Комната запретов

Маму неожиданно вызвали на работу посреди ночи, потому что второй ветеринарный хирург их больницы заболел, а третий был в отпуске. Я проснулся из-за шума, который она устроила, когда собиралась на работу. У меня всегда был сон, как у сторожевой собаки: мог проснуться от любого шороха в комнате (поэтому мама знала, что ко мне лучше не заходить, когда я сплю). Я стоял, опираясь на дверной косяк гостиной, и смотрел, как она бегала туда-сюда и собирала оставшиеся вещи. Мама всегда бормотала себе под нос что-то бессвязное, когда торопилась: «Ключи от машины… Куда я их дела?.. И сказать ему, что я тоже не ломовая лошадь… А сумка? Ах, вот она… И очки! Где мои очки?» Я отвечал на вопросы, которые она задавала сама себе, пока кругами мельтешила по прихожей, как пчела. В ту минуту в голове не было ни одной мысли, кроме той, что мне хочется как можно скорее вернуться в постель. Согнувшись в три погибели, я скрестил руки на груди и то и дело издавал протяжные зевки. — Думаю, к вечеру вернусь, — говорила мама, подбежав к тумбе в прихожей и взяв с неё свои очки. У неё была совсем слабенькая близорукость, но она всё равно очень часто их надевала. Затем она побежала к порогу, чтобы начать обуваться, но остановилась на полпути и заглянула в телефон, потому что получила сообщение. — Чонгук, вы же справитесь без меня, да? — тараторила она, не отрываясь от экрана. Мама сердито похмурилась прочитанному в телефоне и стала печатать ответ. — Я не стала будить твою тётю, так что утром объяснишь ей, хорошо? Хотя, я ей уже говорила, что такое бывает. — Да-да, — сказал я и прикрыл рот рукой, сдавливая зевок. Мама бросила на меня беглый взгляд и тут же вернулась к экрану, но через пару секунд сообразила что-то, убрала телефон в карман и оглянула меня с ног до головы, грустно поджав губы: — Сынок, извини, что я тебя разбудила. — Ничего страшного. Провожу тебя и тут же лягу назад, — успокоил её я. — Ну, хорошо, — она на цыпочках подбежала ко мне и поцеловала в лоб, после чего направилась к порогу и стала обуваться. Я пожелал ей удачи и закрыл за ней дверь, погасил свет и направился прямиком на второй этаж, в свою комнату. В доме снова стало совершенно темно. То, чего так хотелось моим глазам — долгожданной темноты. Иногда маму могли вызвать в больницу, так что я уже привык просыпаться время от времени посреди ночи и помогать ей как можно быстрее собраться, чтобы вылететь на работу. Пока я шёл по коридору второго этажа, то уже вовсю проваливался в сон. Веки так и липли друг к другу, я еле перебирал ногами и то и дело «ронял» голову на грудь. — Твоя мама уехала на работу? Меня пробрало до мурашек. Мягкий голос откуда-то слева. Казалось, сердце ускакало в пятки, и сонливость тут же смахнуло рукой, потому что меня будто водой со льдом облили, однако уже в следующий миг рассудок подсказал, что со мной говорила Юнон. Точно, я же ещё не спал. Я находился в реальности и сейчас, вероятно, как раз проходил мимо её комнаты. — Да, — сказал я, протирая глаза пальцами и сощурившись в попытке разглядеть её через непроглядную черноту. — Её вызвали в больницу. Она тебя разбудила? — Нет, просто я плохо сплю сегодня. — Сейчас же около двух ночи. — Она ничего не ответила. — Кошмары снятся, что ли? — Ага… Не могу уснуть, как следует. — Попытайся снова, может, теперь получится. — Ладно, — прозвучал голос в темноте как-то неуверенно. — Спокойной ночи, Чонгук. — Да, и тебе, — я дождался, пока едва различимый силуэт не растворится, и снова засеменил в сторону своей комнаты, только теперь сон не обуревал меня так сильно. Но это было очень легко исправить, просто коснувшись прохладной подушки щекой. Я снял футболку и бросил на стул (не любил в ней спать), тяжёлым грузом повалился на кровать, укрылся одеялом и блаженно вздохнул, закрыв глаза и даже улыбнувшись от удовольствия. Развеявшаяся сонливость тут же вернулась, уже посылая мне первые расплывчатые образы, которые всегда обычно мельтешат перед глазами во время засыпания, по всеми телу растеклось приятное расслабление, уносящее меня и мою кровать в невесомость… Но в какой-то момент всё это растворилось, я снова потяжелел и рухнул на пол своей комнаты, оказавшись в темноте. Еле разодрав глаза, я попытался оглянуться и не понимал, что именно раздражало мой сон, пока вдруг не рявкнул: — Войдите! — сам того не понимая. Только через секунду до пребывавшего в дрёме сознания дошло, что кто-то стучался в дверь моей комнаты. Тёмный силуэт проскользнул в неё и