда ты опять в переезде 5 часов, не устав
– Не могу поверить, – кивает Рифат, глядя на волнующихся Миранчуков, что нервно зыркали по сторонам, тотчас готовые броситься навстречу Смолову. Он проморгался и отвернулся от мельтешащих братьев к Диме. – Вы смогли их свести за один сбор в Дохе. Удивительно. – Ну а хуле, – Баринов лишь глубоко вздыхает, складывая Рифату голову на плечо. Тот внимательно за другом следит и глубокомысленно двигает ногой в такт словам, будто бы укачивая: – Сейчас бы тоже любви, но вот не такой вот. Нахуй этих Смолончуков, нахуй. Надеюсь, они все втроем в Спартак перейдут. У них отдых закончился непозволительно быстро, а для Бары, успевшего соскучиться по нормальному отдыху с поцанами, совсем пролетел, не оставив от себя ни единого целостного воспоминания. А могло бы, между прочим, такое событие – Жемалетдинов выполз из-под каблука и наконец-то перестал ломаться. Так ли часто Рифат вне сборов и тренировок не отнекивается побеситься немного? В рамках спортивных приличий, конечно, куда уж им, – максимум кричалки спартаковские покричать. Вот поэтому Дима, наверное, отношений и не хотел. Лучше уж подождать немного и найти такую девчонку, с которой хотя бы можно нормально поговорить, без всякой мозготрепки. Будет потом с Тарасовым видеться только на матчах, а с Рифатом вообще по праздникам – этого-то никуда не отпускают, с ним тогда увидеться будет – целая роскошь. Тьфу. Миф о нормальных отношениях между парнями тоже летел камнем вниз, когда оба смотрели на Смолончуков, успевших надоесть своими слюнями уже всей команде. Казалось бы, их отношения должны касаться только их троих, но когда Антон только влетел в аэропорт, неистово волоча плетущегося Лешу, Чарли невинно улыбнулся, ляпнув: «А Феди еще нет». Оба густо покраснели и отвели глаза, и только Антон невозмутимо пожал плечами, не понимая, почему брат так сильно смутился. Сидящий напротив Рома по просьбе старших товарищей, как активный пользователь интернета, пытался дописаться или дозвониться до Смолова в Телеграме, пока похожие от своей нетерпеливости не разнесли случайно какое-нибудь красно-зеленое кресло. Рифат хмыкнул, услышав от парня незнакомый мотив, но выбор оценил: «Набери мой номер, позвони мне срочно, напиши хоть строчку». Вот сейчас бы Федя взял и вдруг позвонил Миранчукам! Просто так, поболтать в пробке. Как будто сложно, правда? Зато близнецы бы правда на пятую точку уселись, активно доставали бы Тарасова, конечно, только худа без добра все равно не бывает. Наконец-то Тугарев с облегчением сбросил вызов: – Он просто опаздывает, скоро приедет, – парень, немного боясь за сохранность самого себя, если начнет говорить громче, скосил на Миранчуков. – Мне казалось, что мы, ну, не дождемся окончания этой истории. Тем более, так быстро. – Ром, ты называешь это окончанием? – Баринов нахмурился, рукой махнув на отвернувшегося вовремя Лешу, явно потерявшего брата из поля зрения, но Антон быстро нашёлся, когда старший наступил брату на ногу. – У них всё ещё впереди. Они ещё трижды рассорятся и дважды помирятся, а когда-нибудь разойдутся, и об этом будут знать все, особенно какое-нибудь ток-шоу. – Ты, конечно, мастер-фломастер запугать ребёнка, – Тарасов закатил глаза, глядя на задумчивого и немного растерянного Рому, что пытался представить, насколько у Мишани плохо с головой, да и может ли он вытворить такой трюк, но Мишаня не мог, и нападающий выдохнул, подтверждая свои мысли словами Тарасова. – Такие запары могут быть только у Миранчуков и Смолова. Даже хорошо, что они… Договаривать он, впрочем, не стал. Обсасывать деликатную тему в мужской компании – более стремно, чем своей