Комната запретов

Юнон свесила голову с дивана, так что её волосы валялись по всему полу, а ноги она закинула на спинку, деловито скрестив одну с другой. Лицо выражало вселенские думы, руки солидно скрещены на груди. — Я без идей, — быстро она сдулась, и это через пятнадцать минут после решения поиграть в эту странную (для наших лет) игру. — Блин, Чонгук, похоже, что ты прав. Взрослая жизнь — отстой, я не могу придумать ничего интересного! Рисовать в книгах? Да я это хоть в Африке сделать могу и не буду чувствовать себя от этого мятежником. Материться? В любое время, в любом месте! И что делать тогда в этой комнате, если я и так делаю всё, что хочу? — А я тебе о чём говорил? — хохотнул я, но тоже задумался на пару минут, впрочем, довольно быстро сдавшись. — Не, такая себе идея с этой игрой. А я уж было подумал, что это что-то нехорошее. Зря волновался? Юнон издала какой-то животный звук отчаяния вкупе с раздражением и подскочила на ноги. Волосы её превратились в чёрное гнездо, она раздражённо спихнула их назад и озлобленно фыркнула. — Ненавижу эти патлы! Отрезала бы по самую макушку и сверкала бы лысиной! — Тебе не нравятся твои волосы? — удивлённо округлил глаза я. Сам-то я был от них в восторге. — Почему? — А ты бы пожрал их с хлебом на протяжении десяти лет, и не пришлось бы тебе объяснять! — Юнон агрессивными рывками стала цепляться пальцами в свою гриву и тянуть её назад с такой силой, что кожа на лице натянулась. — Ну, перестань! — протянул я, сконфузившись от боли, которая как будто зеркально передалась мне. — Юнон, прекрати! Она резко успокоилась, свесив руки перед собой мёртвым грузом и приняв позу зомби. Кажется, теперь она успела впасть в то, что сама называла «колбасным настроением». Это тогда, когда она зачем-то начинала кривляться. — А почему ты их не отстрижёшь, если не нравятся? — спросил я с некоторой толикой грусти в голосе, смотря на её волосы как на обиженного котёнка, за которого хотелось вступиться. — Да мама не разрешает, — фыркнула Юнон и раздосадованно дунула на прядь (излюбленная привычка), как вдруг лицо её вытянулось во всю длину. Она метнулась взглядом в мою сторону, оставляя молниеносный порез в воздухе по той траектории, по которой этот взгляд прошёлся. — О боже, что? — прикрыл я веки, моментально распознав новую идею в её уме. Как вдруг и до меня дошла мысль, посетившая её голову, и я повернул голову чуть вбок, в обратную от неё сторону. — Нет, — сказал я. — Да! — хохотнула она. — Господи, да! Мне нельзя отстригать эти волосы, но здесь… Здесь всё можно! Сестра ещё с секунду стояла, поражённая своей идеей, как молнией, пока вдруг не рванула прочь из сарая, и я сорвался с дивана за ней следом, крича ей в спину: — Эй, это же не шутки! Ты выйдешь из сарая, а волосы не сохранятся! Юнон! Совершенно меня не слушая, она неслась по двору, как оголтелая. Наши догонялки закончились в кухне, когда она, покопавшись на одной из выдвижных полок, нашла ножницы и вознесла их прямо перед своим лицом, смотря на инструмент, как на кольцо всевластия. — Юнон, прекращай уже. Я не… — Не здесь, — сказала она, развернувшись ко мне и смело зашагав в мою сторону. Сестра подошла и, сцепив ладонью моё запястье, потащила за собой обратно во двор. — Я же говорю, — начал раздражаться я, — а ты меня не слушаешь! — Эй, брось, — отмахнулась Юнон, продолжая усиленно тянуть меня. И я поддавался, неспешно шагая в сторону сарая, хотя был в разы сильнее её. — Если что, то это у меня будут проблемы, — она вдруг развернулась ко мне лицом, полным задорного веселья, — я хочу сделать что-то реально такое. Чего и правда нельзя. Сейчас — мне страшно! И от этого я аж подлететь готова, от настоящего нарушения установленного мамой правила. Она правда будет в бешенстве. Разве не в этом суть вашей игры? Те, кто играет — веселятся; остальные впадают в панику! — И что дальше? — нудел я. — Отстрижёшь ты эти волосы, и снова закончатся все идеи. Зачем тебе этот минутный каприз? Завтра же пожалеешь! — Нет, нам просто так кажется, что не будет идей, потому что мы стараемся их выдумать сами. Но как только поймём, что есть настоящее «нельзя», то будет и смысл в продолжении этой игры в запретной комнате! Я вздохнул и почесал бровь. Всё-таки интуиция меня не подвела: Юнон никогда не упустит возможность выкинуть что-нибудь. Она смотрела на меня исподлобья, широко распахнув глаза, казавшиеся не в меру большими в тот момент, и я снова поддался, пожав плечами. Тут-то она победно заулыбалась и снова за руку потянула меня в сторону сарая. Отчасти именно этот жест