направлялся в сторону моей кровати. Всё ещё сонный и ничего не понимающий, я напрягся этому и даже вздрогнул, когда он меня коснулся. — Извини, — прошептала Юнон, как будто откуда-то издалека. — Ты уже спишь, да? — Что? — спросил я сквозь сон, ничего не понимая. — Ты уже спишь? — Да. — Ладно, — сказала она и встала с кровати. Я тут же отвернулся и получше укрылся одеялом, удобнее устраиваясь на подушке, чтобы спать дальше, но вдруг окончательно допёр до всего случившегося, вскочил с кровати и сказал: — Юнон? Она остановилась где-то у самого порога: вместо неё я видел только тёмный, едва выделяемый в остальной комнате силуэт. Разводя перед собой руками, я пробрался к письменному столу, нащупал на нём настольный светильник и включил его, тут же зажмурившись от света, который тот распространил. Каждая мышца моего тела молила меня о том, чтобы я вернулся в постель. Еле разлепив веки, я посмотрел на сестру. Она молча стояла в пижаме и наблюдала за моими действиями, держа в руках какую-то плюшевую игрушку. — Ты что-то хотела? — спросил я со сморщенным, как будто съел лимон, лицом. — Да, я… — начала она, но её взгляд медленно уплыл куда-то в сторону. — Уже ничего. Извини, что разбудила. — Это из-за кошмаров? — сообразил я, зевая, и подошёл к ней ближе. Постепенно разум возвращался ко мне. — Всё ещё уснуть не можешь? Юнон кивнула головой. Я схватил брошенную на стул футболку и надел её обратно, ещё раз посмотрел на сестру и обречённо пожал губами. Она выглядела измученной от невозможности уснуть. — А что тебе снится? — Да так, ничего особенного. Просто сон какой-то беспокойный… А потом я просыпаюсь и тут же всё забываю. У вас ещё дом слишком большой. Это жутковато. Наш дом был намного меньше, — она оглядывалась по сторонам, рассматривая мою комнату. Мы неделю жили вместе, но в комнаты друг друга не захаживали. Это было негласное правило в нашем доме, установленное мною ещё очень давно, потому что я не любил, когда врывались в моё личное пространство; и почему-то Юнон догадалась об этом правиле безо всяких объяснений. Она всегда стучалась, и я выходил к ней. — Хмм, — помычал я, разглядывая её, — ну, хочешь, я пойду с тобой и посижу рядом. — Поэтому я к тебе и пришла, — призналась она, неловко улыбнувшись, как будто нашкодила, и теребя в руках плюшевого краба. Теперь я мог рассмотреть, что это был краб. — Но как-то неловко стало просить: ты же спишь. — Ничего, — заверил я. — Когда страшно засыпать, то легче, чтобы кто-то был в комнате. У самого такое бывало иногда в детстве. — Да ты же и сам спать хочешь… — Ничего страшного, — продублировал я ещё твёрже и, дождавшись от неё кивка, вернулся к светильнику и выключил его, снова погрузив комнату во тьму, после чего развернулся к своей сестре, снова ставшей тёмным силуэтом, и направился в её сторону. — Ну, пошли. Мы перешли в её комнату, и сразу же я заметил, что здесь значительно светлее, чем у меня, потому что снаружи через окно попадал фонарный свет. Плотный занавес был распахнут, а неплотная полупрозрачная штора совсем слегка покачивалась из-за открытой форточки. Также здесь еле заметно пахло чем-то цветочным. Комната была совсем крошечной, в два раза меньше моей, с кроватью в правом углу, но даже в темноте она представлялась уютной. Эта комната была такой и раньше, и я просто не замечал? Или что-то изменилось? — Это чем-то пахнет у тебя? — Индийские благовония. Твоя мама принесла… Я люблю открывать окно, и она сказала, что уже комары появляются, а у вас дыра в сетке. Так что это их отпугнёт, — сестра прошла в сторону своей кровати и уселась на неё. — Точно. Она и у меня в комнате предлагала это зажечь, — я сел на стул на колёсиках и развернулся к Юнон, которая в этот момент как раз лезла под одеяло. — Но я не открываю окна, зачем? Кондиционер же есть. — Не знаю, что у меня за бзик, — сестра плюхнулась на подушку и повернулась в мою сторону, укутавшись в одеяло полностью и оставив только голову. — Не люблю кондиционеры. Даже зимой проветриваю комнату. Мне нравится свежий воздух. Я улыбнулся этой ещё одной открытой особенности. Постепенно я всё лучше узнавал Юнон и вместе с тем всё больше чувствовал, как мало с кем был близок всё это время. Только я и мама, только наши привычки, только наши миры. — Мы так и не поговорили нормально сегодня, — сказал я, откинувшись на спинку кресла. — Есть новости? — Бабушка уехала, — сострила она, пожав плечом под одеялом. — Да ну! Юнон хихикнула и добавила, подумав над вопросом уже всерьёз: — Ну, ещё я в понедельник в первый раз пойду видеться с директором. — Точно. У вас же куча возни с этим была. Значит, прощайте, халявные каникулы? — Это, кстати, бабушке за них спасибо. Мама уже давно обо всём договорилась и даже почти внесла оплату за обучение в другую школу. Я должна была пойти в школу в другом конце города и жить там же, но бабушка же настояла, чтобы мы у вас жили! Так что пришлось проситься в школу этого участка. А она ещё и набитая битком! — Ага, ты рассказывала, — иногда Юнон рассказывала одни и те же истории по несколько раз. — Блин, если бы вы деньги за обучение той школе внесли, то было бы уже поздно что-то менять, даже бабушке. — Да мы до неё даже доехать не успели, чтобы я с директором увиделась, — Юнон улыбнулась. — Как только в городе оказались, сразу к вам. Просто бабушка за рулём была! Мы издали пару неуверенных смешков. А потом ещё несколько, пока, наконец, не рассмеялись непринуждённым лёгким смехом окончательно. Бабушка, несмотря на всё наше недовольство её поведением, на протяжении всего времени неизменно оставалась третьим участником в наших с Юнон отношениях. — Слушай, Чонгук, — сказала Юнон вдруг, смотря на меня и улыбаясь. — Мне как-то грустно смотреть, как ты там один сидишь. Давай вместе ляжем? — Чего? — я округлил глаза и почему-то напрягся. Юнон снова пожала плечом под одеялом, будто спрашивая: «Почему нет?» — А не тесновато будет? — Это же полторашка. А я и вовсе места почти не занимаю. Я так не усну, мне кажется. Если ты там сидеть будешь. То, что ты там сидишь, больше отвлекает, чем помогает уснуть. — Не ври, — цокнул я, — я же вижу, что ты уже засыпаешь. У тебя глаза пьяные. — Да мы просто вместе поспим! Как в детстве. Ну, если сильно-сильно закрыть глаза и притвориться, что мы в детстве были знакомы. — Ну-у… — протянул я, покрутившись немного на своём кресле. — Ладно. Я встал и подошёл к кровати, и Юнон, довольно захихикав, распахнула одеяло, чтобы я мог под него забраться. Я лёг рядом на спину, получше укрывшись, и сестра немного поворочалась, подбирая удобную позу для засыпания, пока наконец не изрекла: «Класс». Мы касались плечами. Почему-то сам этот факт заставлял меня чувствовать себя как-то неуютно. Я давно не спал с кем-то в одной кровати. Если задуматься, то в последний раз это было несколько лет назад, когда мы с мамой пошли в гости к её подруге и остались у неё ночевать. Там я спал на одной кровати с сыном этой подруги, но мы оба были совсем ещё детьми. Я проглотил накопившуюся слюну и отчётливо ощутил своё напряжение. Но почему оно возникло? Просто из-за того, что я никогда не спал с братьями или сёстрами, или вообще с кем-то в одной кровати, даже в детстве? Или потому, что Юнон — привлекательная девушка? Или это из-за того, что я лежал рядом с ней после того, как Эшли пригласил её на свидание? «Эшли? При чём здесь вообще он?!» — я мысленно выругался, обвиняя себя в мыслях, которые у меня возникали. — Класс… — повторила Юнон мечтательно. — Я, кажется, начинаю засыпать… Она-то засыпала, а я бы вот так не уснул. В голове возникли какие-то бесформенные переживания, природу которых мне было сложно распознать, но от которых мне стало не по себе. Это же нормально — неловкость от того, что лежишь в одной кровати с девушкой? Даже если она твоя сестра. Иногда мне в голову лезли такие глупости, что становилось страшно от себя. Но подобное происходило всегда, ещё до появления Юнон, так что она здесь была ни при чём. К тому же, я был уверен, что у всех, должно быть, случается нечто похожее. Каждый иногда может вдруг подумать: «А смог бы я убить человека?» — просто на несколько минут. Или, может, замечать, что сестра выглядит очень мило со своими косами, заплетёнными на ночь, когда она сидит на полу в кухне у открытого холодильника и ест пирожное. У всех же возникают такие мысли, а значит, в них нет чего-то сверхъестественного и постыдного? Если иногда тебе вдруг взбредёт в голову какая-то чепуха о том, можешь ли ты кого-то убить, это же необязательно сразу делает тебя убийцей? — Слушай, — Юнон снова заговорила уже совсем сонным голосом. — А расскажи мне про этого Эшли… Мне как будто дали под дых, напомнив о нём. В голове тут же всплыл его смех и игривый жест бровями, когда он говорил, что «излечит» Юнон. И это мне — её брату! Чем больше я думал о том, что он говорил, и том, как недостаточно возмущённо я реагировал, тем больше злился на нас обоих. Мне хотелось забыть об этом, не думать: это же не моё дело! Или