делать предложение. Роме так совсем все еще было непривычно сидеть в такой компании, не хватало кого-нибудь более знакомого рядом, только Тарасов, кажется, всем ребятам из Казанки решил заменить отца, мать и лучшего друга, поэтому постоянно шатался поблизости, словно специально стараясь охранять от нападок. Вот раньше Рому бы за любой косяк зажали, а сейчас с этим все было слишком просто: начинаешь наезжать – на тебя наедет Тарасов, начнешь ругаться – миролюбиво решит конфликт Ведран. Миролюбивыми решения Чарли называл лишь Тарасов. Как уже старожилы Локомотива, оба вызывали уважения, даже если с Тарасовым можно было препираться из-за какой-нибудь мелкой ерунды. – Все мы так, Ромочка, думали, – будто не услышав предыдущие реплики, возможно, слишком увлекся, Влад оторвался от брошюрки, забавно сощурившись от мелкого шрифта, слишком уж неудобного для чтения, будто назло в аэропорту делают такие подлянки. – В любом случае, теперь это только их дело. Справятся, коли не глупые. – Ты серьезно в этом уверен? Если однажды они поссорятся, на ушах будет стоять весь тренерский штаб, а не только мы, – легко рассмеялся Тарасов, будучи согласным с Барой. Он был жутко счастлив за друзей и горд своим вмешательством, которое, может, принесло какие-то убытки в виде парочки потерянных нервных клеток, но и дало свой результат. – Вон, даже дед Чарли знает об этом.руки в петли, руки прямо, как узлы, руки на замок руки в пепле, губы об твои губы, глаза в потолок
« Мог ли Рифат не простить Баринова? Не мог, а обязан был не прощать, потому что это… дико и бешено, со стороны – стремно, рассказывать – грязно и страшно. Что мог бы сказать Рифат матери на вопрос, почему он молчит и почему не ест? Соврать и понять, что скучает. Это противоречие слов «я тебя ненавижу» и мягких, нежных, как весь Рифат, поцелуев – самое странное, что в жизни случалось, но Жемалетдинову казалось, словно он сейчас поступает правильно. В общем-то, он и не жалел. О чем можно было жалеть, если жизнь могла повернуться на триста шестьдесят градусов пять раз? У любви сторон-то не меньше тридцати пяти, и Жемалетдинов, долгое время думавший, что сам себя загнал в ловушку, поддался соблазну и с радостью сам себе бы ещё раз сломал нос, лишь бы ещё раз приползти с кровью на футболке по битому стеклу к Диме домой, но почувствовать тепло родное. Он без тепла мерз. Длинные рукава, кофты, кардиганы обозначают лишь отсутствия Димы рядом, только кот пресловутый, да Джикия мешается, пока ему нос никто не сломал. Джикия в этой истории, пожалуй, самым глупым персонажем оказался, чуть ли не нарвавшись на драку в первый же день, когда Рифат, пытаясь оправдаться за свою же невинновность, познакомил их. По словам Джи, должен, наверное, в этом мире существовать кто-то ещё, чьё тепло грело бы сильнее и не кололось щетиной, только Рифат не встретил, а сейчас, наверное, продолжал бы ползти по битому стеклу, несмотря на тепло более… безопасное, что ли? – Слушайте, а вы в курсе, что существует стокгольмский синдром? – Смолов откусил от яблока, неуверенно пожимая плечами, словно сам сразу же понял, насколько глупость он ляпнул, но, впрочем, исправляться не стал, добавил просто: – Это я так, для информации. Вдруг нет? – Пиздец, подержите мой кофе и меня, – Дима развел руками, после, почти что грозно закатив глаза, зашипел: – То есть мы тут сидим втроём столько лет, ждем, пока придёт Смолов, звезда ру-нетов, и скажет нам, что у Рифата кукуха едет? И Рифат сразу согласится, что у него что-то едет. – Да ничего у меня не едет! – возмутился Жемалетдинов, сдувая челку, и повернулся к Джикии, пригрозив кулаком, чтобы тот молчал. – Мы