Комната запретов

Перемену я провёл в одиночестве. Очень часто ученики на переменах слонялись вне класса: обсудить что-то, сходить в столовую или просто убраться из комнатушек, в которых приходится торчать во время уроков. Так вот, я был из тех ребят, кто постоянно сидит в кабинете. Эшли тоже зачастую уходил куда-то, он бродил в компании других своих знакомых, среди которых ребята с баскетбольного кружка и их подружки. Внутри их кучки вечно бурлили свои интриги и драмы, в которых я никогда не принимал, да и не стремился принять участие, мне даже имена всех этих людей припоминались с трудом. Кстати говоря, та самая пустующая парта, за которую уселась Юнон, раньше принадлежала Юго — ещё одному члену баскетбольного кружка и моему бывшему однокласснику: совсем недавно тот перевёлся в соседний класс именно потому, что там училась добрая часть всех баскетболистов. Эш поначалу звал меня с ними и хотел «влить» в тусовку, но довольно скоро бросил это дело. Я не любил его, вечно хохочущего и энергичного в компании всех этих людей. Там Эшли вёл себя, как настоящий лидер. Странно, но он вообще почти всегда умудрялся быть разным. Это, конечно, естественно, что мы ведём себя по-разному в компании родителей, одноклассников, учителей или близких друзей, но перемены в Эшли казались мне слишком уж колоссальными. Даже выглядеть он, казалось, начинал по-разному. И одежда на нём сидела то гладко, вылито, без единой морщинки, а то небрежно и мято. При мне же он зевал без передышки и лениво шаркал ногами, еле подбирая их от земли. Я думал, что это и есть его «настоящее обличье», однако сам Эшли утверждал, что я просто скучный. Что касается Юнон, так к ней тоже нельзя было подобраться: одноклассники облепили её со всех сторон и наперебой задавали вопросы. Я поймал себя на мысли, что был как на иголках, когда она рядом. Электрический воздух будто бил током, немного будоражил, что ли. И вот, какое напряжение я получил вместо тех расслабления и гармонии, царивших в наших отношениях, из которых и стало зарождаться моё влечение? Получилось, что хорошее явление породило плохое, которое погубило родителя и теперь продолжает засорять организм. Но я шёл у этого явления на поводу. Чем дальше развивались события, тем менее я их останавливал. Меня уже меньше смущал факт самого наличия мыслей о сестре, несмотря на то, что мы родственники: теперь эти мысли, по крайней мере, были взяты не с потолка. И всё же, между нами будто пробежала кошка: мы ни разу не разговаривали за эти пару дней, лишь изредка посматривали друг на друга, перестали проводить вместе время, но почему я чувствовал себя так, будто это шаг вперёд, когда регресс очевиден? Всё просто: атмосфера. Во всём этом двухдневном молчании была очень дурманящая атмосфера, будто сам воздух наэлектризован — вот, о чём я говорил. Но до меня всё не доходило, плохо это или всё же хорошо, и как к этому относится моя сестра. Мне было стыдно из-за топорщащейся ширинки, на которую она таращилась в гараже (так и стоял перед глазами этот пьяный из-за ощущений от поцелуя взгляд из-под приопущенных век), но в то же время я не чувствовал какого-либо исходящего от неё отвращения. И это-то как раз давало надежду на что-то обратное. Именно поэтому-то я и боялся заговаривать с ней. Мне было страшновато, что Юнон оправдает эту надежду, но и не менее страшно, что она опровергнет её. В этой головоломке не было правильного ответа: любой исход предвещал беду. Если ей всё понравилось — это плохо, потому что неправильно. Если она разозлилась — это плохо, потому что это не то, чего я на самом деле хочу. И я шёл на поводу, как мне казалось, у меньшего из двух зол. То есть, продолжал надеяться, что между нами появилось нечто вроде… искры. В классе Юнон была, как новая блестящая игрушка на ёлке, на которую все смотрят и обсуждают. Я сидел на широком подоконнике древесного цвета у самой доски и наблюдал за скоплением у её парты издалека, а время от времени мы обменивались многозначительными взглядами. Во всём этом развернувшемся интервью, которое она давала, подобно кинозвезде со столпившимися вокруг журналистами, не было ни слова обо мне. Ни слова о том, что она живёт в моём доме. На вопрос: «А почему вы переехали?» — Юнон бросала взгляд в мою сторону и отвечала, что из-за маминой работы. «А где живёте?» — снова мимолётно смотрела на меня и говорила, что у родственников. Моё имя не фигурировало ни в одном из её ответов. С чего бы? Я ни на секунду не отводил взгляда от неё, неловко и смущённо улыбающейся то одному мальчику, то другой девочке. И правда, другой человек. Куда же делась игривая искорка во взгляде? Мне было тяжело сдержать улыбку. Глазами Юнон бегала по каждому, кто стоял вокруг, но я понимал, что чувствовала она только меня, смотрящего на неё издалека. Почему-то именно там, в классе на перемене, с кучей людей в помещении, среди которых только я и она играли какое-то значение, я вдруг осмелел вплоть до нагловатого чувства возвышенности, которое появляется, когда видишь чьи-то растерянность, смущение, замешательство. Интересно, на моём фоне Юнон часто чувствовала себя подобным образом? Потому что всё перечисленное — это же я в трёх словах. Наши с сестрой немые игры кончились тогда, когда прозвенел звонок. Из коридора забрела та малая часть моих одноклассников, которая всё же отправилась гулять, вместо того, чтобы задавать Юнон вопросы. Толпа у её парты тоже стала постепенно рассасываться: все расходились по своим местам. После в кабинет зашёл учитель Хван, который немного повозился у себя в столе, прежде чем начать урок: он был из тех, кто постоянно копошился, суетился и наводил какой-нибудь порядочек, даже когда этого совершенно не требовалось. Когда он наконец был готов, началось отстреливание. Я почти не слушал ответы своих одноклассников: мне не было интересно, что они написали, было ли это искренне или нет, долго ли им пришлось думать — скука. Однако случилось и кое-что любопытное, помимо мухи, застрявшей меж оконных рам. Любопытное это происшествие касалось моей печально известной уже одноклассницы Ли Сохи, и я смог стать свидетелем этого только потому, что сидел прямо позади неё, а также потому, что пребывал в ужаснейшей скуке. Пока учитель Хван ругал Хёджина (тот написал лишь одно предложение, в котором высказал, что не имеет представления, кем хочет стать: с таким заявлением лучше не подходить к нашему