Once in a blue moon

- Но что есть скорбь, если не доказательство любви? Идти некуда, ехать не к кому. Хельга уезжает из Истпорта на междугороднем автобусе, сбегает как воришка, беспринципный, но трусливый. За ней стелется зловещая туманная дымка, впитывающаяся в землю: уже завтра город вычеркнет её из своей жизни. Магия удалит её из чужих воспоминаний, сотрёт точно ластиком. На это не требовалась много энергии. Кроме Курта, Хельга здесь ни с кем не общалась. Дом (их дом) она вычистила заранее. Без её вещей он почти не изменился, а может, Хельга была уже просто не в силах воспринимать всё таким, каким оно было на самом деле. Полупустое жилище одинокого мужчины, у которого нет времени на покупку золотых рамок под фотографии и стеклянных статуэток. Большую часть одежды Хельга сдала в пункт помощи неимущим, зная, что из Истпорта её увезут уже через пару-тройку дней, с собой взяла самое необходимое. Удивительно, что она нашла в себе силы размышлять здраво. За спиной шумит океан, спрашивает её, что же она натворила. Хельга ему не ответит. Автобус отходит в четыре утра. Никого, кроме неё, в салоне нет. Она садится, натянув капюшон куртки на нос, и скрючивается на заднем сиденье. Сон наваливается удушливой волной, и Хельга надеется не проснуться.

***

- Не ожидал, что смогу, наконец, с вами познакомиться, - в свойственной ему прямолинейной манере произносит Эрик, протягивая руку для приветствия. Майк не растерялся, пожал её и сдержанно улыбнулся. Хельга, закусив губу, напряжённо за ними наблюдала. Как это, наверное, глупо – знакомиться с отцом своей невесты меньше чем за неделю до свадьбы. - Привет, - неловко пробормотала она, когда Эрик оставил на её лбу нечто вроде поцелуя. Подобные проявления нежности обычно были ему чужды. Хельга старается не смотреть ни на него, ни на Майка, и, натянув на лицо улыбку, зовёт их в дом, ужинать. Она так и не полюбила готовку, не смогла открыть никакой «кухонной магии», о которой ритуально твердили дурацкие телешоу и кулинарные пособия – Хельга скупала их одно время, преследуя самостоятельно навязанное желание быть Женой-С-Картинки. Это был долгий, местами скучный процесс, неизбежно заканчивающийся горами грязи, которые потом предстояло вымачивать, оттирать и отпаривать. Но Хельга эти мысли держала при себе. Практика мало-помалу сформировала если не мастерство, то хотя бы укрепившийся навык, и стол, за который они с Майком приглашали Эрика, был, можно сказать, образцово-показательным. Хельга думает об этом, отлично зная, что отцу нет никакого дела до степени прожарки мяса, что он видит её насквозь, и что никогда не стал бы гордиться ей из-за того, что она умеет ловко крошить овощи. Мысль скачет, точно безумная, впиваясь в незначительные детали, как бывает всегда, когда Хельге надо взять себя в руки. Это пройдёт. Она давно научилась жить со своими «особенностями». В доме идеальная чистота и вкусно пахнет, и Эрику это нравится – это видно по его беглому взгляду, острому, как японский нож (Хельга резала таким рыбу и специально поранила указательный палец). Он замечает всё. Он видит, разумеется, что Хельга не решается смотреть ему в глаза, что Майк находится в радостно-нервном возбуждении, он сразу понимает, как на доске расставлены фигуры. Хельга умудрялась скрываться умопомрачительно долго. Сегодняшний вечер – начало её наказания, расплаты за бесконечную ложь, приведшую её сюда, в этот чужой и не нужный дом, к человеку, которого она не любит, но за которого скоро выйдет замуж. Могла ли она предотвратить это? В какой момент должна была остановиться?.. - Хельга многое о вас рассказывала, - Эрик учтиво врёт. Он не сочувствует дочери, сегодня он – её инквизитор. – Можно сказать, я заинтригован. Хельга умеет разгадывать эмоции других людей, но не Эрика. Впрочем, она и пытаться не будет. Майк понравится ему, как нравится всем остальным. В иной ситуации отец был бы рад тому, что его больная непутёвая дочь смогла найти по-настоящему хорошего мужчину. Чтобы оттянуть момент тишины, она долго носится туда-сюда, с неким злорадством думая о том, как Эрик не любит подобное мельтешение. Ей не хочется садиться за стол, но в конце концов это приходится сделать, а после – начать проталкивать в себя еду, надеясь, что желудок сможет её принять. Эрик от алкоголя отказался, Хельга, втайне мечтавшая о пьяном сне, тоже, а Майк, разумеется, не захотел пить в одиночку. В бокалах плескался сок. Хельга почти не поднимает глаз от стола, делая вид, что увлечена рыбой и салатом, однако время от времени она чувствует на себе два напряжённых взгляда, которые, кажется, вот-вот пронзят её насквозь. Театр абсурда. Почему она не смогла прекратить всё вовремя? Почему позволила этому спектаклю перекроить её жизнь? Был ли у неё выбор? Вилка скрипит по фарфору. Хельга делает глоток сока и встаёт, нацепив на лицо милую улыбку. На кухне её тошнит в раковину.

***

Дорога – то пешая, то на попутках. Хельга не боится «голосовать» на обочине, даже немного надеется встретить какого-нибудь маньяка, но этого не происходит. Два дня спустя она оказывается в Нью-Йорке, ещё через день – у самого Института. Могла ли она подумать, что очередное его посещение станет не просто даже прощанием, а методичным преступлением? Что ей придётся пробираться в него, как ночному убийце, ночью, что она будет бояться встречи с бывшими друзьями?.. Пожалуй, могла. «И фонтаны эти, и аллеи… коридор, подставка для зонтов…», - взгляд цепляет предметы каруселью, почему-то каждый из них вдруг становится особенным. На часах уже половина второго ночи, и Хельга ждала специально, желая остаться незамеченной. Пол не скрипит под ногами, но на лакированном дереве видны всполохи энергии, используемой для левитации. На это всегда уходило много сил, однако сейчас запасы были словно неисчерпаемы. «Профессор – первым», - шепчет она, замирая у самой двери. В кабинете, давно уже переоборудованном под медицинскую палату, только он и его ночная сиделка, Хельга чувствует это сквозь стену, используя метод, однажды показанный ей Чарльзом. Сейчас казалось, будто она была далеко не самой бесталанной ученицей. «Входи, Хельга», - вдруг рассыпается в голове. – «Ещё несколько часов она не проснётся». - Чарльз… В гробовой ночной тишине звук кардиографа кажется донельзя громким. Одна из бывших однокурсниц Хельги никак не могла запомнить название аппарата и называла его «пищащей штукой из фильмов». К Профессору было подключено несметное количество проводов, однако ничего экстраординарного. Именно в таком положении чаще всего и находилось около пятидесяти-шестидесяти процентов больных геронтологических отделений. - Здравствуй, - Чарльз улыбается ей, и Хельга не сразу понимает, что эти слова он произнёс вслух. – Ты вернулась. Немолодая сиделка в форменной одежде сидит возле него, уронив голову на грудь. Сначала Максимофф кажется, что она не дышит, но это лишь её полубезумное воображение и ничего больше. Книга, которую женщина, вероятно, читала, лежит на полу, страницы были смяты, как бывает, когда роняешь раскрытый разворот на боковой обрез. Чарльз умел усилием мысли усыплять людей – как-то раз он продемонстрировал это на Хельге. Он хотел, чтобы она могла делать то же самое без помощи рук. «Я не так уж беспомощен, каким могу казаться», - почти гордо произносит он. Хельга дрожит, Чарльз тянет к ней руки. – «Всё хорошо, теперь ты дома». «Вы ведь знаете, почему я здесь?». «Знаю». «Значит… вы стали прежним?». «Этого никогда не случится», - рука Профессора осторожно дотрагивается до её онемевших, точно от холода, пальцев. – «Но сегодня… особенный момент. Не думай обо мне, Хельга. Я хочу услышать тебя». «И… про Курта вы тоже знаете?», - не веря самой себе, Хельга качает головой. Сейчас, в эту ночь, Профессор снова был с ними, со всеми ними, живыми и мёртвыми, находящимися за тысячи миль друг от друга. Тьма, окутывавшая его, будто спала на несколько мгновений, и Чарльз с боем отвоёвывал своё право на разум. «Тьма…», - Чарльз задумчиво тянет это слово, будто не понимая, нравится оно ему или нет. – «Тьма. Она всегда со мной, но пока ты