моё? — Ах, да, — отозвался я вдруг погрубевшим голосом. — Мы же не обсудили это твоё свидание. — Он на меня запал, да? — она сонно хихикнула. — Что-то вроде того, — плюнул я. Почему-то мне было противно от произнесённых ею слов. Сознание намеренно стало отбирать все самые неприятные воспоминания, связанные с Эшли и тем, как безобразно он вёл себя. Я вспомнил, например, как увлечённо он рассказывал о своём первом сексе с новой девушкой прямо у неё дома, когда их прервал зашедший в комнату младший братик этой самой девушки. «У него весь мир перевернулся прямо у меня на глазах! Ты бы его видел! — его медвежий смех звучал в голове. — Интересно, как он потом ей в глаза смотрел?» Или про ту, которая «нимфоманка». Фу. Я только пожимал плечами с этих рассказов, но теперь меня стало от них мутить, потому что на месте любой из этих девушек возникал образ Юнон. Я вздохнул и приложил ко лбу ладонь. Он был моим приятелем и говорил, что влюбился, однако, откровенно говоря, Эш — легкомысленный человек. И я не мог позволить себе кинуть свою сестру в его грязные руки после того, что уже происходило с ней по вине подобных ему. — Слушай, мне кажется, он не совсем твой тип. Эшли, он, как бы… Неплохой парень, но у него как раз то, что ты не любишь. У него «сносит крышу». — Ммм… — промычала Юнон. Я повернул голову в её сторону. Она уже успела повернуться на бок и спала ко мне лицом, подложив руку под подушку, так что не слышала, о чём я говорил. И это заставило меня снова мысленно выругаться на себя самого за то, что вообще начал. «Говорить с ней — не лучшая идея. Лучше поговорю с самим Эшем и объясню, что с моей сестрой ему нельзя… Чёрт, а разве с остальными можно?» — о чём я? Разве стал бы он слушать меня? Разве не на этом вообще держалось всё наше общение: мы не лезли в личную жизнь друг друга! И как я звучал бы, если бы вдруг начал лезть к нему с моралью, когда всё это время мне было плевать на наши различия, да и на всех его обиженных подружек, которые тоже были чьими-то униженными сёстрами — плевать? Я не мог допустить, чтобы он сделал что-то унизительное по отношению к моей сестре, но из-за этого я теперь не мог допустить подобного вообще ни к одной девушке? Нет, я такого и раньше не допускал! «Я же не он», — звучало в голове, и от этой мысли становилось стыдно перед самим Эшли, потому что он не раз выручал меня и никогда не делал мне ничего плохого. Не переставать же теперь с ним общаться? А рассчитывать на то, что он изменит своё поведение, потому что я так захотел — глупо. Я снова повернул голову к Юнон. Она улыбалась во сне. «Её лицо совсем близко…» Я резко отвернулся, испытав острый приток напряжения и отвращения к самому себе. «Можно ли мне уже уйти в свою комнату? Или она проснётся от этого? Наверное, лучше остаться, она же только уснула. Чёрт!» Я попытался как можно аккуратнее, не издавая ни малейшего шороха, перевернуться на бок, чтобы лежать к ней спиной. Нужно было всего лишь пролежать так ещё немного, пока Юнон не уснула бы окончательно, и тогда можно было бы спокойно пойти в свою комнату и не думать обо всём этом. Продолжая беспокоиться по поводу того, что мой приятель собирается приударить за моей сестрой, я начинал злиться на него, а затем на себя (за то, что плохо о нём думаю), и в конечном итоге вовсе решил обвинить во всём бабушку. Если бы не её комплекс начальника, то Юнон вообще не жила бы в моём доме, не познакомилась бы с Эшли, и не возникло бы этой неудобной для меня ситуации! Но моё сознание на тот момент было уже слишком уставшим, поэтому, продолжая тревожно думать обо всём этом и ожидая, когда можно будет вернуться к себе в комнату, я не заметил, как уснул. — Эй… Чонгук… Чонгук! — кто-то теребил меня за плечо. Я разлепил веки буквально на миллиметр и тут же слепил их обратно из-за ударившего в глаза солнечного света. Вместе с этим тело колол весенний утренний сквозняк. — Чонгук, просыпайся! Я тебя уже пять минут бужу! Или тебя поцелуем будить?! Глаза мгновенно распахнулись во всю ширину. Я подскочил на постели, как ошпаренный утюгом, и так резко отпрянул к стене, что стукнулся о неё спиной. Юнон сидела на корточках у кровати с плюшевым крабом в руке и раздражённо цокнула. — Наконец-то, спящая красавица! А то я уже собиралась заставлять принца будить тебя поцелуем, — сестра указала на игрушку пальцем. Я глубоко вздохнул и обессиленно закрыл глаза, прислонившись головой к стене. Как будто и не спал вовсе. — Доброе утро… — сказал я хриплым от сна голосом. — Похоже, так