и был виноват в моём согласии на эту идиотскую затею. Я смотрел на наши руки: на её ладонь, намертво прикипевшую к моему запястью, как будто я могу вдруг передумать и убежать. Но моя рука была сильнее и больше, так что я легко высвободился и тут же взял её ладонь в свою, а затем с ощущением страха, подбирающегося к горлу, взглянул на сестру: как она отреагирует? Однако мне открывался вид только на её макушку прямо перед собой. Мы просто продолжали шагать, даже на долю секунды не затормозили, и Юнон даже не развернула голову. Тепло, которое распространялось от нашего общения, становилось всё жарче. «О чём я думаю? Что я творю?» Мы достигли сарая и вот, уже стояли в полутёмном помещении, которое Юнон оглядывала, как в первый раз. После она уверенным шагом направилась к какой-то определённой куче коробок, откуда неожиданно высвободила маленький табурет, и тут-то я вдруг дошёл мозгами до её плана окончательно: — Это что, я должен буду делать? — Ну да, а кто же ещё, — пожала плечами Юнон, смотря на меня с табуретом и ножницами в руках. Вместе со всем этим снаряжением она танком двинулась в сторону дивана, и я засеменил туда же, но при этом приговаривая: — Я не буду… Я резать не буду. — Да это не очень сложно, — заверила сестра и уселась на табурет, протягивая пару ножниц. Я принял их из её рук и рассматривал, как неандерталец с новым иноземным предметом, который нужно хорошенько рассмотреть со всех сторон, потрогать на ощупь, понюхать, лизнуть… — Ты что, ножницы в первый раз видишь? — Юнон недовольно сдвинула брови и удобнее устроилась на стуле, собрав все свои волосы и отправив их за спину. — Садись на диван и можешь кромсать, не жалея!.. До уровня лопат… — Я не могу, — сказал я, смотря на ножницы, а потом на свою сестру, которая уже успела цокнуть и одарить меня возмущённым взглядом. — Мне очень нравятся твои длинные волосы, — признался я. — Отрастут новые, — улыбнулась Юнон. — Не переживай, Чонгук, это же такая ерунда! С сокрушительным вздохом я опустился на диван и взял в свою руку одну её прядь. Занёс над ней ножницы… Что-то не то. Я аккуратно, как будто это был новорождённый младенец с мягким темечком, положил прядь обратно на спину сестре, после чего схватился за другую, угрожая ей инструментом. Таких попыток было несколько, но все они увенчались только моими унылыми выдохами и возвращениями прядей на место. — Ну, Чунгук, ну что ты медлишь! — воскликнула сестра. — Чик-чик, и всё! Разве не так у вас, мужчин, всё на свете делается? Улыбка подступила к лицу. — Это ужасно, Юнон, я не хочу больше от тебя слышать таких шуток. — А я от тебя этих бычьих вздохов слышать не хочу! Отрежь, пожалуйста! Её раздражённый тон заставил меня состроить угрюмую мину. Ненавидел, когда со мной так разговаривали, но я и правда слишком долго трясся над каждой прядью волос. В конечном итоге, ничего не оставалось, кроме как взмахнуть ножницами. Одна прядь слетала на пол, а вслед за ней отправилась и следующая, но было невероятно сложно сделать всё так, чтобы линия волос не представляла из себя зигзаг. Я промучился так около десяти минут, весь покрывшись испариной и то и дело отделываясь мычанием от нетерпеливых вопросов сестры. — Всё! — провозгласил я, почувствовав себя великим художником, который только что как раз закончил картину, одним рывком нанеся последний мазок кисти. Юнон вскочила на ноги и тут же ощупала новую стрижку. После пары прикосновений она издала череду восторженных и ошеломлённых охов, а потом развернулась ко мне, так и застыв с выражением радости и шока на лице. А вот у меня был мрачный вид. Теперь её волосы были чуть ниже плеч, и это заставило меня остаться недовольным своей работой. — Это просо балдёж! — воскликнула Юнон и прыгнула ко мне, заключая меня в объятия. С этого самого момента я понял, что всё то тревожное тепло, которое не вызывало у разумной части моего сознания никакого доверия, беспокоило меня не просто так. Потому что я почувствовал глухой и сдавленный сердечный стук, отдавшийся до самых висков мурашками. Это определённо не было хорошим знаком, нет, мне нужно было не думать об этом; нужно было думать о чём-то другом, и тогда я смог бы остановить то, что во мне зарождалось, пока оно ещё не разрослось — подавить его в себе. Сердце продолжало всё так же бухтеть звенящим пульсом в ушах, и я ответил на объятия сестры. Мы стояли на её отрезанных волосах, и она в искренних чувствах радости и благодарности обнимала своего брата, в то время как тот с ужасом понимал, что сейчас его кровь подогревает что-то совсем не братское.