тут все собрались ради одного, и ты прекрасно знаешь, что у тебя, в отличие от меня, выбор есть, пока ты не вляпался в отношения с Миранчуками по самое. Всё мы знаем, что из болота под именем «близнецы» мало кто выползает. Но если нет, то греха на друг друга таить не надо. Федор поперхнулся. Что? Его унизили, растрепали об этом четырём людям, которые вообще не должны были об этом знать, а потом сказали, что он… что он да. Мужчина сморщился. Тихий выдох, по спине – тихая дрожь, но он в комнате не один, здесь, как минимум, два человека его поддержать его готовы. Принять любым. Но факт того, что Антон – больной, раз припёрся после такого, забыв свой телефон, так еще и без конфет, не отменял ничего. Даже того, что он да, готов из этого болота никогда не выползать. Антон же все-таки не за телефоном припёрся, не за этой девчонкой Машей, а перед ним извиниться, потому что Смолов для него… многое значит. Баринов присвистнул от столь долгого молчания, явно не ожидавший того, что Рифат снова попадёт в точку своим тихим ворчанием, как бабка у подъезда, но Жемалетдинов победно откинулся на спинку кресла, щурясь по-кошачьи. Разве он хоть раз ошибался? »
Наверное, сегодня Тарасову договаривать свои мысли до конца было не суждено, хотя это могло оказаться и к лучшему, особенно после небольшого шума, и все с облегчением вздохнули, когда увидели лишь брошенный чемодан и все ещё живого Смолова, которого облепили с двух сторон в радостных приветствиях. Словами молодежи, по-важному вдруг изрёк Влад, плакала вся маршрутка. Несмотря на то, что Смолов вредничал и словно назло провоцировал братьев, он не смог дать окончательного ответа по переписке. Казалось бы, «да» или «нет», но близнецы питались короткими сообщениями с мемами, спизженными с Инстаграма, уверенные, что ответ обязан быть только положительным. Если скучает, значит согласен и просто выделывается. Набивает цену, как сказал бы Бара, если бы его спросили, правда, едва ли полузащитник понимал в отношениях что-то больше Смоловского. Миранчуки наперебой о чем-то вещали, настолько громко, что Федя жалобно сморщился. Ему бы не мешало выспаться толком, потому что с одного самолёта, заскочить домой и сразу на другой, но братья тёплые и успокаивающие, не дают упасть, и Антон вцепился в сумку, категорически не готовый оставлять Федю на самого себя после террора сообщениями наподобие «я скучаю» и «как дела, а я в номере сижу?». Он ни одного не успел разглядеть, но уже по прикосновениям различает, что более настырный Тоха, а что-то уверенно не дающее ему дойти до автомата с кофе – Леха. – Тебе не кажется, что вы что-то забыли? – Дима повернулся к друзьям, явно обращаясь к Смолову, но Антон, сидящий у окна с противоположной стороны, сильно вывернулся, чтобы тоже все слышать. Они сидели по парам, поэтому Баринов сразу же цокнул, пихнув Рифата в бок, и тот лениво вытащил наушник, по-кошачьи щурясь, мол, чего надо? – Давай, скажи при всех, чтобы были свидетели. – Мы пока что можем при всех только сдать, что ты делал на пять финтов меньше, чем Палыч задавал, – парировал Леша, скатываясь к концу предложения на смех. У старшего близнеца радость почему-то зашкаливала. Сёмин, услышав, что речь зашла о нем, повернулся к шумной компании, махнул рукой своим и не стал вмешиваться в дела молодых. Лишь бы голы забивали и соперникам не давали обратного. – Па-алыч! Меня Тара обижает! – Тебя жизнь обидела, – Дима наигранно закатил глаза, чуть не показал язык, но вспомнил, что он тут теперь среди детей, при которых плохой пример подавать не стоит, вон, Рома даже звук выключил и просто сидит в наушниках, слушает их болтовню. Он заглянул