щепетильному психологу), Сохи аккуратно, совсем бесшумно смяла исписанный ранее с двух сторон лист до тех пор, пока тот не стал похож по форме на теннисный мяч; затем также аккуратно положила его в портфель, достала оттуда новый и чистый, на котором что-то нашкрябала ручкой где-то за пару минуток и, перечитав, отложила в сторону. Всё это было проделано до того плавно и естественно, с минимумом лишних (да и вообще каких-либо) движений, что вряд ли могло бы броситься в глаза даже Юнон, которая сидела за соседней партой. Не знаю, о чём там писала Сохи в своём первом, теперь уже смятом и заменённом сочинении, и почему передумала рассказать об этом публично: может, столь безынициативный подход одноклассников к сочинениям отбил у неё желание вкладывать душу, а может, там было что-то слишком уж откровенное… Я только хмыкнул и не успел даже развить эту мысль, как подошла очередь Эшли отвечать. Мой взгляд скользнул в сторону приятеля, а из головы моментально выветрилась как Сохи, так и её сочинение. Вздохнув и поправив чёлку, будто собирается на сцену выступать перед всей страной, Эш схватил листок и повалил к учительскому столу, у которого развернулся к партам и, прочистив горло кашлем, начал читать: — Я не знаю, кем хочу стать. Сколько бы ни думал об этом, ничего не приходит в голову. Но одно я знаю точно. Я не хочу становиться тем, кем меня хотят видеть мама и папа. Однако вместе с этим и видеть разочарование своих родителей я тоже не хочу. Пока не решил, чего из этого я не хочу сильнее… Было бы проще сказать: «Я не хочу быть тем, кем вы хотите меня видеть, потому что у меня, вообще-то, есть своя мечта!» Но своей мечты у меня нет, так что отбиваться от предлагаемого варианта глупо и безответственно. Но пока что именно отбиться от этого варианта — единственное, чего мне хочется, — он опустил лист и с каменным лицом взглянул перед собой, будто исполнил долг чести и теперь готов к экзекуции. Учитель Хван какое-то время помолчал, уставившись в стол и задумавшись. Когда он вот так вот задумывался, мне всегда казалось, что он думает об отбивных, о любимых телепередачах, о прогнозе погоды, новой машине или о забытом включённом свете в гостиной — в общем, о чём угодно, но не о происходящем в классе. Лицо у него становилось слишком выпавшее, опустевшее, выражавшее какие-то очень удалённые думы. По поводу сочинения Эшли: я ожидал от учителя осуждения и недовольства, потому что в действительности Эш не назвал какой-либо определённой цели. Однако Хван вдруг стал кивать, будто соглашаясь с чем-то, что ему говорил внутренний голос: — Спасибо за честность, Эшли, — он всегда произносил его имя со смешным акцентом, на английский манер. — Можешь оставить свой лист у меня на столе и последовать на место. — Что? — тут же послышался возмущённый возглас со второй парты. Это снова был Хёджин, невысокий и смуглый парень с ужасно плохим зрением, ранее получивший люлей за примерно такой же ответ, только без истории про родителей. — Эшли написал почти то же самое, что я! Так почему его вы похвалили, а меня поругали? — Разве? — спросил учитель Хван, удивлённо округлив глаза. — Эшли прекрасно дал понять, чего хочет: он хочет не быть тем, кем его хотят видеть родители. А в твоём сочинении я никаких желаний не увидел вообще, — он миролюбиво пожал плечами и с самым, что есть, невинным взглядом посмотрел на хмурого Хёджина, будто не понимал, в чём здесь может быть недовольство. Тот хоть и хотел что-то возразить, но не стал, только фыркнул и скрестил на груди руки, откинувшись на стуле. И правильно, потому что учителем Хваном спорить было бесполезно. А его неумение злиться по-настоящему (он даже ругался с мягким голосом) так и вовсе из себя выводило. Однако очередь незаметно дошла и до Сохи, и Юнон шёпотом пожелала ей удачи, даже получив в ответ от нашей извечно строгой одноклассницы улыбку благодарности. Уже успевший забыть о Сохи, я снова вспомнил о её решении уничтожить плод своего сорокаминутного творчества и бахнуть вместо этого парочку предложений. Почему-то, именно эту парочку мне вдруг и стало очень любопытно послушать вместо тех, не сомневаюсь, роскошных двух страниц её кропотливой писанины. Тем временем, Сохи стремительными шагами пронеслась между парт, как егоза, вцепившаяся в бумагу мёртвой хваткой, после чего развернулась и заговорила, приставив листок едва ли не к своему носу: — Я хочу поступить в полицейскую академию, чтобы стать полицейским, как моя старшая сестра. Моей старшей сестре восемнадцать лет, она совсем недавно закончила школу. Она будет замечательным полицейским. И я тоже стану им, как она. Сохи оторвалась от написанного на листке и поправила очки костяшкой указательного пальца. Эшли сбоку издал какой-то еле слышный вопрошающий животный звук. Учитель Хван помолчал немного, хмуро впечатавшись взглядом в стол, и сказал: — Сохи, это ведь не всё? Ты закончила писать сочинение самая последняя, — он повернул голову вправо и слегка вытянул её, издалека осматривая поддельное сочинение одноклассницы. — И это всё, что ты написала? Сохи была непреклонна: — Это всё. Учитель нахмурился пуще прежнего: — Тогда что же ты писала на протяжении всего урока, позволь поинтересоваться? — Домашнее задание по репетиторству, — не задумываясь и не краснея, соврала та. Кто-то в классе неуверенно гоготнул. Это, конечно, могло бы сойти за шуточку или насмешку, если бы у Сохи было чувство юмора. Сама она, кстати, совсем не улыбалась, а только ещё раз поправила костяшкой очки и убрала прядь волос за уши. Лицо у неё выглядело, будто она была партизаном, который готов кричать: «Ничего не скажу! Можете меня пытать! Всё равно не скажу». В конце концов, учитель Хван шумно вздохнул. — Как зовут твою сестру? — спросил он. — Джиын. — Джиын, значит, да… — почесал подбородок учитель и протянул руку к Сохи, чтобы забрать сочинение. Та сделала пару шагов в его сторону и отдала лист. Хван выставил сочинение перед собой и заново взглянул на него с таким лицом, с каким уставшие родители смотрят на проблемных детей-хулиганов. — Что ж, очень плохо, — заключил учитель в конце концов, явно разочарованный увиденным. — Я бы хотел услышать что-нибудь о твоих собственных желаниях, а не о желаниях твоей сестры Джиын. Боюсь, я не могу поставить за это хорошую оценку. Садись на место, Сохи. И, пожалуйста, занимайся домашним заданием дома, а не во время моих уроков. Сохи еле слышно