здесь, она отступает». Хельга наколдовывет крохотный искрящийся пульсар и отпускает его в воздух, осветив им их с Профессором. Чарльз тянет к свету лицо. «Я знаю всё, Хельга», - говорит он, и Максимофф совсем по-детски верит, что он действительно знает абсолютно всё на свете. Ему сложно не поверить, даже сейчас, когда он как никогда слаб. – «Расскажи, и тебе станет легче». Вздох едва не вскрывает Хельге горло. «Я не знаю, как… сказать об этом…», - шёпот мыслей раскатывается по голове медленно и болезненно. – «Хэнк умирал и это – другое. Курт жив, и я ушла, чтобы с ним было всё хорошо, но… знать, что меня для него нет, что всё, через что мы прошли, теперь не существует для него… Это слишком, это… Я просто не знаю, как я смогу с этим справиться». Неозвученные слова внезапно освободили её разум. Даже наедине с собой Хельга не смогла бы выразить всей своей боли, но у неё получилось объяснить это Профессору. Ему… долгих речей и не нужно. Хельга знала, что для него она была особенной так же, как и Джин, просто потому что их сознания пересекались где-то за пределами обозримого. И она так же знала, что Профессор никогда не солгал бы ей. Значит, раз он не осуждает её поступок… она всё сделала верно? - Ты чувствуешь скорбь, Хельга, - его голос, коснувшийся её ушей, превращает это имя в болезненное заклинание. Чарльз заговорил, решил отчего-то оставить именно эти слова не только в сознании, но и в разделяемом ими воздухе. – Но что есть скорбь, если не доказательство любви? Любовь. Хельга никогда не понимала, как говорить о своих чувствах, не умела, не привыкла. Теперь она отняла у себя эту возможность, и признания будут слушать стены. - Я тоже… любил, - улыбка растягивает по лицу Чарльза новые морщины. – Много. И вот я здесь. Моя невеста кормит меня с ложечки. Не в силах выдержать его неожиданно прямой взгляд, Хельга опускает глаза в пол. Мысль, посетившая её голову следом, ей не нравится. Хельга всегда думала, что Институт и проведённое в нём время – смешно сказать, меньше года! – были для неё всем, и она никогда не отказалась бы от этого мнения, но… Почему же он не принёс счастья никому из своих обитателей? Большинство учеников были раскиданы по Земле, Хэнк умер совсем молодым, пожар или нечто ещё погубили Марию и Кевина, где-то были потеряны Джин и Рэйвен – и никто и сказать не мог, живы ли они вообще. А теперь… Теперь этот список пополнился историей Хельги Максимофф. У Курта, как она надеялась, ещё был шанс начать всё сначала… - Мутанты, - Чарльз читает её сознание, и его улыбка меркнет. Хельга знает, что и он об этом думал. Все они думали. – За всё приходится платить, а за силу – самую большую цену. - Я её не просила. - Никто не просил. Они продолжают сидеть в тишине. Хельга мнёт в руках краешек одеяла и вспоминает видение, когда-то показанное ей Джин. Грей не хотела уезжать, но Профессор настоял – знал, быть может, что это должно было на что-то повлиять? Взаимосвязь событий, в которых одно неосторожное слово влечёт за собой бесконечную цепь последствий, была в полной мере видна лишь ему. На всём свете только Чарльз обладал подобным могуществом… и, как и все мутанты, он дорого заплатил за это. Хельга прежде не размышляла в подобном ключе. Жгущая душу злость мешала ей признать правоту этих слов. - Мы… мы с Куртом никогда не познакомились бы, будь мы обычными людьми, - медленно проговаривает она, чувствуя, что вот-вот заплачет. Ей невыносимо хотелось заплакать. - Кто знает? – должно быть, Профессор снова улыбнулся. – Любовь не привязывается к физической оболочке. Если люди должны встретиться, они обязательно встретятся. - Вы в это верите? - Я это знаю. Должно быть, на небе вот-вот погаснут последние звёзды. Скоро начнётся рассвет. У Профессора блёклые, полуслепые глаза, но Хельга чувствует его взгляд. Всё уже было сказано, и Чарльз больше не тратил время впустую, точно так же, как и она сама, осознавая, что настал момент прощания. - В моей голове туман, - произносит он, а голос у него дрожит так сильно, что вот-вот надломится. – Не сгущай его ещё больше, Хельга. Я смогу сохранить твой секрет. Она не нашла, что ответить. Мысль о том, что в бывшем доме останется тот, кто будет – пусть иногда, раз в неделю, в месяц, в год – вдруг вспоминать её, грела сердце. Профессор болен, его сознание давно уже ему не принадлежит, но где-то там, среди дикой пустоты, с ним будет Хельга. Это ведь… возможно. - Не бойся, - его пальцы дрожат, сплетённые с её. Хельга страшно замёрзла. – Всё будет хорошо. Хельга больше не задаёт ему вопросов – интуитивное восприятие мыслей Профессора тускнеет. Чарльз снова погружался в забытье, должно быть, уже ставшее ему привычным… Болезнь отняла у него себя самого, препарировала его, и Хельга не может не думать о том, что она сделала с Куртом почти то же самое. - До встречи, Профессор, - с трудом встав, она целует Чарльза в морщинистую щеку. Вместо ответа он улыбается ей, и это всё та же озорная мальчишеская улыбка, которой много лет назад он приветствовал её, растерянную и напуганную, в её первый день в этих стенах. Хельга помнит свой чёрный свитер и бренчащие на шее кулоны, помнит, как думала, что Чарльз даст ей «пинка с порога» за неподобающий внешний вид, и странно, как все воспоминания остались в её голове неизменными, но она этому бесконечно рада. Хельга бросает на Профессора ещё один (не хотелось говорить – «последний») взгляд, и встаёт быстрее нужного, почти бежит к выходу. Дверь закрывается без единого скрипа, и жуткое чувство необратимости происходящего медленно окутывает Хельгу отчаянием. Она не знала прежде, каково это – быть по-настоящему опустошённой. Даже… даже смерть Питера ощущалась иначе. Хельга помнит уроки Рэйвен и идёт тихо, на всякий случай дополнительно заглушая шаги магией. Она представила себя со стороны так, как её мог увидеть бы кто-либо из новеньких учеников, которых она не знала – странная женщина, ходящая по коридорам и заглядывающая в комнаты к детям. От этого ей стало не по себе. Проходя мимо зеркала, Хельга отвела взгляд, неожиданно испугавшись своего отражения – вдруг вместо себя она увидела бы нечто ужасное? Ту самую ведьму, которой её звал брат и которую опасалась и ненавидела Джесса Максимофф – ненавидела, потому что не могла контролировать?.. Выходит, что в конце концов Хельга ей стала. Она боялась своей магии и восхищалась ей одновременно, мнила себя повелительницей хаоса, в то время как он всё это время вертел ею как хотел. И у неё есть оружие, о котором, должно быть, мечтают многие военные и политики. И она… заплатила свою цену. Идея поговорить с Эмилией и Карлой как со старыми друзьями сначала кажется сумасшедшей, и всё же Хельга идёт у неё на поводу. Перед тем как разыскать их, она очищает сознания младших учеников, в которых, впрочем, воспоминаний о ней почти не было. Расплывчатый абстрактный образ растворился, стоило лишь слегка «поддеть» его, и Максимофф даже почувствовала какое-то ненормальное удовольствие. Затем были трое преподавателей, и, просматривая их память, Хельга малодушно плакала, потому что смотреть на своё прошлое чужими глазами было страшно. А потом… она пришла в свою пустующую комнату, вскрыв замок и бесшумно проскользнув внутрь. - Здесь всё по-старому, - шепчет Хельга, обводя взглядом, пожалуй, последнее место, где она чувствовала себя по-настоящему в безопасности. Сейчас, кажется, она даже и представить себе не могла это, она попросту отвыкла от спокойствия. В воздухе растворяется серебристая дымка. Чарльз называл этот приём «дактилоскопией», пусть это было и не совсем верно терминологически – таким образом Хельга могла увидеть прошлое через память вещей и эмоциональный фон. Фокус удавалось провернуть только в закрытых помещениях, в которых люди жили подолгу, и только с теми, кого Хельга знала. Профессор утверждал, что, потренировавшись, у неё получится считывать память даже у скамейки в парке, но со временем Хельга забросила отработку этого метода. Самое время было повторить выученное. Она чувствует запах. Пахнет её старыми детскими духами, лаком для волос, клубникой в нарезке, шоколадными