нападающему в экран, тут же отворачиваясь обратно к Миранчукам и повторил: – Антон, тебя тоже жизнь обидела. Говорить о том, что Федя вновь тупил на фикбуке, больше не хотелось. Честное слово, теперь его опекать хотелось меньше, уж пусть этим занимаются братья или фанатки, а он лучше Лысова достанет или с Рыбчинским побесится. Вариантов много, а скоро у всех появится ощущение, будто это он к Федосу коньки проламывает! Раз уж Смолончуки канон, то Таранчуки автоматически не могут быть каноном, тем более Смолосов или как это чудовище может называться вообще? Тарамолов? А если квартет? Почему им втроём можно, а квартетом нельзя? И даже тихонько хрюкнув от своих мыслей, Дима все равно продолжал чуть-чуть подглядывать за притихшим Федей, который давно уже должен был видеть седьмой сон, а на деле сквозь тяжелые веки продолжает мучиться с горе-произведением. А потом у нас в нападении, называется, играть некому – один до сих пор в самолёте, другой козырь, третий спит на ходу. Ну и хорошо, решает Дима, Миронова зато вернут.еще одним холодным утром – руки без слов кричат об о д н о м – это л ю б о в ь
« Федя продолжал молчать, и Антон не верил, что у него может быть шанс. Ему оставалось только руки на колени сложить, совсем становясь послушным, зверьком покладистым, но это Антон, он ухмыляется, клыки показывая. Смолов отворачивается совсем, лицо закрывая двумя руками, словно от него ответа ждут прямо сейчас. Джикия хлопнул дверью незаметно, исчезнув из квартиры Смоловской самым первым. Наверное, он понял, что его роль выполнена. Он ведь не обещал Антону протаскаться с ним, он обещал помочь – помог, чем смог, впрочем. В один момент, Рифат, оглянувшись, понял, что того просто нет. Баринов лишь отмахнулся на это, его оставшаяся дружба раздражала вместе с самим Джикией, той еще темной лошадкой, и они остались впятером, как в годы забытые. Миранчуками забытые. Смоловым перечеркнутые. Рифатом перевёрнутые. И пусть они уже давно не дворовые парни, не люди с большой перспективой или малейшим выбором, а где-то внутри уже ничего не осталось, Рифат криво улыбнется в коридоре, не сможет исчезнуть навсегда, но вновь пообещает все, что сможет, ведь теперь точно всё. Дома он кардиган стянет, долго перед зеркалом будет стоять, пальцем проведёт – по синяку фантомному и поймёт, что этого больше нет. Дима со спины подойдёт незаметно, будет просто долго молчать, лишь безмолвно глядя в зеркало на то место, и Рифат поймёт, что этого не было. Ненавидеть, но любить даже после кучи лет. »
снова в дверях, руки врозь, прости, что валюсь с ног снова пообещал, в с е, что с м о г, ведь это л ю б о в ь
– Господи, Федь, отдай, пока я не забрал сам, – Леша, долго молчавший, вдруг взмолился и забрал чужой телефон из вмиг ослабевших пальцев. Ладони у Миранчука сухие, подушечки пальцев мягкие и щупать того было приятно, если бы отъелся и появились щеки – Смолов бы надолго завис с новым развлечением. – Как ты читаешь это? Чисто по панчам разнесу каждую строчку. – Реально, Федь, мы тут живые есть, с нами тоже можно. Смотри, вживую-то круче, да и мозолей поменьше будет на правой. С нами одна экономия, – Антон со спины прислонился, на ухо жарко шептал, и, честное слово, у Феди наверняка бы встал только от этого, но младший Миранчук вовремя отстранился, мимоходом здороваясь с кем-то из персонала отеля. Федя ничего не ответил, закусив губу почти что до крови, ранка точно останется, но разницы для мужчины большой не было, – судя по настрою братьев, его всего искусают в ближайшее время в мясо. Дай бог, останутся ноги, можно будет создать гибрид крутого футболиста. Впрочем, если он сможет не остаться в