я тут и уснул вчера ночью. — Ага, развалился ещё на полкровати и избил меня ногами. — Серьёзно?! — я сдавленно усмехнулся. — Да не может такого быть, я никогда не ворочаюсь. Сплю, как кошка. — Ты мне ещё позавчера говорил, что спишь, как собака, — напомнила Юнон. — Надеюсь, завтра как летучая мышь спать не начнёшь? Потому что ушибы головы — это тебе не шутки. — Почему так холодно в комнате? — раздражённо цокнул я вместо ответа и наклонился вперёд, потянув на себя одеяло и недовольно скуксившись. — Окно открыто. Я же сказала: мне нравится проветривать, — сестра поднялась на ноги. — Спасибо, что возился со мной. Хоть немного поспала, — она улыбнулась мне. Солнечные лучи падали на одну сторону её лица, а тень ложилась на другую. Она уже расплела косы, которые всегда заплетает на ночь. — Ты, наверное, и сам не выспался теперь? — Нет, всё нормально, — соврал я. Чувствовал себя смятой железной баночкой из-под газировки. Я поднялся на ноги и размял шею и плечи, чтобы хоть немного приободриться. — Ты смотри, чтобы без кошмаров больше. — Это, наверное, из-за того что бабушка уехала. Психика не может справиться с травмой. Я беззвучно посмеялся, закатив глаза. — Сегодня первый день в доме без неё. А она же так хотела домыть этот сарай… — я театрально издал печальный вздох. — Кстати! — воскликнула Юнон и вдруг воодушевилась. — Бабушка говорила, что там куча всякого твоего детского барахла! — Ага, даже трёхколёсный велик есть, — кивнул я, припоминая. — Вот там мы день и проведём. Я ж если не постебусь над видео твоего выпускного из детского сада, то точно больше спать по ночам не смогу. Я трижды цокнул, покачав головой, и безразлично двинулся в сторону двери. — Ты правда думаешь, что я позволил бы этому злу жить? — Нет, — сказала она мне вслед, — но твоя мама не позволила бы ему умереть. — Да брось, — уже у двери я, покрутившись на одной ноге, снова развернулся к ней. — Ты хочешь так скучно провести день? Суббота же. Могу тебя погулять сводить. Ты же говорила, что город посмотреть хочешь? А то мы с бабушкой только и делали, что в этом концлагере торчали. — Когда я говорила, что хочу посмотреть город? — Юнон нахмурила брови в непонимающей мине. Я тоже нахмурился, уставившись в пол и стараясь вспомнить. Действительно, когда? И тут память подсказала ответ, подослав образ со вчерашним вечером и разговором с Эшли на пороге. — Вчера, — сказал я, с трудом подняв на неё будто свинцом налившийся взгляд и изо всех сил стараясь не звучать мрачно. — Когда договаривалась с Эшли. — А… — её настроение тоже мгновенно изменилось, и лицо приняло более рассеянный и отчуждённый вид. Что это значило? — Так ты, значит, хочешь сам мне город показать? — Ну, типа того, — я пожал плечами. Тут Юнон будто прозрела, её взгляд сделался куда более ясным, и она метнулась этим ясным и чистым взглядом в мою сторону, принимая на лицо выражение улыбки. — Ты что, меня к нему приревновал? — спросила она с какой-то даже детской радостью. От этого вопроса я опешил. Я и в своих мыслях не решался спросить себя об этом, а тут она просто берёт и произносит и это вслух? «Или это нормально, если мы брат и сестра?» Юнон тем временем совсем заулыбалась и подскочила ко мне, смотря снизу вверх. Обычно она приобретала такой озорной вид, когда у неё в голове возникала какая-нибудь особенно изощрённая шутка. — На самом деле, — сказала она, — я тебя тоже к нему приревновала! — Чего? — заразился я её улыбкой. — Серьёзно? — Ага! Ну, я приехала в новый город, — она вдруг начала нарезать вокруг самой себя круги и жестикулировать себе руками, — и никого тут не знаю, а тут возьми и окажись, что у меня есть брат, и с ним так классно проводить время, и я уже начала воспроизводить, что вот, мы такие друзья, постоянно вместе, и тут! — она застыла и выставила перед собой указательный палец, смотря на меня. — Он заявляется домой не один, весь такой: «Смотри, а у меня уже есть другие друзья». И всё, что я себе напридумывала, тут же рушится! — Юнон хлопнула в ладоши перед самым моим лицом, заставив механически моргнуть и отпрянуть головой. Ещё с секунду я постоял, переваривая всё услышанное, а после засмеялся. — Чего ржём? — спросила Юнон сердито. — Нет, просто… — я проглотил фразу: «Это ужасно мило». — Ты же могла и с нами посидеть! — Да нет, я бы не против! Просто он на меня запал и всё испортил. — Так тебе не нравится, что он на тебя положил глаз? — спросил я и с ужасом обнаружил радость в своём голосе. — Ну, почему… — она загадочно