маффинами. Запахи наслаиваются один на другой, но стоило лишь принюхаться, и ощущение ускользало. Дешёвая шерсть из старого свитера, сладкий гель для душа, свежий осенний ветер, вскрытая пачка презервативов, кока-кола, типографская краска из разворота «Vogue»… Жизнь казалась ярче, насыщеннее. Хельга садится на пол, окруженная воздушными фантомами прошлого, и слегка усиливает напор, надеясь увидеть воспоминания. У неё это получается. Они мелькают перед её глазами безумным карнавалом иллюзий, и Хельга бесконечно долго тешит себя собственной болью, не понимая, почему она никак не иссякнет. Ей надоедает нескоро. Когда она встаёт, на улице уже светло. Через полчаса должно встать солнце. Комната, из которой она выходит, кажется серой и выцветшей. Хельгу греет мысль о том, что всё самое лучшее она унесла с собой. Прочие вещи, когда-то оставленные ей здесь, пришлось уничтожить. Теперь, кажется, наступило то самое «почти всё», всего один шаг, и дальше… «Это безумие!». - Это безумие, - плачет Карла, и слёзы у неё на лице будто бы подчёркивают каждую раннюю морщинку. Хельга не может перестать смотреть на это, она думает о том, как кровожадные стены Института выпили молодость Карлы, как она начала увядать, не успев расцвести. Единственная ученица, решившая остаться и помогать преподавателям… и получившая за это сполна. – Зачем? Зачем ты сделала это?.. Хельга сидит рядом с ней в кресле. Она пришла сюда своими ногами, но не помнила ни как нашла нужную комнату, ни как объясняла Эмилии и Карле, что она здесь делает. Она не знала, почему в пять утра они не спали и просто сидели рядом друг с другом, и пили – как странно! – молоко. На журнальном столике стоял пустой литровый пакет, на стаканах виднелись белые разводы. Хельга пригляделась. Один из стаканов был с трещиной. Надо же, ведь, кажется, именно его как-то раз уронил Сиро, моя посуду… Его не выкинули?.. - Хельга, зачем ты это сделала?.. Зачем, зачем, зачем… - Так было нужно, - звучит глупо и страшно. Нужно? Кому? Хельга знает, что не могла поступить иначе. Даже уничтожая память Курта, она чувствовала своей чёртовой интуицией, что делает нечто… правильное. Но понять её могли только Джин и Профессор, и оба они были для неё потеряны. Хельга уже жалела о том, что решила рассказать всё Карле, не захотела поступать с ней подло в память о школьном времени. Эмилия смотрела в пол. Быть может, вспоминала что-то, может, попросту не знала, что сказать. Мисс Лидвелл, помнится, вела в Институте импровизированный театральный кружок и почти всегда выступала вместе с учениками. Красота, ум и талант – редкое, на вес золота, сочетание, а когда оно встречается, ему можно найти лучшее применение, чем преподавание в скрытой от всего мира школе… но именно этим Эмилия и занималась, а до Института у неё была другая жизнь, и без него тоже могла бы быть. А был ли на свете мутант, который наслаждался своими «особыми талантами», которому они принесли счастье или хотя бы пользу? Хельга терзается этими мыслями очень давно. Она думает, что Х-ген – это ошибка природы, который люди рано или поздно смогут взять под контроль, и тогда... наверное, человечество рухнет в хаос, или же начнутся массовые восстания, или ещё что-нибудь. Перебесится, перебьётся. Люди живучи. А у мутантов судьба одна. Их выкосят, зачистят, их всех. До нового тысячелетия осталось чуть больше декады, может, этого хватит… - Я хочу, чтобы это было быстро, - тихо говорит Эмилия, и её голос едва пробивается сквозь судорожные всхлипывания Карлы. Это были первые слова, произнесённые преподавательницей после того, как Хельга всё рассказала. Максимофф ожидала какой угодно реакции, но не этой. Может, ей хотелось, чтобы её попробовали отговорить?.. Почему же? – Это… больно? - Нет… я не знаю, - Хельга прикусывает губу, она не хочет врать. – Но надеюсь, что нет. До этого момента подобный трюк она повторяла всего несколько раз, и он давался ей просто – Хельга научилась этому без помощи Профессора, никогда даже не задаваясь вопросом, безопасно ли это. Она знала, что магией может столкнуть кого-нибудь с лестницы, заставить машину летать, может разрушить дом – может нанести физический, осознанный вред. А были ли у такого вмешательства последствие для психики? Что происходило с зачищенным, выпотрошенным мозгом? Как сейчас жили те хиппи, с которыми она несколько лет назад колесила по стране и которым так же стёрла память?.. - Хельга, - зовёт её Эмилия. – Не тяни. Хельга поднимается, опираясь на спинку кресла. Ей хочется упасть в обморок, но голова словно трезвеет, снова накатывает смешанное с отчаянием равнодушие. Прощание растянулось, сил на него больше не было, а магический ресурс был, казалось, переполнен – Хельга не знала, откуда она черпает силы, генерирующиеся в её теле с небывалой скоростью. Магия будто подпитывалась её страхом, её болью. И цвет у неё был в тон – по-могильному серый, густой, вязкий, как болотная трясина. - Нет! – Карла вскакивает так, словно хочет толкнуть или ударить Хельгу, но вместо этого впечатывается в неё и повисает, уткнувшись лбом в плечо. Максимофф даже не сразу смогла понять, что это было объятие. Она неловко смыкает руки на лопатках Карлы, а потом медленно-медленно накрывает её уши ладонями. - Прости. Под пальцами засветилась энергия. Чёрные волосы Карлы словно бы наэлектризовались изнутри, у Хельги в голове пронеслось одно слово – «кошмар». Девушка у неё на плече не сопротивлялась и не кричала, только отчаянно жмурилась, ожидая конца. Всё получилось очень быстро. Чувствуя, что Карла слабеет, Хельга помогла ей сесть обратно в кресло. Школьные будни, уборка, готовка… и тот потрясающий бой на арене. Хельга вдохнула запах их боевой формы, песка, на котором они не раз катались в исступленной ярости, крови из разбитых костяшек и носов… - Меня всегда завораживала твоя магия, - Эмилия смотрит на оседающие на ковёр искры. – Удивительная красота. Никто не умел так… визуализировать свои особенности, даже Джин. Помнится, я даже думала, что эта сила – что-то отдельное, самостоятельное. Я не говорила тебе об этом? - Нет, - Хельга нерешительно замирает. Они с Эмилией не были особо близки, но ей бы хотелось услышать эти слова раньше. Отдельное, самостоятельное, живое… Эмилия улыбается. Хельга понимает, что не хочет знать, чему именно. Она боится услышать ещё одно признание. В голове учительницы её совсем мало. Школьный год растворяется под потоками энергии, а ему на смену приходят другие картины – перекошенное судорогой лицо Чарльза, слёзы на подушке, гул внутри «Церебро». Хельга не хочет думать о том, что ей нравится заметать следы своих грехов. Так начинает казаться, будто этого в самом деле не происходило. - Простите, - шепчет она, зная, что женщины её не слышат. На лице у Эмилии застыла странная полуулыбка, и Хельга в секундном порыве прислонила пальцы к её шее, торопливо нащупывая пульс – её показалось вдруг, что та умерла. Макимофф выдыхает с облегчением. Ей пора было уходить. Энергия перекатывалась по венам так, будто бы заменила собою кровь. Хельга давно уже не ощущала себя столь… сильной. Это пугало, но и завораживало одновременно, притупляя чувство очередной потери. Повинуясь странному импульсу, она не покидает Институт по лестнице, как стоило бы сделать, а, открывает окно. Она сбежит, как вампир от испитой им жертвы, едва-едва застав предрассветный час… Глупые аналогии почти смешили её. Казалось, Хельга по-настоящему сходила с ума. Магия врывается в ночной воздух, приобретая искрящийся синеватый оттенок. Хельга соскальзывает с подоконника, и сердце на миг уходит в пятки, а затем её тело подхватывает энергия, и впервые за долгое время это не вызывает напряжения. Земля стремительно отдаляется, в лицо дует ветер, и Хельга даже не может толком сказать, куда она летит. Она думает о том, что в любой момент может остановить поток и упасть. Идут минуты, под ней проносится лес. Хельга расслабляет руки, но почему-то не снижается. Силам больше не нужна была физическая помощь, они несли её сами, повинуясь голосу в голове – странно, но он уверял Хельгу не падать… сейчас.