извинилась и прошла к своей парте, а учитель тем временем заново осмотрел её лист, неприятно скривив губы. Как ни странно, первым, кто заговорил с одноклассницей, когда она вернулась, стал Эшли. — Пс! — позвал он, но одноклассница не среагировала. — Пс! — повторил Эш настойчивее, наклонившись к ней так, что ещё миллиметр, и все границы личного пространства были бы нарушены. При этом своей лапищей он опирался на мою парту, повиснув туловищем в воздухе. Сохи развернулась, как всегда, с хмурой миной. — Ты мне? — Да-да, тебе, дорогуша, — строго цокнул Эшли. Никакой галантности, и это при Юнон! Я не мог перестать удивляться. — Ты в курсе, что своей страстной речью вдохновила меня что-то написать на этом дурацком листе? А сама что вытворила, м? — Я написала правду, — отчеканила провинившаяся, но опомнившись, добавила: — Спасибо, я рада, что чем-то помогла. — Сухостью этой фразы можно было бы опустошить сразу несколько рек. К разговору подключилась и Юнон: — Разве ты действительно не писала больше? — спросила она с подозрением. — По-моему, это всё же было не домашнее задание… — Я решила, что это ни к чему, — перебила её Сохи. — В том сочинении я написала всё то же самое, просто более подробно. — Я разочарован! — галдел Эш. — А ты на самом деле хочешь работать в полиции только из-за сестры? — спросила Юнон, будто никакого Эшли в их беседе не присутствовало. — Да, — грустно отозвалась та, вздохнув. — Но зачем? — изумилась сестра. Сохи не успела ответить, потому что учитель Хван назвал моё имя, и все сидящие вокруг повернули головы ко мне, возвысившемуся над партами. Я взглянул на них сверху вниз, после взял в руку листок, прошёл к доске и, окинув весь класс безучастным взглядом, спокойным голосом зачитал содержимое: — Я уже давно определился с желаемой профессией, но не хочу озвучивать её на весь класс. Причины, по которым я выбрал эту профессию: она престижна, интересна, и, мне кажется, я обладаю всеми подходящими для неё качествами, — я закончил читать и прежде всего взглянул себе под ноги, сложив руки за спиной: всегда зачем-то так делал. Однако стоило мне поднять голову, как я невольно встретился взглядом с Юнон, заинтересованно сузившей глаза. Ей, кстати, я о своих планах не говорил. Учителю не очень понравилась моя «скрытность, зажатость и скованность», о которых он упоминал уже далеко не в первый раз, так что он обещал как-нибудь вернуться к этой теме и поговорить со мной… Ещё чего не хватало. Надо было написать, что хочу стать врачом, и всё закончилось бы благополучно… Однако я сделал так, как посоветовала Сохи: написал правду. И Эшли, к слову, сделал то же самое. Вот только сама она выдала какую-то ерунду. Сохи была не без причуд, это мне всегда было понятно. Но в этот раз, можно было сказать, что она своеобразно помогла. Потому что где-то внутри я всё же остался доволен собой. Когда моя собственная очередь прошла, оставалось лишь одно выступление, которого я ждал с нетерпением, и это было выступление моей сестры. Сочинение должно было стать «её визитной карточкой», как сказал учитель Хван, так что Юнон не поленилась и написала несколько вполне добротных предложений. В наших с ней разговорах сестра тоже ни разу не успела обмолвиться о том, кем видит себя после окончания школы, однако она и не выглядела, как человек, который придаёт этому слишком большое значение. Когда её имя, пока что последнее в журнале, было названо, я проследил взглядом, как она вышла к доске и, зачем-то поклонившись, принялась зачитывать написанное: — Когда я была маленькой, я хотела стать актрисой... - Юнон выдержала паузу. - Но потом мы с мамой были в Пусане, и я увидела, как дедушка стоял у палатки и продавал воздушные шары, из которых выделывал фигуры всяких животных. Тогда я захотела стать продавцом воздушных шаров. Будучи в средней школе, я стала увлекаться иностранными языками и решила стать языковедом. Но примерно тогда же я посмотрела документальный фильм про британскую принцессу Диану и загорелась желанием стать женой её младшего сына, принца Гарри, когда вырасту. Однако спустя время у него появилась девушка, и тогда я, разочарованная в его неверности, стала подумывать о том, чтобы стать режиссёром кино… Исходя из всего сказанного ранее, данное сочинение кажется мне бессмысленным. Потому что я ещё десять раз поменяю свой выбор даже до окончания этого семестра, не говоря уж о следующих двух годах. Но если у меня вдруг возникнет очередная идея фикс, я обязательно сообщу, — Юнон опустила руку с листом и буквально в эту же секунду взглянула на меня, будто только моей реакции ожидала. Меня ужасно прельщало наше с ней метание взглядами; от атмосферы единственных нас, как живых существ в классе безымянной массовки, хотелось петь. Я слегка двинул уголками губ и опустил глаза к парте. — Что ж, вы подошли к сочинению с юмором, это хорошо, — вздохнул учитель Хван и протянул руку, чтобы забрать лист, — но в следующий раз подумайте серьёзнее, — кажется, он не был доволен, но решил проявить лояльность к только что пришедшей ученице. После школы я обычно шёл домой вместе с Эшли, если только тот не спешил на какое-нибудь свидание или не оставался в школе на тренировку по баскетболу. Сам я старался заняться баскетболом однажды ещё очень давно, в самом начале средней школы, но довольно скоро понял, что это не моё, как и весь командный спорт в целом. Я не любил «соревноваться» с кем-то, помимо себя самого, да и в команде выкладывался хуже, нежели один. Так что по душе мне больше приходились пробежки, прыжки и всяческие физические нагрузки. Ещё иногда я лупил грушу в парке неподалёку от дома, когда был особенно зол. Но мне уже очень давно не приходилось прибегать к этому способу выпуска пара, потому что меня вообще мало что нервировало. Пробежки же хороши в трёх случаях: когда, опять-таки, хочется избавиться от злости, когда одолевает скука и когда не хочется находиться дома. С приездом Юнон, правда, я почти перестал выбегать, потому что мы стали проводить почти всё свободное время вместе. Ну, за исключением последней пары дней… В среду после уроков Юнон неожиданно попросила меня и Эшли подождать её после уроков: ей нужно было зайти в кабинет директора, чтобы отдать ему папку с копиями её достижений. Я уже видел содержимое этой папки раньше, и в основном это были грамоты за отличную учёбу. Видимо, сестра бурно разговорилась о чём-то с директором