улыбнулась, но тут же состроила невозмутимую гримасу, кашлянула в кулак и сказала, — так, всё, иди умывайся, а потом мы идём в сарай. — Сарай? Да почему туда? — Ты не отвертишься от просмотра твоего выпускного, Чон Чонгук, даже если применишь для этого лесть о ревности! — Да я не… — всё стало вертеться в голове слишком быстро. — Подожди! Мы не договорили про Эшли. Он тебе понравился? — Я не знаю! — она отвернулась и тут же развернулась обратно, но с улыбкой на лице; по всему было видно, что её смущает этот разговор. — Он вёл себя очень мило. — А как же твои слова о том, что все мужчины ужасны, и ещё лет десять ты точно ни с кем не будешь встречаться? — нахмурился я, всё менее удачно скрывая раздражение в голосе. К концу фразы голос почти сорвался, и это прозвучало, как если бы я отчитывал её. — Ну, он же твой друг, значит, должен быть порядочным человеком. Разве ты за него не ручаешься? — Юнон подняла на меня вопрошающий взгляд, ожидая ответа. Слова застряли в горле сырыми кусками мяса или глыбами, сдавливая пищевод. Каждый мускул на лице выражал сопротивление, но столкновение лицом к лицу с наивным непониманием Юнон ввело в ступор. Как мог я сказать об этом? Как мог я промолчать об этом? — Нет, — ответил я после непродолжительной игры в гляделки. — Не ручаюсь. Вы не подходите друг другу. И я не хочу, чтобы ты с ним куда-нибудь шла. Она нахмурилась. — Мне стоит переживать, что ты начинаешь звучать, как моя мама? — Нет, не стоит. Потому что я знаю, о чём говорю. — Все, кто что-нибудь говорит, всегда думают, что знают, о чём говорят, — Юнон цокнула. — Я хочу пойти на это свидание. И может, даже встречаться с ним захочу. — Ты противоречишь себе! — воскликнул я уже на совсем повышенном тоне. — Ты тоже! — она не понимала, почему я злюсь, так что на её лице выражалась сложная смесь негодования и удивления. — Ты говорил, что когда я влюблюсь по-настоящему, то отойду от своего радикального мировоззрения! Так как же я влюблюсь, если не буду узнавать людей? — Да узнавай! На здоровье, просто… — я запнулся и договорил предложение рваными клочками, — не сейчас… и не с ним. — Знаешь! — Юнон вдруг оскалилась. — Из-за того, что ты так не хочешь, чтобы я с ним пошла, у меня просто зудит от нетерпения. Ужас, как хочется на это свидание! — последнюю фразу она выкрикнула с примесью усмешки. — Я не говорил, что ты противоречишь себе? — спросил я уже более спокойно, нахмурившись. — А я не говорила, что я эксцентричный человек? — она снова приняла невозмутимый вид и, больше ничего не сказав, обошла меня, оставив в пороге одного. Глупо простояв там ещё с минуту, я круто развернулся и широкими шагами направился к себе в комнату. Я решил умыться, почистить зубы и продолжать день, потому что это всё, что мне оставалось. Мне казалось, что спустя время, профильтровав разговор с сестрой в уме, я должен был понять, что сказал не так и что мне теперь делать: вмешиваться или пустить всё на самотёк; в конце концов, я был ей братом, а не отцом, и моя братская ревность (а она была именно братской, разумеется, а какой же ещё?) действительно не должна была являться для неё поводом не ходить на свидания, даже если ей понравился мой друг, даже если этот друг вдруг начал казаться мне полным кретином. Я спустился в кухню и позавтракал в одиночестве; прочёл записку от тёти Соль, которая написала, что ушла встречаться с директором по поводу работы; съел оставленный ею завтрак — омлет с рисом; и направился обратно в свою комнату. По пути я зачем-то заглянул в комнату Юнон, несмотря на то, что мне нечего было ей сказать. Но её там не оказалось, что для меня было только лучше. «Да пусть они идут на своё свидание! — вдруг начал думать я. — Не треснет же Земля по швам от этого? Какое мне вообще вдруг возникло до этого дело?» Нужно было всего лишь отвлечься, чтобы не думать об этом. Я сделал всю домашнюю работу, которую задали вчера в школе, и уселся читать книгу, но мысли то и дело уползали со строк, и мне приходилось перечитывать один и тот же абзац сотню раз. Отвлекаться не получалось: по каким-то неведомым мне самому причинам меня снова обуревала злость. К обеду я всё-таки не сдержался и пошёл по дому искать Юнон. Её не было ни в одной из комнат: даже в обеих ванных, в библиотеке и спальне, в которой никто не живёт. Дом был пуст. Я уже было решил, что она всё же пошла гулять одна, и даже собирался пройтись по улице, чтобы найти её и предложить ей забыть этот идиотский разговор, но уже во дворе меня вдруг осенило, и