***

- Я не совсем понимаю, - говорит психотерапевт, и Курт внутренне морщится, с величайшим усилием сохраняя внешнее спокойствие. Разумеется, он его не понимает, не он первый, и, вероятно, не он последний. Курт ни у одного специалиста (были ли они специалистами – открытый вопрос) долго не задерживался. Он искал того, кто мог бы ему помочь, и пока что безуспешно. – Подобные симптомы свойственны при болезни Альцгеймера, но… Этот диагноз он тоже слышит не впервые. Врачи предполагали, но не утверждали его – не совпадали прочие симптомы. Курт не забывал того, что происходило с ним в течение дня, не забывал прочитанных книг или просмотренных фильмов, имён друзей детства или что ел на завтрак неделю назад… Во всяком случае, пока. У него всегда были отличное здоровье и хорошая, цепкая на детали память. Что же с ним случилось? Курт закрывает глаза, трёт их рукой. Слушать дальше бессмысленно. Его терпение на исходе, он предпринял достаточно попыток решить проблему обычным, человеческим путём. Человек мутанту не помощник. Странно, но ему казалось, что он знал это заранее… ещё до того, как начал ходить по врачам. Но откуда? Вероятно, догадывался на подсознательном уровне. Интуиция – это опыт, совокупность которого позволяет мозгу в определённых ситуациях высказывать предположения насчёт тех или иных вещей. По части общения с людьми и методами, которыми они решали проблемы мутантов, у Курта опыта хватало. Он уходит с сеанса, не дождавшись конца, но совесть не позволяет ему не заплатить. Этот доктор вряд ли виноват в том, что в университете его не подготовили к решению таких неординарных задач. Вагнер выходит из клиники, садится в машину, неприятно нагревшуюся на майском солнце, включает кондиционер и ждёт, барабаня пальцами по горячей коже руля, пока в салоне не становится свежо и прохладно. Ему всё осточертело. Нет больше смысла пытаться найти помощь таким образом, ничего не получится, он потратил на это достаточно времени. Все его анализы в полном порядке, он сходил на все возможные процедуры и озадачил целый ряд докторов. Надо было найти что-то другое. Ещё бы узнать, что. За окном проносятся улицы Детройта, американской «столицы убийств». Город раздирали расовые войны, Курт не помнил ни одной ночи, не оглашённой звуком полицейских сирен, людей здесь убивали с фанатизмом, с наслаждением. Нельзя было сказать, что Детройт ему нравился. Да и кто в здравом уме согласился бы переехать в столь опасное место, откуда после бунта семьдесят третьего года народ уезжал в невероятной спешке?.. Курт не надеялся обрести здесь по-настоящему "свой" дом – ему отчего-то казалось, что это почти невозможно. Он получил неплохую должность в градостроительной компании, которая обещала вскоре разориться, вкладываясь в столь нерентабельное предприятие, как пустеющий и беднеющий город. Но, наверное, ещё два-три года фирма продержится на плаву. Правительство не теряло надежды восстановить Детройт и вернуть ему звание столицы автомобильной промышленности. Курт сомневался, что такой момент настанет. А если это всё же случится, то очень нескоро, и его тут уже точно не будет. Раньше Детройт был преимущественно «белым» городом, теперь же – по личным наблюдениям Вагнера – его заселяли в основном темнокожие. Кризис семидесятых ударил по ним едва ли не сильнее всех, и многие по-прежнему не были официально трудоустроены. Как водится, процветали торговля наркотиками и проституция. Полгода назад Курт объездил едва ли не весь Ржавый пояс Штатов – стремительно беднеющий регион, не способный доказать свою полезность после того, как тяжёлая промышленность и связанный с ней бизнес пришел в упадок. Курт думал о том, что подобные путешествия очень полезны, если хочешь разбить красивые мечты о жизни в Америке. Нельзя, правда, сказать, что он действительно мечтал о жизни здесь. Просто… так получилось. Справедливости ради стоило сказать, что по общепринятым меркам ему приходилось достаточно неплохо. Квартира, в которой Вагнер жил, располагалась в центре, в сравнительно неплохом районе. Курту иногда казалось, что у него вовсе не было соседей, или же он просто изо всех сил старался от них изолироваться. По сравнению с другими городами аренда здесь была дешёвой – влияние низкого спроса. Правда, делать в Детройте было, в общем-то, нечего. Промышленные города живут рабочими и ими же умирают, вертятся вокруг их интересов, далёких, как правило, от сфер высокого искусства. Курт забрался далеко, там, где у него не было ни друзей, ни знакомых, и искал что-то ему же не известное, бродил как в тумане, называя себя идиотом, и всё же не желая отказываться от странной иллюзии. Раз однажды он принял это решение – собрать вещи и уехать из Города-На-Краю-Моря – значит, так было нужно. Курт варит себе кофе. Резная турка была одним из немногочисленных предметов, привезённых им из Истпорта. Видения, мучающие его, крутились в том числе и вокруг этой непримечательной вещицы. Она не была каким-то предметом старины – самая обычная джезва, сделанная из меди, какие продаются в любой псевдовосточной лавке. Но он был уверен, что запомнил бы, как покупал её. Так было со многими вещами – какие-то предметы одежды, странные сувениры и… женская расчёска. Пластмассовый гребешок зелёного цвета, затёртый, с прорехами в ряду зубьев. Курт нашёл его под кроватью, когда полгода назад ходил по дому, проверяя, не забыл ли он чего-либо забрать. Сам не зная, зачем, он взял его с собой. С Реми они общались нечасто, но не забывали друг про друга. Реми работал адвокатом, как и хотел, думал открывать свою фирму и в Штаты возвращаться не планировал. Когда в очередном разговоре Курт рассказал ему про эту расчёску – вырвалось почти случайно – Реми его ожидаемо не понял. Неуверенно предположил, что, наверное, её кто-то выронил. Не должно ведь удивлять, что молодой и неженатый мужчина иногда «просыпается не в одиночестве». Но не мог ведь Курт забыть, с кем он случайно переспал? Алкоголь на него не действует, он не напился бы до такого состояния, да и вообще… Вагнер не стал развивать эту тему, подумал только, что разберётся позже. Время шло, разобраться не получилось. Да и не мог же он, например, провести глобальный опрос на тему, не терял ли кто определённого цвета расчёски… Кто угодно, узнав об этой дилемме, только посмеялся бы. Если озвучить её вслух, звучит и правда смешно. Курт не хотел думать о том, что сходит с ума, ещё и из-за какого-то гребешка. У него, в конце концов, было полно работы. Вечера он обычно проводил дома, можно сказать, по-старчески – с фильмом или книгой. В городе была неплохая библиотека. Коллеги не стремились с ним сближаться, он к общению с ними тоже не тяготел, ограничиваясь холодной вежливостью. Курт не боялся одиночества и не страдал от него, но всё же было в этом всём что-то странное, ненастоящее. Он делал своё дело, получал зарплату, чтобы… чтобы что? Никакой цели у него не было, никаких стремлений, планов. Будущее для Курта представлялось отрезками вроде «завтра» или «через неделю», ничего больше. Если бы у него сейчас спросили, зачем он живёт, он, наверное, не смог бы ответить – спасибо, что этого никто не спрашивал. - С пылесосом SuperCleaning мне больше не страшна никакая грязь! – актриса широко улыбается, её зубы напоминают унитазный фарфор. На экране внушительного вида труба скользит по чёрному ковру, превращая его в белый. Изображение на старом телевизоре идёт полосами. Иногда Курту казалось, что тайна