долгу, то от Леши можно будет взять мозг, а от Антона руки. Ну, руки же должны быть, как у любого человека. Такой, очень стремный ребёнок Смолончуков, зато взято из самых лучших качеств родителей. Леша красивый, растрепанный и стесняющийся перед стойкой администрации, мямлит что-то на своём полу-английском, похоже на то, что Смолов с ними учил в период турбулентности. Федор усмехается по-доброму, поворачивается к Антону и понимает, что они абсолютно разные. Антон ведь с идеальными кудрями и наглым взглядом. Он влюбился в двух абсолютно разных людей, даже по внешности можно долго не присматриваться, чтобы понять – котёнок по имени «чучело кудрявое» и котёнок-потеряшка с улицы. Первый – кот ухоженный и излюбленный хозяевами, тот, на которого ласки всегда больше, а второго нашли случайно, просто тот очень просился в подъезд и забить голешник в пустые ворота. – Как думаешь, если я скажу это сейчас, Леша очень будет обижен? – Смолов хихикает, немного выдерживает паузу, ожидая, что младший переспросит. У него от своей маленькой шалости счастья полные штаны, вот-вот взорвётся и засмеется счастливо, но держится в рамках импровизированного плана. Антон в самолёте выспался, хотя лететь не так уж и долго, чтобы этого было достаточно для сна, даже не выглядит человеком, который вообще спал – вялый, по-своему изящный и не давай такому Миранчуку мяч, если не хочешь его искать в кустах. – Скажешь что? – парень задумчиво голову поднимает, хмурится, не понимая, с чего Федя вдруг слова начал в предложениях путать. Он, кажется, совсем не понимает, что после такого должно последовать, будто его сможет удивить даже фраза обыденная, например «я Федя». – Ну? Смолов интригу до последнего выжидает, а потом чувствует, что Леша стоит поодаль, уже выпытав с горем от девочки за стойкой нужное, и прислушивается к их разговору. Подставы ждёт, наверное, но единственную подставу они устроили сами с братом, а он – в главной роли, весь свой напор растерявший, когда понял, что подстава оказалась жопошной. Рома мимо проходит, болтая по телефону, и на какой-то момент подвисает, что Миша напряженно интересуется, насколько Тугарев обижен за их мелкую ссору из-за банального «Месси или Роналду», только нападающий вдруг энергичнее начинает разговор поддерживать, напоминая про то, что Месси все же лучше. У него одна нога около канонящихся Смолончуков, а вторая уже у Тарасова в номере. Федя жмурится, готовится к любому исходу, понимая, насколько от его слов зависит дальнейшее «всё» между ними. Он ничего поделать со своим нахлынувшим не может, его вдруг резко накрыло, а телефон в Лешиных руках с открытой вкладкой лишь ситуацию накаляет. Сам Смолов об неё обжигается, потому что чувствует, что сейчас он выбирает. И выбирает первое. То, что правда ему важнее. Он так много ошибался, даже о братьях он старался думать зло, оттолкнуть их от себя, но те из-за своей упрямости, глупости не решились опустить ситуацию, увидев, что Федя сам не может. В какой-то момент вся история стала напоминать зависимость, детские сопли, да и сам нападающий решил почувствовать себя героем несчастного фильма, но все в этом мире не идеальны до конца – хоть Антон с кудрями, хоть забивший голешник Леша. И пусть он братьев топил, сейчас томит, но готов поставить свой первый мяч на красное и выиграть супер-приз. – Что я вас двоих люблю очень сильно, – Смолов выдыхает в макушку, не успев даже почувствовать толком, как его к себе прижали крепко. Благо, не звук сломанных ребер, но писк тихий от Леши его засмеяться заставляет, выпустить наконец свою шалость наружу, и вряд ли кто-то поймёт беспричинные объятия, которые… Навсегда.