Ким, потому что не показывалась из-за двери кабинета уже двадцать минут. Залитые солнцем коридоры постепенно пустели, пока школа окончательно не погрузилась в непривычную моим ушам тишину. Бывают места, которые привыкаешь видеть людными. Центральные улицы, торговые центры, школа, общественный транспорт — прибежища шума и суматохи. Так что обнаружение их пустующими и тихими всегда немного обескураживает. Я уселся на подоконнике, а Эшли наворачивал круги в нетерпении. Этот парень ненавидел ждать. Смотря на его сгорбленную фигуру, так агрессивно выражавшую лень и томление, я почему-то снова стал думать о том, что при Юнон он не включал образ милого улыбающегося парня. И то, что он даже не пикнул об их провалившемся свидании, тоже вдруг заново возникло в голове жирным, мигающим знаком вопроса. Так что, наблюдая за ним, слонявшимся кругами, подобно пчеле, опылявшей цветок, я не удержался и всё-таки заговорил об этом: — Кстати… Ты что-то так и не упоминал про это ваше свидание с Юнон, — я задумчиво почесал бровь большим пальцем правой руки, заговорив об этом как бы невзначай, будто только что совершенно случайно причалил к воспоминанию об этом, слоняясь по лабиринту всяких там разных размышлений. Вопреки моему блестяще сыгранному виду безразличного парня, Эшли тут же застыл на месте и повернул ко мне голову. — А я всё думал, чего ты об этом не спрашиваешь, — сказал он уж слишком участливо, а следом и вовсе поплыл в ехидной улыбке, растянувшейся чуть ли не до ушей. Внутренне я сразу напрягся от такой перемены в его настроении. С чего это мне хотеть спрашивать об этом, когда я лично попросил его не заводить эту тему? И что это за ухмылочка? Однако внешний образ безразличия у меня был непрошибаемый. — Да как-то из головы вылетело, — мастерски выкрутился я. — Ага, — усмехнулся он. — Так сильно ревновал, что даже из головы вылетело? — Чего? — выдохнул я, приложив усилия, чтобы не округлить глаза, но Эшли продолжил: — Юнон мне сказала, что вы двое стали чем-то вроде компашки. А потом пришёл я, такой крутой и интересный, и больше ей старший братик не нужен, да? — Это она так сказала? — чуть нахмурился я, однако по-прежнему с безупречным безучастием на лице и без малейшей ряби в голосе. — Нет, это ты так подумал. Но я тебя понимаю: зануда старший брат или непредсказуемый, дерзкий, немного опасный и эрудированный… — он сверкнул зубами. — Чё?.. — Да не переживай, никакие мы с Юнон не подружки, — брюзгливо цокнул Эшли в конце концов, разговаривая, скорее, со своими суждениями, нежели со мной. — Свидание у нас так вообще провалилось, если тебе интересно, так что ты по-прежнему претендент номер один в её лучшие друзья. Хотя, как знать, она сказала, что вы вообще перестали с ней разговаривать, когда вчера приходила… — он подумал немного, поплыв взглядом к полу, и в конце концов потянулся ладонью ко рту, чтобы прикрыть зевок. Стараясь медленно переварить каждое сказанное слово и привести всё к логическому выводу, я сдвинул брови к переносице и теперь уже хмуро воззрился на друга, начав доходить до смысла услышанного. — Подожди… Так вы виделись ещё? После этого свидания? — Да, — кивнул Эш, но здесь же обнаружил мои слабо скрываемые удивление и замешательство, и вздохнул. — Ну, Юнон просила не говорить тебе… Сказала, ты на неё разозлился, и вы, кажется, поссорились? Но ты, — он ткнул в меня указательным пальцем, — если бы спросил, я бы тебе всё равно сказал. Я так тогда и подумал, когда она попросила не говорить, что всё равно тебе скажу, потому что мне что, делать нечего, чтобы от тебя прятаться? — этот вопрос звучал скорее как вызов. — Ты же её брат, а не папа, чтобы запрещать ей со мной общаться. Но ты сам ничего не спрашивал, вот я и не говорил, — он пожал плечами. — Так у вас были ещё свидания? — спросил я раздражённо, потому что все его слова казались слишком расплывчатыми и неопределёнными, рыхлыми, однако всё равно хлёстко наносившими почему-то порезы моей самооценке, гордости и, главное, надежде. «Поссорились…» Что это за «поссорились», очень интересно. — Не свидания, — фыркнул Эш, как-то вдруг тоже насупившись и скрестив руки со спрятавшимися под мышками ладонями. — Юнон сказала, что хочет просто со мной дружить. — Ничего не понимаю… — я перевёл взгляд в пол и на некоторое время так и застыл с приоткрытым ртом, после чего вернулся глазами к другу. — А когда вы виделись? — В тот же день после свидания она позвонила мне, чтобы извиниться, и мы прогулялись до магазина. И ещё позавчера вечером… И вчера тоже, — дополнил он после небольшой паузы. — Она приходила ко мне домой. Я почти тут же припомнил, что Юнон действительно уходила на «прогулки» и вчера, и позавчера. Это вызывало у мамы и тёти Соль дополнительные вопросы, и они обеспокоенно переглядывались друг с другом, когда я сухо отвечал, что всё в порядке между мной и сестрой. Конечно, родители чувствовали резкую перемену в атмосфере и мою скрытность, но не знали, как копнуть дальше, если им уже дали от ворот поворот после первой же вылазки с вопросами. Я и сам не знал, куда Юнон уходила «гулять», но предполагал, что это просто прогулки по улицам. Она довольно часто была неусидчива и могла просто хотеть пройтись. Так что эти заявления приятеля были, как гром среди ясного неба. Получается, что в тот же день после того, как мы поцеловались, Юнон снова пошла увидеться с Эшли? Она сказала ему, что мы «поссорились» и просила не говорить о том, что они общаются. И пока мы всячески избегали друг друга после случившегося в сарае, она встречалась и общалась с Эшем, до того сблизившись с ним, что он перестал строить из себя кавалера? И это она-то, влюбчивая по самое не хочу, плакавшая из-за их свидания в воскресенье, да вдруг растеряла к нему всякий интерес? Чепуха какая-то! Почему она не сказала мне? И почему сам Эшли не сказал?! Я невольно напряг желваки, крепко сжав челюсти, и это не ушло от взгляда Эша, мгновенно учуявшего моё настроение и нахмурившегося в ответ моему молчанию. Почему-то в один короткий миг все те ощущения, возникшие от наших с Юнон многозначительных встреч взглядами, показались мне обманом зрения и какой-то детской, идиотской, мальчишеской наивностью с моей стороны. Безо всяких разговоров с ней и обсуждений произошедшего в сарае стало понятно, что я был полным идиотом, раз на что-то надеялся. Даже ревновать её к кому-то у меня не было никакого права, так почему-то