этой чудовищной апатии лежит где-то там, в глубинах памяти, до которых ему было не добраться. Точнее, он был в этом абсолютно уверен. Жизнь раньше была другой, а ведь ничего принципиально не изменилось. Просто теперь ему не было до неё дела. Ни ненависти, ни обид, ни сомнений – холодная пустота. - Пылесос SuperCleaning… Словно внутри него прошлись таким пылесосом. Да, вот эта аналогия подходит. Вчерашний визит к психиатру стал для Курта последней каплей – он убедился, что просто тратит время и деньги. Он выслушал подозрения на все возможные диагнозы и устал раз за разом оставаться ни с чем. Решение съездить в Институт Курт принял до того, как вдруг у него появилась официальная причина. - ПЫЛЕСОС SUPERCLEANING! Он морщится и выключает телевизор. Кофе жжёт язык. Сделав глоток, Вагнер идёт в комнату и начинает собирать вещи в дорогу. Телефонный звонок застаёт его с утюгом в руке. Хвостом выдернув шнур из розетки, Курт снимает трубку, ожидая услышать рекламную рассылку или кого-то, ошибившегося номером. Кто ещё стал бы звонить ему в половину девятого утра? - Алло? – голос в трубке звучал неуверенно. – Курт? - Эмилия? – удивлённо протянул Вагнер. Кого-кого, но её он точно услышать не ожидал. – Привет. Да, это я. - Не разбудила? Прости, что беспокою. Всё случилось так неожиданно… - проговорила она на одном дыхании. – Извини… Ты сможешь приехать в Школу на этой неделе, к пятнице? У нас… мы… Китти умерла. Ты помнишь Китти? Её похоронят у нас, и…

***

Кофе остыл, но Хельга пьёт из вежливости, стараясь контролировать выражение лица. Бесплатно – уже хорошо. Желудок крутит, к горлу то и дело подкатывает тошнота, клубничный чизкейк приходится почти что проталкивать в рот, и Хельга делает это, потому что хочет казаться милой, правильной и благодарной, хочет изображать невинность на последней стадии сифилиса. Ей не понять, зачем Майк пытается что-то с ней устроить – он ведь такой красивый, и небедный, уже закончил университет и так далее. А тут Хельга. Наркоманка. Даже не бывшая, просто временно взявшая «перерыв». На кофе с чизкейком. Впервые за много дней у неё чистые волосы и подпиленные ногти, она надела выглаженную футболку (показалось нелепым выряжаться в кофейню) и даже накрасила ресницы. Чёрная тушь, лежавшая с более счастливых времён, резко дисгармонировала с бледным как бумага лицом и едва видными бровями. Хельга равнодушно подметила, что надо бы купить хну и тут же об этом забыла. Снова вспомнила уже сидя перед Майком – отчего-то ей захотелось в его глазах быть симпатичной. Надо как раз наоборот. Если у него и есть какие-то иллюзии на её счёт, их стоит развеять, уберечь его от ошибки. Впрочем, может быть, он на самом деле являлся торговцем органами и увидел в ней отличную жертву. Хельга была бы не против такого расклада. Это ведь не самый плохой конец – например, твои почки могут спасти чью-то жизнь, ну или их съест какой-нибудь богатый каннибал-извращенец. Бывает и хуже. - Ты европейка, верно? Хельгу пронзает невероятно абсурдная мысль. Она кивает, натягивает на лицо улыбку (щёки, казалось, отвыкли от этого, и даже как-то заныли) и выхватывает из кармана паспорт, раскрывая его на основной странице. Фотография, имя, пол, страна рождения и позорная метка мутанта. - Да, но родилась я в США, - Максимофф пристально вглядывается в лицо Майка и убеждается, что нужное он увидел. Его глаза чуть расширились, на лбу показалась и тут же исчезла морщинка. Он был удивлён, но сохранял самообладание. – Мой папа – немец. - Это можно понять по твоему лицу. Ты знала, что костные структуры европейцев и американцев отличаются? Хельга недоверчиво смотрит на него, не вслушиваясь в смысл произносимых им слов. Ей кажется странным и даже подозрительным то, как он отреагировал, вернее, не отреагировал на метку. Может, он маньяк? Значит, так себе маньяк, потому что адекватный трезво оценил бы свои силы и не захотел бы связываться с мутантом. Да и торговец органами тоже, скорее всего, подумал бы дважды. А вдруг на чёрном рынке органы мутанта ценятся выше? В этом определённо была своя логика… - Нет, не знала, - бормочет она, из нескольких произнесённых Майком предложений запомнив только половину самого первого. Против воли в Хельге просыпалось любопытство, помноженное на нездоровую жажду приключений. Она дурочка, всегда была, а сейчас особенно. Наркотики разрушают структуру мозга, нейронные связи, влияют на логику и восприятие. У Майка карие глаза. Хельга не находит к ним какого-то красивого эпитета – они просто карие, самые обычные, оттенком напоминающие парты из кабинета истории в Институте. Ещё у него тёмные вьющиеся волосы, за которыми не видно ушей, скульптурно-идеальный нос и благородного оттенка смуглая кожа. Причёска, на вкус Хельги, была дурацкой, но в остальном она не могла не признать, что Майк красив. Это была безусловная красота, с которой никто не смог бы спорить – так же красив какой-нибудь собор или картина. В профиль Майк напоминал Персея из «Мифов Древней Греции», такая книжка когда-то была у Хельги в детстве. Обидно, если такой парень действительно окажется каким-нибудь торговцем или маньяком. Впрочем, разве лучше будет, если он всерьёз заинтересуется персонажем вроде неё, Хельги? «Он тебя на кофе пригласил, а не жениться… напридумывала тут…», - она хмурится. Извечная манера забегать вперед всегда работала против неё. Глоток. Хельга не позволяет взгляду блуждать, концентрирует его на Майке. В подобном освещении её глаза должны отливать желтоватым. Может, это ему понравится, может, напугает. Хельга думает, хочет ли она этого одобрения. Конечно, приятно было бы знать, что столь… красивый (другого слова она, опять-таки, не находит) молодой человек действительно считает её привлекательной. Наверно. Она так давно не размышляла об этом, что и забыла, каково это, если и знала когда-то… С Куртом ведь всё было иначе… Она напрягается, но не вздрагивает. Своеобразная услуга от веществ – они притупляют рефлексы. Хельга невпопад отвечает Майку «да» (а о чём он её спросил, она прослушала) и сжимает стакан в руке. Внутри нарастает удушающая волна глухой тоски, воздух тяжелеет, словно в помещении разом отключились все кондиционеры. В лес. После этого недо-свидания Хельга обязательно пойдёт в лес, где будет швыряться пульсарами, пока не почувствует абсолютную энергетическую пустоту… и не сократит вероятность возникновения нового инцидента. - Майк, - говорит она, понимая, что он умолк. – Почему ты меня пригласил? - По-моему, всё прошло отлично, - произносит Майк чуть обеспокоенно. Он очень хотел понравиться Эрику. – Что скажешь? - Скажу, что страшно устала, - Хельга рада ему не врать. – И что постель ждёт. Она не то имела в виду. Ей действительно хотелось спать, и мысли уже вились вокруг заветных таблеток в ящике тумбочки – выписанных доктором снотворных, без которых она почти никогда не могла уснуть. Но Майк понимает это по-своему и подходит ближе, прижимая лицо к её ключицам. Хельга обнимает его, закусывая губы, и заставляет себя выгнуть поясницу. Это ведь должно сказать ему, что она его хочет. Хорошо, что тело легко её слушается. «Потому что я тебе понравилась», - повторяет она сама себе, когда тянется к Майку и, встав на цыпочки, оставляет на его губах поцелуй. Именно это он сказал на первом свидании – «ты мне понравилась». Хельга захотела как-то выразить ему свою признательность и не ожидала столь бурной ответной реакции – Майк резко, даже чуть грубо прижал её