я, круто развернувшись, направился в сторону сарая. Как и ожидалось, она была там. Сидела спиной ко входу и копалась в какой-то коробке. Она не слышала, как я вошёл: дверь в сарай открывалась совсем без шума. Мне пришлось кашлянуть, чтобы привлечь её внимание. Юнон испугалась и развернулась, но обречённо выдохнула, как только поняла, что это я. — Чего пугаешь? — спросила она своим самым обычным и будничным тоном, и это мне понравилось. Будто ничего и не произошло. Или ничего действительно не произошло? Может, я всё придумал? — Ты решила исполнять бабушкины поручения даже тогда, когда она не будет их проверять? Вот это верность. Уже начала читать романы? — Романы я, кстати, и правда прочту, — она вынула из коробки какой-то диск и довольно им помахала, смотря на меня. — Уже начала «Войну и мир», но пока осилила только два предложения, — Юнон поднялась на ноги и отряхнула свои широченные бордовые спортивные штаны. — Не могу поверить, что ты правда решила провести свободное время в этом сарае. — Тут есть старый магнитофон с кассетами Битлз, — сестра развела руками, оправдываясь,  — на самом деле я обожаю всякий хлам. Я оглянул сарай до самых потолков. Когда-то он был папиным гаражом, но после его смерти мы стали складировать здесь всякий хлам. Здесь был наш старый диван, который раньше стоял в гостиной, торшер, целые коробки моих детских вещей и игрушек, и огромная куча всего. Я не стал бы собирать всё это и давно выбросил бы большую часть содержимого этого помещения, но моя мама была сентиментальной женщиной, которая с трепетом относится к вещам, связанным с прошлым. «Я не хочу, чтобы наши прошлые годы исчезали в памяти так, будто их никогда не было», — говорила она. А я к прошлому никаких трогательных чувств не питал. — Не люблю это место, — озвучил я свои мысли и подошёл к дивану, на который вальяжно свалился, запрокинув ногу на ногу. — Твоя мама говорила, что раньше тут твой папа обитал, — Юнон положила диск себе в карман и подошла к дивану, усевшись рядом со мной. Она и в самом деле звучала так же, как обычно, будто мы и не говорили об Эшли. Я хотел, чтобы так всё и было, но теперь почему-то оказался не рад. — Да, папа здесь целыми днями находился. Он всё хотел починить давно сломанный фольксваген «Жук». На протяжении многих лет этим занимался. Купил его как-то за гроши и чинил… Годами. — И починил? — заинтересованно спросила сестра. — Починил, — кивнул я. — И где сейчас эта машина? — Мама продала её за такие же гроши, тому же торговцу подержанными автомобилями. Они тогда с папой поссорились и разошлись, и мама сделала это ему назло. Это был единственный её поступок такого рода, который я знаю — когда она сделала что-то кому-то назло просто из обиды. Только потом папа вдруг умер, и маме стало стыдно. Она вообще на протяжении всей жизни с каким-то комплексом вины, а тут такое. Я помню её в то время: страшно было смотреть. Мама, конечно же, хотела выкупить этот фольксваген обратно, но его уже кому-то продали. С тех пор она складирует здесь всё, что хоть немного связано с прошлым. Наверное, так ей легче, — я запрокинул голову на спинку дивана. «Говорю об одном, а думаю совершенно про другое», — пробежалась вдруг мысль. — Да, тётя Ина, она очень… — Юнон долго мычала, подбирая слово. — Терпеливая женщина. Я глухо усмехнулся. — Мне не нравится это в ней. — Почему? — Чаще всего в жизни достаётся именно терпеливым. Иногда может оказаться очень полезно переставать что-либо терпеть. Выйти из себя, в должной мере проявить эгоизм, сорваться и высказать мнение — это черты сильной личности. Женщины могут годами терпеть побои от мужей — а могли бросить их; можно всю ночь терпеть музыку соседей этажом ниже — а можно спуститься и попросить их, чтобы выключили. Я не понимаю «мучеников», не люблю, когда терпят чьё-то неуважение. Когда люди видят, что ты готов многое стерпеть, они начинают многое себе позволять. А у мамы как будто на лице написано: «Я стерплю что угодно», — и терпит же, от всех терпит, а от бабушки так и вовсе годами. Разве бабушка позволяет себе такую грубость по отношению к твоей маме? Нет, потому что знает, что та не будет этого терпеть. — По-моему, ты слишком строг к своей маме, — смущённо произнесла Юнон, приопустив голову, будто я сказал что-то обидное. — Я всего лишь раздражён, что она не может за себя постоять. — Я никогда не думала об этом с такого угла… Мне казалось, что чем больше человеку досталось от жизни, тем сильнее его будут уважать. — Совсем