тогда внутри проснулась такая злость? — А почему вы поссорились? — до Эшли вдруг запоздало стало доходить, что он не знает чего-то важного. — Юнон как-то скомкано рассказала, но это же было не очень серьёзно? — я стрельнул в него взглядом, оторвавшись с пола. — Вы же уже помирились, да? Сегодня она с тобой заговорила… — кажется, на этом моменте он окончательно зашёл в тупик, почувствовав себя неудобно. — Да, мы помирились, — ответил я только для того, чтобы отбить у него всякие подозрения и интерес к случившемуся. Когда Эшли хотел выведать что-либо, он мог быть удивительно пытливым. — Действительно из-за ерунды поссорились, — я нервно тряхнул плечом. — Кстати, раз уж мы о ней заговорили… — тут Эшли почему-то принял серьёзный вид и выпрямился, взглянув прямо на меня. — Хочу попросить тебя кое о чём… Однако ему не дала договорить распахнувшаяся дверь директорского кабинета, из которой спиной к нам появилась фигура сестры, кланявшейся директору. Когда дверь захлопнулась, сестра развернулась к нам и в этот же миг закатила глаза. — Наконец! — сказала она и улыбнулась, взглянув сначала на Эша, а потом на меня. — Ну что, домой? — Да! — подхватил Эшли, заразившись её улыбкой, однако на секунду он стрельнул в меня всё тем же серьёзным взглядом, намекая, что к начатой теме намерен вернуться позже. — Господи, как же ты долго! — Да мы что-то разболтались с директором, — сестра взглянула на нас исподлобья извинительным взглядом. — Он вспомнил, что я очень часто меняла школы, и оказалось, что в детстве у него самого была такая же проблема, — Юнон двинулась к выходу, и мы потянулись за ней. — У директора с каждым найдётся что-то общее, что можно обсудить — он просто болтун, — плюнул Эш. — Лучше не вестись на это. Это как в мифе: зашёл на пять минут, а вышел — и оказалось, что уже пятьдесят лет прошло. Юнон хихикнула и прыгнула на ступеньку лестницы, аккуратно поскакав по ней вниз. Я шёл сзади и смотрел ей в спину. Наверное, самым разумным с моей стороны было бы перестать надеяться на что-то. Потому что я был просто очередной идеей в её голове, которая вспыхнула и тут же погасла. Дружба с Эшли волновала её больше, чем глупое происшествие в сарае, а я просто видел то, что хотел увидеть. И её несвоевременное желание «поиграться» пришлось мне как раз на руку. Эта мысль уносила меня обратно, в сарай, заново воспроизводить в голове ещё свежие воспоминания, и на несколько секунд во мне даже проснулось сожаление, что я отстранился тогда, закончил всё так быстро, отпустил её к Эшу, с которым она и проводила время вместо того, чтобы проводить его со мной. Мы уже шли по первому этажу школы, и Юнон развернулась, что-то воодушевлённо говоря Эшли, но обрывки их разговора доносились будто откуда-то издалека; вместо участия в беседе я вспоминал её лицо тогда, полусонное, ошалелое, близкое. Мне не хотелось, чтобы это выражение принадлежало кому-то ещё, а тем более Эшли, потому что он не найдёт в этом ничего особенного, он всё опошлит — это злило меня, подогревало кровь, словно раскалёнными угольками, но разве я имел право ревновать её, не как брат? Разве это не моя вина, что воспринял всерьёз то, что она делала, играючи? Нет, нет, невозможно целоваться так, испытывая при этом только чувство забавы! Или это невозможно только в пределах моего понимания? Со сколькими людьми вообще целовалась Юнон, если у неё было много парней? — Чонгук! — сарай растаял перед глазами, я оказался у шкафчиков на выходе из школы, и на меня снова смотрела Юнон, какая-то новая, чужая, не та, которую я целовал несколько дней назад; не та, что запускала руки мне в волосы. — Что? — спросил я, взглянув сначала на неё, а потом на Эшли. — Я говорю, Эшли рассказал тебе, что мы теперь тоже подружились. — А, да, — ответил я как-то механически. — Мы просто не говорили с тобой, так что не могли обсудить… — это она протараторила очень быстро. — А так, я подумала, что будет круто, если в школе мы будем тусить все вместе, — сестра улыбнулась шире. — Я ещё дружу с некоторыми приятелями с баскетбольной секции, — подхватил вдруг Эшли, и мы снова двинулись, уже выходя из школы. — Они классные ребята, и мы постоянно закатываем что-нибудь вместе. Юнон, а ты, кстати, спортом не увлекаешься? У нас и женская секция есть! — Со спортом я вообще не алло, — вздохнула Юнон и взглянула на меня. — А ты тоже в баскетбол играешь, Чонгук? Я покачал головой, поджав губы. — А с ребятами из секции дружишь? — копнула она дальше. — Нет. — Да кому он нужен! — Эшли махнул на меня рукой, издав губами звук «пф» и расплывшись в улыбке, от первого и до последнего зуба выражающей дружелюбие. — Я тебя всё равно со всеми познакомлю, хочешь? Юнон снова бросила взгляд в мою сторону, ничего, правда, не найдя в моём безучастном лице; после чего взялась руками за лямки кожаного портфеля на своих плечах и скомкано пробормотала, слегка улыбнувшись: — Нет, без Чонгука не хочу… — Стесняешься, что ли? — сообразил Эшли. — Чонгук, давай с нами? — сестра повернула ко мне голову и состроила ту самую уже знакомую мне упрашивающую мину. — Да бесполезно, он же нелюдимый, — вмешался приятель. — Думаешь, я не пытался? А там, ко всему прочему, ещё и девочки есть. Попробуй сопоставить: Чон Чонгук и девочки. Кроме тебя он, наверное, и не говорил ни с одной ни разу, — Эшли усмехнулся, и после этой реплики я украдкой бросил взгляд в сторону Юнон, которая теперь смотрела на тротуар. — Кстати! — воскликнул Эшли и гоготнул. — Герой-киссер! Кто это своей сестре нагло врёт по поводу количества подружек? М? — он наклонился надо мной. — Никем не целованный мальчик. А завтра он наплетёт, что лапал училку по биологии. — Это нужно было, чтобы выиграть в споре, — подал-таки голос я, устало вздохнув и сухо усмехнувшись, как только вспомнил, что именно Эшли раскрыл мою маленькую ложь о поцелуях, и именно его стоит благодарить за всё случившееся. — Что за спор? — оживился Эш, вертя головой поочерёдно в наши с сестрой стороны. Я открыл рот, чтобы вбросить что-то бессвязное, но Юнон воскликнула: — Нет! — остановив меня, после чего добавила чуть тише. — Ничего. Это был спор о том, что не у всех парней «сносит крышу» и не все «одинаковые». — Эй! — возмутился приятель. — Значит, тусить вместе — это ладно, но секретики у вас без меня, да? — Это немного семейное… — стушевалась Юнон, в ладонях теребя рукава пиджака. Неправда. Нет там ничего семейного. Как раз