к себе, и это было приятно, потому что он был тёплый и от него пахло одеколоном. Он немного наклонил голову, Хельга свою оставила неподвижной. Губы были мягкими, но не слишком. Никакого трепета, эмоции отсутствовали – Хельга могла бы так же поцеловать хоть валяющуюся у дороги собаку. Но она понравилась ему. Этого так давно не было, она забыла, каково это. Майк был искренним. Он придерживал её за талию, поглаживал по спине (это слегка раздражало, только Хельга не могла понять, почему, ведь обычно ей подобное нравилось), потом запустил в волосы пальцы. Майк не делал ей больно, всё было в порядке, и, разумеется, всё было совсем не так, как надо. Однако он заслуживал второго шанса. Поцелуй внезапно согревает её, но не душевно, а физически, так, как обычно согревает алкоголь. Вместе с этим медленно накатывает жажда чего-то большего, пусть приглушённый голос внутри и просит этого не делать. Хельга поступает всему назло. Почему нет, если да? Если она может? Что её останавливает? «Я тебя ненавижу!», - думает она, не зная, к кому обращается. Майк продолжал держать руки под контролем, это злило – хотелось, чтобы он стал решительнее и не вынуждал её делать эти шаги самой. Хельга кладёт пальцы ему на шею. Это должно сработать. Да, не так хорошо, как если она прямо сейчас сядет к нему на колени, конечно, но они ведь в парке. Майк очень правильный, подобный напор его отпугнёт. И к себе не позовёшь – там грязно и воняет блевотиной. Хельга раскрывает его губы языком, проскальзывает в рот. Всё ещё никаких эмоций. Мокро, можно даже сказать что-то вроде «скользко», но не противно, просто никак. Они сидят на уединённой лавочке, да и парк этот не сказать что популярен. Интересно, согласится ли Майк, потащи его Хельга в кусты? А зачем это ему? А ей? - Майк… - шепчет она. В принципе, вместо этого она могла прошептать чье угодно имя, например, «Джон Леннон». У выходящих из горла слов нет никакого смыслового значения. – Майк. Он нежничает, пытается быть аккуратным, в какой-то момент прерывает поцелуй и прерывисто дышит, опустив голову, и на щеках у него медленно проступает румянец. Хельга прикасается к своей щеке тыльной стороной ладони – надо же, тоже чуть покраснела. Кажется, у её организма все подобные реакции давным-давно пропали, но вот, вернулись. Это… мило? Волнующе? Да нет, что-то вроде «забавно». Последний раз Хельга принимала неделю назад. Ломка идёт на спад благодаря Х-гену и ускоренному метаболизму, но, наверное, эмоциональную скупость тоже можно свалить на неё. Майк снова тянется за поцелуем. Хельга закрывает глаза. Она не сравнивала их, это было страшно и больно. Максимофф изо всех сил – в первые годы – старалась абстрагироваться от произошедшего, избежать любых мыслей о прошлом, ей было легко нырнуть в новые отношения, которые так удачно попались под руку. Однако дни шли, сознание… приспосабливалось. Раны ныли, но не горели. Обманывать себя становилось всё сложнее. Любовь Майка создавала у Хельги нечто вроде чувства спокойствия. Кругом царил хаос, но по крайней мере один человек был на её стороне, кто-то называл её ласковыми словами, обнимал во сне – Хельге было сложно его оттолкнуть. Она надеялась, что Майк не замечает её истинного отношения. Верила ли она в возможность семейного счастья с ним?.. Это был не тот вопрос, на который ей хотелось бы искать ответ. - Иди ко мне, - шепчет он, сдавливая её талию. Хельга как может ласково водит пальцами по его шее, не зная толком, правильно ли она это делает, нравится ли это ему. Она снова думает… не о том. - Хельга… - … просыпайся. Шёпот, горячее дыхание, скользящее по шее, вслед за которым мягко расстилаются невесомые поцелуи. Вставать не хочется. В кровати, здесь, рядом с Куртом, слишком тепло и уютно. Чувство спокойствия эфемерно, Хельга редко ощущает нечто подобное, но в такие часы она не позволяет болезни подобраться слишком близко. Иногда у них есть возможность побыть по-настоящему вместе. Его руки на её груди – она спит голой, потому что так удобнее согреваться друг о друга. Курт знает, как раззадорить её в считанные секунды, а Хельга любит моменты, когда ему хочется всё сделать самому, прямо как сейчас. За окном ещё темно, слышно, как бушует океан. Им обоим ещё надо на работу, и чтобы не опоздать, у них есть, наверное, минут пятнадцать. Они успеют. - Пора вставать, - проносится над ухом, и в ту же секунду Курт легонько его прикусывает. Это сводит Хельгу с ума, потому что ей нравится «тёмная» сторона Курта, его тщательно сдерживаемая сила, и она обожает, когда их развлечения доходят до опасной грани. Быть может, это не совсем правильно, но кто смеет их осудить? На её коже следы его поцелуев и укусов видны отчётливо и не сходят неделями. Она носит закрытую одежду и смеётся, когда он пытается извиниться за очередную несдержанность. Всё равно это повторится. Всегда повторяется. - М-м-м, - она выдаёт нечто нечленораздельное, сильнее прижимаясь к нему оголённой спиной. По телу бегают мурашки, сон отступает, но можно притворяться и дальше. Хвост Курта обвивается вокруг её левой ноги, приподнимая её. Хельга оборачивается, ищет его губы, но получает обжигающе-горячий поцелуй в шею. Лёгкое покалывание на грани боли – Курт сдерживается. Как всегда, он хочет быть осторожным. Надолго ли его хватит? Когда он входит в неё, Хельга стонет в подушку. Комната нагревается их дыханием, становится жарко, но отстраниться друг от друга невозможно. Курт целует её в уголок рта, прижимается лбом к её щеке, и Хельга чувствует его обожающий взгляд, то, как он жадно втягивает носом запах её кожи. Она не без труда перекидывает руку через шею Курта, и хватка хвоста на ноге ослабевает. Хельга позволяет себе победную улыбку, когда Курт с несдержанностью дёргает её на себя. Она любит быть снизу, ей нравится чувствовать на себе тяжесть его тела, её сводит с ума спрятанная в нём сила и его попытки контролировать себя. Ей нравилось видеть его желание и нравилось неприкрыто показывать своё. - Meine süße, - выдыхает Курт, и Хельга несдержанно стонет, ловя его блуждающий, пьяный взгляд. Она не помнит, что это значит, но не всё ли равно? «У тебя звёзды в глазах отражаются», - сказал он ей когда-то. Его глаза напоминали поверхность Венеры, раскалённый янтарь, о который не жалко было обжечься. Хельга хотела бы раствориться в нём, стать с ним одним целым. Она не думала, что способна на такие чувства, но именно в такие моменты как-то совершенно по-простому понимала, что могла бы умереть за него, просто потому что любила. Невероятное ощущение. Курт чуть замедляется, тяжело дышит, опаляя ей губы. Хельга довольно выгибается, когда он поднимает её ноги выше, и толчки становятся глубже и жёстче. Лучшее, что было в их жизни – возможность любить друг друга вот так, ничего не стесняясь. Любить. - Люблю, - шепчет он. Хельга улыбается. От счастья хочется плакать. - Люблю. -… люблю, - зажмурившись, говорит она. Губы мокрые. Противно. Под спиной сбилась простыня. Целуя ей шею, Майк случайно придавливает ей волосы, и боль как-то сразу успокаивает Хельгу, кажется чем-то нормальным и правильным. Совсем другие ощущения от полученного оргазма. Она не может сказать, как и почему вдруг «это» с ней случилось, ей не столько приятно, сколько непонятно. Чужак, нависший над её телом, выглядит счастливым, и об этом же твердит его чуть сдавленный голос. Хельге всё равно. Она притягивает его за шею и старается расслабиться, позволяя делать с собой всё, что угодно.