нет. Конечно, прошедших через многие трудности часто уважают, но не за само наличие в жизни проблем, а за успешное их преодоление. Просто, чем больше камней в тебя было брошено, тем более ты закалён, вот и всё. Но мама — это другой случай. Она мученица, которая терпит — не ради героической цели, а просто потому, что не может иначе. Уважают — героев, а мучеников мучают. — По-моему у тебя слишком мрачные взгляды на жизнь, — Юнон скинула тапочки и подогнула колени. — Это только потому, что я вынужден терпеть бабушкины выходки из-за того, что их мама терпит. — А что за «Можно всё»? — вдруг перевела тему сестра. Иногда она так делала. Её мысли часто прыгали с предмета на предмет. Я сдвинул брови к переносице, припоминая то, о чём она спросила. — Откуда ты знаешь про эту игру? — Твоя мама рассказала, когда мы мыли этот сарай вместе с бабушкой. Ты удивишься, но тётя Ина может быть очень болтливой, когда дело касается тебя. — Вот этому я совсем не удивлён! — хохотнул я. — Ну, «Можно всё» — это игра, в которую мы играли с папой, когда я был маленьким. — Крутота! — сестра тут же воодушевилась. — И что за игра? Она же в этом гараже была, да? — Да, — я набрал в грудь побольше воздуха для рассказа. — Ну… В общем, суть была в том, чтобы можно было делать всё что угодно, чего делать нельзя, если ты находишься в этом сарае. — Например? — Например, рисовать в книжках. Надевать трусы на голову. Я даже пробовал курить здесь, и папа об этом знал. — Обалдеть! — Да, — я улыбнулся, — ещё папа крутил меня на руках больше трёх раз, хотя снаружи этого не делал, потому что у меня начиналось головокружение. Мы даже перетащили сюда телевизор, и я смотрел обнажённые сцены на взрослых каналах. Мама не любила, когда папа матерился при мне, и мне, конечно же, тоже нельзя было материться, но здесь это было разрешено. Юнон звонко захохотала. Её смех заполнил все стены, и от этого мне почему-то стало совсем тепло, но вместе с тем и тревожно. Будто я боялся принять эту теплоту и хотел её отторгнуть. — И что, — спросила она сквозь смешки, — долго вы так играли? — Поначалу, когда папа только придумал это, то мы регулярно ходили сюда, чтобы сделать что-то запретное. Мама говорила: нельзя есть десерт до основного блюда — мы шли сюда и ели именно в таком порядке. Но потом папа ввёл ограничение, потому что маме не нравилась наша игра, да и я совсем обнаглел — зачастил сюда бегать. Могла быть только пара часов «Можно всё» в неделю. Папа оправдывал это тем, что запретного не должно быть много, потому что так оно теряет свой изысканный вкус запретности. — Умный ход, — жестом глубочайшего одобрения Юнон кивнула, улыбаясь во все зубы. — Да, а потом они с мамой как раз разошлись, а одному в это играть совсем неинтересно, так что я забыл. Это было классное время для нас с папой и жуткая паника для мамы. Как она узнавала, что мы здесь творим, так приходила в ужас, — я задумчиво опустил взгляд, пустившись в ностальгию. — Именно поэтому бабушка и ненавидела папу. Он был совсем не таким… Не прилежным, не серьёзным, а как бы… Без башни, но не в плохом смысле. — Слушай… — Юнон вдруг вскочила на диван босыми ногами, предоставив мне обзор на одно её оголённое колено с задранной штаниной, и выставила вперёд кулак. — А давай возобновим эту игру? — она ударила кулаком себе по грудной клетке и кинула на меня взгляд сверху вниз, вызывающе улыбаясь. Я удивлённо вскинул бровь, подняв к ней голову. — Да ну, сейчас же уже не детство, — сказал я, подумав. — Не будет так интересно. — Ты что, шутишь?! — она тут же снова плюхнулась вниз и, подогнув под себя ноги, посмотрела на меня в упор с агрессивной улыбкой и широко распахнутыми глазами. — Сейчас юность, балда! Чем старше становишься, тем больше законов, которые можно нарушать! — Но и серьёзность этих законов гораздо весомее, — заметил я. — А вот твой папа так не думал! Брось! — она ткнула меня в плечо. — Это обещает быть очень весёлым! Юнон выглядела по-настоящему воодушевлённой, она плотно сжала губы и даже деланно шаталась из стороны в сторону, сжав руки в замок и ожидая моего ответа. И я совершил первую ошибку в нашем с ней общении. Учитывая то, что и без всяких запретных игр Юнон частенько умудрялась поднимать хай — идея казалась глупой и не сулящей ничего хорошего. Но я впервые пошёл не на поводу у своего предчувствия, а на поводу той самой странной теплоты, которая возникала во мне вместе с её заливистым хохотом, до потолка заполнявшим стены. — Ладно, — я пожал плечами. — Хорошо.