наоборот, это нечто слишком не семейное для брата и сестры. Но я и бровью не повёл. — В любом случае: обманывать для выигрыша в споре — это подло и недостойно мужчины, — цокнул Эш после вздоха, всё же быстро смирившись с нежеланием сестры делиться подробностями. — Особенно по поводу того, со сколькими переспал. — Вообще-то, речь шла о поцелуях… — Кто соврал однажды, тот соврёт и дважды! — и это говорит любитель лить мёд в уши каждой проходящей мимо девице… Однако его слова навели меня на новое открытие: вовсе эти двое не стали собой обычными, хоть и не стреляли друг в друга глазами, как в первую встречу, а старались выглядеть естественно. Я же знал Эшли, он никогда не бросал допытываться, когда хотел что-то узнать: мог душу из тебя вытрясти, но получить все ответы на интересующие его вопросы, даже если дело касается чего-то совершенно неинтересного, а здесь же он согласился не допытываться до Юнон и вообще был слишком уступчив, слишком добр, слишком мягок и обходителен. Да и сама Юнон не в меру стеснялась при нём, более того, не захотела говорить о споре, который возник из её слов о том, что «все парни — уроды». Они явно симпатизировали друг другу… А вот мне в их компании с каждой секундой становилось всё более некомфортно. Тем временем, мы подошли к тому перекрёстку, на котором Эшли обычно сворачивал в сторону своего дома, и встали на месте, чтобы попрощаться. Честно говоря, я понятия не имел, о чём буду говорить с Юнон, когда мы останемся наедине. Этот несчастный поцелуй будто отбросил нас с ней к разным полюсам, и вот, когда мне показалось, что мы впервые сделали несколько шагов в сторону друг друга, нас вдруг отбросило ещё дальше, и это расстояние всё увеличивалось и увеличивалось, вопреки моей воле. Вся та уверенность, вдруг привалившая в классе, когда я смотрел на неё, испарилась в два счёта, вместо неё меня сковало в тысячу раз сильнее. Теперь, вдобавок ко всему, я чувствовал себя глупо, что вообще придавал значение чему-то и возомнил в уме какую-то там искру. Настроение было паршивое донельзя. Сестра явно очень волновалась, вся смущённая и даже будто слегка порозовевшая — она совсем не походила на себя бойкую и уверенную. Как будто мы всё ещё были в классе, и ей задавали вопросы одноклассники. Это хорошо проглядывалось по её растяпистым жестам, по манере речи, по мягким смешкам и нетвёрдому голосу — выглядело бы даже мило, если бы так не раздражало. Несмотря на то, что у нас троих неплохо получилось непринуждённо беседовать (для первого-то раза), у каждого в этом разговоре будто был какой-то свой, нащупываемый всеми, но ведомый в точности только владельцу поддон. И мой почему-то казался мне самым жалким. В конце концов, Эшли сказал, что вечером он позвонит мне, и напоследок бросил тот самый многозначительный и серьёзный взгляд, напоминавший о коридорном разговоре, который прервала Юнон. Я кивнул, что всё понял, и мы с Юнон засеменили дальше, в сторону дома. Первую пару минут мы шли молча, медленно и напряжённо, как будто в спину толкали палками, а в конце пути ожидала морская пропасть с полчищем акул. Боковым зрением я чувствовал, что сестра вертела головой, с живым интересом оглядывая улицу. Она, наверное, так и собиралась молчать до самого нашего прихода домой и даже дольше. Мысль о прогрессе отправилась в автоматический хоум-ран: здесь были очевидны минусы. И хотя мне всё ещё было не по себе, продолжать вот так не хотелось, потому что это было мучительно. Тем более, что теперь был повод заговорить. Такой себе, конечно, но был. — Мы поссорились? — скептически спросил я, продолжая смотреть перед собой, как смотрел всю дорогу до этого. Звуки нашей лёгкой поступи слегка колебали тишину. Сестра ответила далеко не сразу: — А что мне было сказать?.. «Мы с Чонгуком поцеловались в гараже, и после этого нам было немножко неудобно друг с другом говорить», — так? В груди что-то ощутимо шелохнулось. Всё-таки она помнила об этом, не закрыла глаза и понимала, что это не невесомое событие? — Я должен извиниться? — задал я второй вопрос, по-прежнему на неё не смотря, однако куда менее уверенным голосом. — За то, что зашёл слишком далеко. И за то, что ты увидела потом. Юнон застыла на месте, а я механически прошёл ещё на пару шагов вперёд, после чего остановился и развернулся к сестре, взглянув в её лицо. В груди снова что-то плеснуло, потому что я увидел, что всё её смущение было так же при ней, хотя Эшли уже не было видно в округе. Юнон нахмурила брови, схватившись руками за лямки, и бегала глазами по моему лицу, что-то в нём ища и явно этого не находя. А щёки её, казалось, порозовели ещё сильнее. — Может, это мне нужно извиниться? — спросила она в конце концов неровным голосом. — Это же я заставила тебя это сделать. — Ну, я не сильно сопротивлялся, — пожал плечами я и вдруг зачем-то ляпнул. — И не сильно жалел. — Так тебе всё понравилось? — ещё более хмуро надавила Юнон, сделав шаг вперёд. — Я не знаю, — я обессиленно откинул голову в сторону, отступив назад на такой же шаг, какой она сделала в мою сторону. Что ей хотелось услышать? — Чонгук, — взгляд сестры сделался совсем насупленным, она в пару секунд преодолела всё небольшое расстояние, разделявшее нас, и внимательно, изучающе посмотрела на меня снизу вверх, — я не хочу тебя терять из-за этого дурацкого поцелуя. Я даже подружилась с Эшли, и теперь мы можем ходить втроём, разве не круто? — интонация в её голосе выдавала волнение, и неожиданность этого даже немного выбила из колеи. — Я в школе мало времени провожу с Эшли… Он часто с баскетбольными, — тряхнул плечом я, не выдерживая её близости. В чём дело? Откуда такой жар в её взгляде? Мне снова мерещилось что-то? Я уже не знал, регресс это или прогресс — мне вдруг припёрло острое желание поцеловать её снова, но общение у нас, напротив, шло очень туго. — Вот как, — у Юнон опустились плечи, и глаза её тоже расстроенно скользнули ниже. Это её опечалило? — А я думала, что вы что-то вроде лучших друзей… — Ты можешь общаться с ним, Юнон. Извини, что я тебе пытался что-то там запретить. И ребята с баскетбольной секции тоже неплохие. Сестра вдруг бросила на меня злобный взгляд исподлобья. — Я же сказала, что не хочу без тебя! Или ты решил совсем перестать общаться со мной после этого дурацкого гаража? — Что? — удивлённо стушевался я, окончательно растерявшись. — Нет, я просто… Не понимаю, что ты хочешь услышать. — Нет, у