***

- Привет. Хельга спит. Она не может вспомнить, где она заснула, но во сне это её не тревожило. Только вот сон какой-то странный. Совсем как те, что навещали её много лет назад. Огонь, тараканы… Глухая темнота. Где она? Что с ней? - Не волнуйся, это сон. - Я знаю, - отвечает Хельга. На самом деле она не была в этом уверена. Всё казалось слишком реальным. Голос из ниоткуда звучит словно бы внутри неё самой. Хельге кажется он знакомым, но в то же время она никак не могла сказать, где она его слышала и кому он принадлежал. Мог ли кто-то посторонний проникнуть в её подсознание? Мог ли это сделать… враг? - Как же мало времени нужно для того, чтобы стать злом в твоих глазах, - эта интонация… Её ни с чем не спутать. - Джин!!! Хельга бросается в пустоту. Ей кажется, что это всё – очередная шутка её одурманенного алкоголем мозга. Но, наверное, для простого сна это слишком… правдоподобно? Она засыпала пьяной, а сейчас, здесь, она совершенно трезвая. Только вот где это «здесь»? И где… где Джин? - Джин! – снова кричит Хельга, вернее, пытается закричать. У неё нет рта, нет лица, нет ничего. Это ведь сон. Только сон. – Джин, не молчи! Поговори… поговори со мной, пожалуйста, Джин… Она бы заплакала, будь у неё глаза. Это правда. Это ей только снится. - Перестань. Не бойся, я здесь. - Здесь только твой голос, - её собственный разносится по бесконечной пустоте колким эхом. – Тебя тут нет… и не было никогда… - Мы ведь телепаты, Хельга. Нам не так важна физическая оболочка, - лишь эти слова заставляют её по-настоящему почувствовать присутствие Джин. У Хельги были сомнения, но сейчас она была уверена. – Мы умеем работать и без неё. Ты умеешь. Хельга не знала, что сказать. Мысли крутились в её несуществующей голове, но не могли сформироваться в слова. У неё были тысячи вопросов, но был ли в них смысл теперь? Всё кончено. Всё потеряно. - Что же я наделала… - вдруг произносит она, понимая, как сильно её душило осознание произошедшего. – Джин, что я натворила? - Ты спасла его… и погубила. - Что? – Хельга пытается оглядеться, беспомощность бестелесности сводит её с ума. – Что? Ты… это правда? - Я не могу врать, - голос Джин звучит пугающе. Чувство интуиции раньше разжигалось у Хельги в груди, прямо под сердцем, однако оно остаётся и сейчас, когда ни груди, ни сердца нет. – И сказать всего тоже не могу. У нас мало времени. - Почему? Джин, да что случилось? Куда ты пропала, где ты была всё это время, нет, прошу, я не… - Я пришла сказать, что помогу тебе, - чернота вдруг начинает теплеть… теплеть так, словно кто-то разлил по ней клейкое пламя. – Ты не справишься со всем в одиночку… и даже я не справлюсь. - Помочь? С чем?.. Нет, нет, стой… Я устала от этих загадок, нет, пожалуйста… - Я сделала невозможное, Хельга. Ради тебя и ради всех нас… Мы ведь телепаты, - пустота сплетается в улыбку, обжигающую Хельгу, - и нам не важны ни пространство, ни время… - Джин? Джин, о чём ты? - Прощай, - тьма целует её. Хельга видит мелькнувшие где-то в неизвестности рыжие волосы… и отчего-то – себя. – Я люблю тебя. Сон не кончается и не прерывается – спадает, точно морок. Хельга находит себя на полу, с рукой, прилипшей к луже разлитой текилы, с рвотой на лице и груди. Её пугает трезвость в голове, кристальная чистота мыслей. Она помнит всё наизусть. Она… знает, что случилось что-то невероятное, о чём она даже и подумать не могла. Хельга находилась на пути в Алабаму, к ферме, на которой жила Элисон Блэр. Ей предстояло уничтожать воспоминания всех своих бывших одноклассников. Только вот… кажется, в этом больше не было необходимости. Хельга точно знает, что именно сделала Джин, каким образом она решила ей помочь. Её подруга научилась стирать воспоминания ещё до того, как Хельга пошла в первый класс. «Где ты, почему… что…», - бессмысленно шепчет Хельга в своей голове. Ей не хочется открывать рот, язык присох к нёбу. Она задаёт вопросы, понимая, что никогда не сможет добраться до правды. Это был выбор Джин, и она была не из тех, кто делал что-то просто так. Выходит, её вынуждали какие-то… обстоятельства? Может, схожие с теми, с которыми столкнулась Хельга? Они с ней не виделись так давно – кажется, почти четыре года. Хельга больше не чувствовала Джин. Она надеялась, что, случись с подругой что-то страшное, интуиция подскажет ей… Но это было одно из миллиона «возможно», окружавшие её и её прошлое. Всё «возможно» и ничего не «точно». В себя Хельга придёт на следующий день. Она решит проверить свою догадку, получить не только интуитивное, но и самое обычное подтверждение. Хельга делает два звонка – на ферму Блэр и на квартиру Реми. Боясь спровоцировать ненужное внимание и вопросы, она не называет имени. Удовлетворение от осознания случившегося кажется совершенно ненормальным. Элисон не узнаёт ни её голоса, ни даже расплывчатого определения «одноклассница» - убедившись, что она говорит не с Карлой и не с Джин, она без лишних церемоний бросила трубку. Реми (международный звонок лишил Хельгу всей оставшейся мелочи) продержался на десять секунд дольше. Его вежливое «oui?» заставило Максимофф улыбнуться. Разговор закончился быстро, она извинилась, сказав, что ошиблась номером, и, почему-то продолжая улыбаться, вышла из телефонной будки. Сразу оттуда она направилась в винный магазин, а следующим её чётким воспоминанием станет Эрик, нашедший её в грязной съёмной квартире, заставленной пустыми бутылками, год спустя. Совсем как пьяница из «Маленького принца», который пил, чтобы забыть, что ему стыдно пить. Хельга чувствовала себя, в общем-то, также. Сначала алкоголь подавлял её тоску, а потом стал казаться единственным способом к существованию. Было противно осознавать, что она превратилась в того, кого сама презирала, но ведь так всегда и происходит. Если говоришь что-то вроде «не понимаю тех, кто…» - жди от жизни подарка. Глупо, правда, винить жизнь или судьбу. Это же был её выбор.