тебя кирпич вместо лица! — воскликнула она, и это было почти похоже на её капризный тон, с которым она вещала о скуке или ещё какой ерунде. Мы не разговаривали пару дней, но мне показалось, что я давно не слышал её голос вот так. Я соскучился. Мне её не хватало. — Знаешь что? — Юнон вдруг распахнула глаза на полную и вскинула голову. — Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Нам нужно поговорить. Но я не хочу говорить здесь. Давай поговорим там. Я напрягся каждой клеточкой тела, кинувшись взглядом к видневшейся верхушке крыши нашего дома прямо из-за поворота, до него оставалось всего ничего — каких-то шагов двадцать. Говорить о случившемся честно мне определённо не хотелось: слишком многое умалчивал. Более того, я вряд ли мог бы себя сдерживать… Мне и здесь с трудом это удавалось, но там… Я вдруг осекся. А чем это место, собственно, отличалось от остальных? Тем, что я уже целовал её там? Или тем, что Юнон обозначила его, как место без правил? Это же обычный гараж… Произойти такое могло где угодно, не только там… Что мешало мне проявить свои чувства в любой момент, да хоть сейчас, когда она стоит передо мной? Я опустил взгляд к сестре, почему-то агрессивно изучавшей глазами каждый мой жест, затем едва скользнул взглядом к её губам и ненадолго на них задержался, как вдруг сам себя одёрнул. Нет, так думать ещё хуже. — Нет, — повторил я вслух и резко двинулся в сторону дома, а Юнон в спешке направилась за мной. — Почему?! — спросила она на ходу, догоняя меня. — Потому что здесь больше нечего обсуждать. — Но ты же будешь говорить со мной? — На любые темы? Пожалуйста. А эту я больше мусолить не хочу. — Но её хочу мусолить я! — воскликнула сестра. — Я должна разобраться! Я уже миновал двор и направлялся к дому. «Юнон, если бы ты разобралась во всём по-настоящему, вряд ли это понравилось бы тебе…» — прозвучало в голове в ответ на её восклицание. Но сестра наверняка и сама прекрасно это понимала и чувствовала. Именно поэтому мне и хотелось избежать этого разговора. Юнон вывела бы меня на чистую воду, извлекла бы очевидный факт моей к ней симпатии, и у нас уже точно не получилось бы общаться, как раньше. Она волновалась, потому что чувствовала это, но мне не хотелось подтверждать её опасения. Мы так же стремительно и на лету зашли в дом, где нас буквально с порога встретила тётя Соль, только и успевшая открыть рот об обеде, но и я, и Юнон броско отказались, рванув на второй этаж. Сестра, так и не дождавшись ответа, раздражённо протопала в свою комнату вперёд меня, задев при этом плечом, и я тоже направился к себе. Только когда за мной захлопнулась дверь, мне удалось как следует вздохнуть. Прислонившись к стене и медленно скользя по ней спиной, я опустился на пол. Сердце стучало не в меру сильно. Конечно, она разоблачила меня. И хотела убедиться в том, что права, спросив напрямую в этом треклятом сарае… Я не знаю. Что за дурацкая идея с этой игрой… Зачем я вообще рассказал о ней Юнон? По крайней мере, она хотела общаться со мной… Общаться так же, как и раньше, дружить, разговаривать, смеяться и понемногу начинать доверять друг другу — она тоже скучала по мне и дала это понять, но для начала хотела убедиться, не показалось ли ей, что всё это очень серьёзно, не зря ли она так смущена, что я стал целовать её по-настоящему. Ей нужно было разобраться, но именно этого я позволить не мог, потому что это поставило бы крест на нашей дружбе. Она не переставала выглядеть в моих глазах милой и привлекательной девушкой, которую хочется целовать и так далее, как бы мне ни хотелось это подавить. Я завалился на кровать в школьной форме, бросив рюкзак. Совсем не хотелось сразу же приниматься за домашнюю работу, как я делал это обычно. Голова и так была не в меру напряжена… Как же мне поступить? Оставалось только обманывать её — другого способа не было. Нужно было убедить сестру, что всё в порядке и мы можем дружить дальше, но это было слишком сложно, особенно когда во мне просыпалась надежда на что-то большее из-за каждого её не так брошенного взгляда или хорошего слова обо мне. В голове до сих пор звучало: «Без Чонгука не хочется…» И сердце стучало, как ошалелое. Хотелось целовать её часами за одни только эти слова. Размышляя обо всём этом, я задремал, но даже это случилось как-то тревожно и напряжённо, будто в этой дремоте мозг наоборот перегревался, а не отдыхал. Особенно сильно была напряжена шея: по пробуждении она трещала, будто я таскал на ней мешки с песком. Не помню, сколько прошло времени, пока я ненадолго уснул, наверное, где-то пара часов. Разбудили же меня настойчивые звонки телефона. Мелодия рингтона как будто била прямо по черепушке, врываясь в какие-то бесформенные сновидения и звуча в них агрессивным фоном. С закрытыми глазами нащупав гаджет где-то рядом с собой, я схватил его и, слегка разлепив веки, взглянул на экран. Эшли звонил. Тупо уставившись в экран, на котором высвечивалось его имя, я далеко не сразу, но всё же припомнил, что и с ним разговор должен был пойти о сестре, и едва ли не удержался, чтобы не сбросить трубку. Однако подобное было не в моём духе. Странно, в последнее время меня так и пёрло сделать что-то, что не в моём духе. Я провёл пальцем по значку с зелёной трубкой и поднёс телефон к уху, сонно пробубнив: — Да… — Ты что, спишь? — сразу же прочавкал он, врываясь в мою тишину и сонливость своим гавканьем. Параллельно Эш что-то жевал. — Спал… — уточнил я и прикоснулся ладонью ко лбу. Голова немного побаливала. Шея так и вовсе гудела. — А я как раз поужинал, — заговорил приятель с новой волной бодрости. — В гордом, блин, одиночестве. Зато в пятницу с отцом едем на рыбалку, — он что-то отхлебнул, а следом послышались звуки шаркающих по гладкому паркету шагов. Эшли ходил, как медведь.— Правда рыба отстой… Зато наживку с папаней будем сами ловить. — Крутяк… — только и смог отреагировать я, подавив зевок. Возникла неловкая тишина. Насколько я могу припомнить, такая за всё время нашего с ним общения возникла впервые. Мы часто молчали с Эшем, но это не было именно неловко, как тогда, когда он хотел сказать о чём-то, касавшемся Юнон. — Слушай, ты же помнишь, о чём я хотел поговорить, да? — резко спросил Эшли, подводя, наконец, к тому, из-за чего и позвонил. — О Юнон? — я сел на кровати и пальцами потёр заспанные веки, понемногу приходя в себя и оглянувшись на щёлку между плотных штор, чтобы примерно прикинуть, какое сейчас время суток. — Да… — он замолчал, и снова какое-то время с той стороны трубки не доносилось ни звука. Не знаю, почему он молчал, — я этот разговор уж точно начинать не собирался. Тишина уже начинала затягиваться, когда Эш всё же решился заговорить, причём тут-то слова из него повалились, как лавиной: быстро, стремительно, из ниоткуда. — Юнон, когда пришла извиняться, сказала, что ей если кто-то нравится, то она начинает вести себя, как будто бросает вызов. Вытворяет всякое, делает всё назло, воспринимает каждое слово в штыки. И пояснила, что не хочет заведомо портить отношения с другом своего брата, к которому она, кстати, здорово относится. Так что… — он снова шёл, кажется, уже по лестнице. — Она предложила просто дружить, не ходить ни на какие свидания, не флиртовать и так далее, — я немного выпрямился, сидя на кровати, когда услышал эти слова. — И я с ней, конечно, согласился — разве у меня был выбор? В эти пару дней мы с ней выгуливали моего пса и неплохо общались, но в основном о тебе. Я не мог развить какое-то наше отдельное общение, обособленное от тебя, но если честно, мне бы этого хотелось. Это же ничего?.. Я знаю, что ты с ней неплохо сдружился, но тут такое дело… Она мне всё равно нравится. И мы, конечно, решили, что ничего у нас не будет, но если мне удастся в ней пробудить что-то, то она же может передумать, правильно?.. — Эшли сделал паузу, однако быстро спохватился. — Только ты не подумай, что я это для галочки хочу! Мне правда понравилась твоя сестра, она интересная, затейливая и о-очень милая. Просто из общих тем для разговора у нас пока что только ты. И я хотел, чтобы ты мне помог. Не охмурить её, там, не обольстить, а просто ей понравиться, сблизиться с ней. Я же это смогу сделать, я думаю? — он спрашивал у меня, но я слушал молча. — Мне нравится твоя сестра, и я знаю, что ты её отговаривал от свидания со мной, говорил, мол, мы друг другу не подходим. Она мне рассказала. И я поначалу взбесился, как это услышал, серьёзно, я готов был дым пускать через ноздри, но потом я понял, что она реально, как бы, твоя сестра. А я не самым… красивым способом иногда цепляю девушек. Так что я поставил себя на твоё место, понял твои чувства и осознал, что тоже бы не стал советовать младшей сестре встречаться с самим собой. Но Юнон мне как-то не так нравится. Имею в виду, она меня как будто чем-то зацепила. Поэтому я именно спрашиваю у тебя разрешения, как у её брата. И обещаю её не обижать. Ну, если уж нарушу обещание, то можешь смело мне вмазать, на здоровье, — даже отвечать не буду, если действительно заслужу, — он вздохнул и усмехнулся. — Ну, как? Поможешь, Печеня? Телефон в руке вдруг показался каким-то тяжёлым. Мне захотелось как-нибудь нечаянно уронить его. Одно дело, когда тебе говорят, что твою сестру «вылечат», а другое, когда просят и действительно хотят подружиться. Меня обезоружили: не оставили никаких братских поводов для ревности, и что теперь я должен был говорить? Что всё равно против? Эшли и так без пяти минут догадывался о том, что между мной и Юнон что-то нечисто, и если бы я продолжал бросать ему в руки поводы задумываться о наших братских-сестринских отношениях, то только приблизил бы таким образом к ответу. Мне не хотелось видеть их вместе, даже думать об этом было противно, но как бы ни было печально признавать: так было бы лучше для Юнон, чем если бы рядом с ней стоял я с печатью «двоюродный брат» на лбу. Нужно было заставить её отвлечься от этого происшествия в гараже, а с вихрем в своей душе я уж как-нибудь сам управился бы. Я, конечно, был как-то по-детски влюблён в Юнон, но этим только создавал проблемы, а тут явился Эшли, как он сказал, интересный, крутой и эрудированный, с кучей друзей по всей школе — он бы помог ей отвлечься от меня, за которого сестра зацепилась, как за спасительную соломинку — единственного друга, которого она завела. Мне было приятно, что она говорила обо мне. Даже то, что её смущение было адресовано мне, а не моему другу, вызывало приятные чувства, теплоту внутри, что она всё же не чужая, а всё ещё та, с которой я целовался и которую хотел поцеловать снова. Но так было нельзя. Тётя Соль говорила, что Юнон слишком замкнута и мало кого впускает в свой круг доверия, а Эшли — именно тот человек, который мог бы раскрепостить её. Не я. Меня самого не помешало бы раскрепостить. Вздохнув и опустив голову, я проговорил: — Идёт. Только бросай свои "американские игры" на этот раз, или я действительно тебе врежу. Эш хрипло посмеялся в трубку: — Хорошо-хорошо, боксёр, — помолчав, он добавил. — Спасибо, дружище. Разговор прервал стук в дверь, и я сказал: «Войдите», — после чего в двери показалась фигура мамы. Значит, она уже вернулась с работы… Вероятно, уже было время ужина. Долго же я спал, однако, а показалось, что всего минут десять. Да и отдохнувшим себя как-то не ощущал, наоборот ещё больше на подушку завалиться хотелось. — Ладно, Эш, меня тут мама зовёт, ещё поболтаем об этом… Или нет. Я в таких разговорах не ас. — Да, хорошо. Не о чем болтать, я всё устрою, а ты просто помоги, — его расчётливость в тоне мне сразу же не понравилась. Будто он уже заранее знал исход этого разговора и давно разработал следующий шаг, и я просто был ячейкой в каком-то его плане. Или же мне просто хотелось видеть в действиях Эшли что-то плохое. Честно говоря, я уже не знал. Я сбросил трубку и повернулся к маме, встав с кровати и направившись к ней. — С возвращением, ма, — натянуто улыбнулся я. — Я, кажется, уснул. Даже переодеться не успел. Как день на работе? — Привет, сынок, нормально, — быстро проговорила та и почему-то неловко помялась с ноги на ногу, неодобрительно осмотрев мой несвежий вид с ног до головы. Это заставило меня остановиться и вопросительно воззриться на неё. Мама, крепко сжав ручку двери, заговорила снова. — Слушай, что между тобой и Юнон происходит? Ну, вот. Снова этот вопрос. Обычно мама не навязывалась... Я нахмурил брови. — А что? Мама вздохнула, и лицо её в очередной раз за эти два дня выразило беспокойство и подозрение, только теперь уже утвердившееся и заверенное: что что-то не так в нашем поведении с сестрой. — Она сказала тёте Соль, что вы поссорились. С самого полудня, после того, как вы вернулись из школы, спустилась и сидит в гараже. И заявила, что не выйдет оттуда до тех пор, пока ты не придёшь туда и не поговоришь с ней начистоту.