***

Он заставляет себя стоять прямо и смотреть на то, как за слоями земли скрывается гладкая гробовая крышка. Так он сможет выразить своё минимальное уважение к этой девушке – должно быть, она этого заслуживала. Китти Прайд уехала из Института за несколько месяцев до того, как в нём оказался Курт. Они находились в одном статусе, знали друг друга заочно, но когда встретились (всего лишь год назад), их больше некому было знакомить. Институт полнился чужаками, воспоминания казались изуродованными, вызывали боль, а не приятную ностальгию. Вагнер был «дома» проездом, да и Китти оказалась там случайно. Знакомство состоялась. В следующую их встречу Китти была уже мертва. Разумеется, это звучало драматично. И было бы не совсем верно сказать, что Курту было всё равно. Китти была одной из них, и их становилось меньше, и, наверное, она была хорошим человеком, а ещё у неё был десятилетний сын, который сейчас стоял среди не знакомых ему людей и пытался сдерживать слёзы. Её звали красивым и вычурным прозвищем «Призрачная Кошка» (этими прозвищами никто из них не пользовался, а Курт давно уже считал их чем-то крайне нелепым), она умела проходить сквозь стены, но её организм не справился с такой обычно-человеческой вещью, как сердечная недостаточность. Странно это. Странно и почти даже нелепо. Курт смутно припоминал, что Джин, кажется, была с Китти очень дружна. Он не мог быть тому свидетелем, а Джин не стала бы с ним секретничать, но это была одна из тех точек в его разодранном на куски прошлом, в которой он отчего-то был уверен. Грей здесь не было. Может, её давно уже не было вообще нигде. Кого сейчас волновали судьбы мутантов? Однажды Джин пожелала скрыться, прислала в Институт короткую записку, и с тех пор её имя в этих стенах не звучало. Да и произносить его было некому. На этих похоронах Курт был не из чувства привязанности, а из чувства долга. Всё прошло быстро и тихо. Коллеги Китти из Индианаполиса не пожелали остаться в Институте на ночь и в некоторой спешке покинули территорию. Маленький сын уехал с ними вместе, сопровождаемый социальным работником. Других родственников у мальчика не было, как и оснований определить его в Институт, что, непременно, сделали бы, случись это всё несколько лет назад. Но ребёнок не был мутантом, и теперь он будет жить сиротой, и, наверное, со временем утвердится в мысли о том, что мутанты – это лишь генетический фокус, случайная ветвь эволюции, ошибка природы. Вряд ли Курт его когда-нибудь увидит. Довольно быстро он остаётся на кладбище один. Сам не зная, зачем, бродит среди ухоженных могил, задерживается рядом с Хэнком, в неосознанном жесте касается нагретого солнцем надгробия. Вагнер не умел говорить с мёртвыми и не знал, что им можно сказать, не думал о том, будет ли он услышан. Курт вспоминает далёкую осень восемьдесят третьего и то, как они с Хэнком ездили… куда-то. Чёрная дыра, пробел. Ещё одна вещь, до которой Курту не добраться. Провалы в его воспоминаниях делятся на два вида. Про одни он старается не думать – их легко объяснить, под ними, по ощущениям, не скрывается ничего важного, и всё же он хотел бы узнать, что под ними кроется. А другие… другие вызывают вопросы. И он не знает, у кого брать ответы. «Я не пробыл в Школе и дня», - думает Курт, стискивая зубы. Голову начинает охватывать уже знакомая боль. – «Почти сразу мы выехали на поиски… на какие поиски? Что мы искали?.. Или, быть может, кого?..». Справляясь с приступом, он сгибается пополам. В глазах пляшут красные круги, мозг сдавливает точно тисками. Несколько долгих, мучительных мгновений Курт пытается восстановить дыхание и взять над собой контроль. Ему удаётся не сразу – проходит несколько минут, и он наконец выпрямляется. Вагнер оглядывается по сторонам. Он по-прежнему один. Во рту скапливается кровь из прокушенной десны, растекается по зубам и языку. Курт уходит, и ноги кажутся ему тяжелыми и неподъёмными. С каждым разом приступы становились всё сильнее, может, однажды он умрёт, пытаясь добыть то или иное воспоминание. Интересно, стоят ли они того? Занятий сегодня нет. Курт заглядывает в открытые двери библиотеки, чувствует что-то невразумительно-тоскливое, натыкаясь на незнакомые лица. Наверное, хорошо, что в Институте всё же появлялись новые ученики. Эмилия Лидвелл поделилась с Куртом некоторыми подробностями, и он знал, что они прибыли со всех уголков земного шара, что их семьи, разумеется, знать их не желают, что двое из троих даже писать не умеют, что никто из них не знает английского. Курта эти новости, можно сказать, радуют – Институт жил, его продолжали как-то спонсировать, для мутантов было не всё потеряно. Эти дети ещё не знают, с чем они столкнулись и что их ждёт, должно быть, они не читают новости, не слышали об очередных попытках ограничения прав мутантов и селекции генома. Может, чем раньше они осознают суть вещей, тем будет лучше? Или же пусть остаются в неведении как можно дольше? Курт оставляет право задумываться над этим вопросом учителям. Он здесь мимолётный гость, да и в педагогике силён никогда не был. Гуляя по старым коридорам, он преследует неясное ему ощущение чего-то незримого, и, как ни странно, продолжает размышлять о детях. Не о новых учениках Института, а о своих, потенциальных. Курт смутно помнил, что когда-то эти мысли были для него совершенно естественны – он ведь всегда (а что это за «всегда», он уже давно перестал понимать) хотел большую семью. Дети… Новые мутанты. Мир, где их будут ненавидеть и преследовать с момента рождения, где однажды они, быть может, спросят у своего отца, зачем он позволил им проживать такую жизнь. Зачем заведомо обретать кого-то на страдания? - Ты стал отвратительно пессимистичным, - говорит Курт сам себе, криво ухмыльнувшись. Так или иначе, семья начинается с двух человек, и он пока не встречал девушки, с которой готов был бы задуматься о детях. И в том, что такая существует, он тоже не был уверен. Этажи медленно сменяют друг друга, за ними вслед идут кухня, чердаки и подвалы. Курт обходит каждый дюйм Института, совершенно не отдавая отчёта своим действиям и даже почти ни о чём не думает. В конце концов он – как же предсказуемо – оказывается на аллеях. Шаг, один, ещё один. Всё это было… всё это было, много, очень много раз… Кажется, что лес сам выводит его на эту поляну. Гигантские, покрытые мхом валуны, пологие склоны оврага и густые елевые кроны, почти скрывающие за собой небо. Картинка точно из книги сказок. Наверное, поэтому место кажется Курту знакомым? Он не помнит, бывал ли здесь во время учёбы, и в то же время он в этом уверен – как же ему всё это надоело, он будто жил две жизни. - Стоакровый лес, - название приходит на ум как-то само. Похоже. Он садится спиной к тёплому валуну – так странно, ведь солнце в этот овраг проникнуть не могло, оно светило только на пригорке – и смотрит в небо. Сквозь кроны деревьев проступают рваные краешки облаков, и ночью, должно быть, здесь будет видно звёзды. «Я смотрел на них… через что-то», - мысль вызывает мучительную боль в висках. Через что? Как будто бы… Нет, это глупости. Курт думает о том, что правду стоит искать здесь, и о том, что ему, быть может, стоит задержаться в Институте, когда вдруг резко ощущает присутствие кого-то постороннего. Через полминуты слух улавливает звуки шагов – под ногами незнакомца потрескивали ветки и шишки. Незнакомца… нет, всё же незнакомки. Шаги лёгкие, пружинистые и почти что расслабленные – достаточно расслабленные для человека, не пытающегося подкрадываться. Курт не двигается, разобрав, что гостья идёт не со стороны его спины. Должно быть, Карла или Эмилия. Под падающими на пригорок солнечными лучами вспыхивают огненно-рыжие волосы. Удивление Курта работает необычно – тело напрягается, точно готовясь к чему-то неприятному или опасному. - Джин? Он давно не произносил этого имени вслух, но не из-за сентиментальности – просто не было причины. Джин мелькала в воспоминаниях то тут, то там, но почему-то не создавала какого-то конкретного, осязаемого образа, словно бы она не существовала сама по себе, а была лишь дополнением к чему-то. Курт смотрит на неё слишком пристально, так, что другая на её месте почувствовала бы себя некомфортно. Джин одета просто, в джинсы и футболку, волосы разбросаны по плечам. Она всегда была красавицей, а сейчас, по прошествии лет, её красота стала нереалистичной – возведённая в абсолют идеальность черт и пропорций. Курту кажется непонятным, что тогда, в прошлом, он никак не отметил для себя этого, не воспринимал Джин как девушку. Почему? Что его останавливало? - Что ты тут делаешь? – спрашивает он, не получив ответа на очевидный вопрос. - Помогаю прибраться, - коротко бросила она, едва разомкнув губы. Джин вскидывает руку, и на мгновение Курта ослепляет сноп золотых искр. Телепортационная сфера неестественно взвизгнула, придавив его силовым полем. Кажется, ему было больно. Глаза жгло. Из сознания что-то ускользало, а вместо этого приходила холодная и успокаивающая темнота. Третья попытка телепортации, по ощущениям, едва не убила его. Его «всё» вдруг стало «ничего». Земля была почти ледяной. Он сгребал её пальцами, пытаясь избавиться от раздирающей тело судороги, а по лицу текла кровь – то ли из носа, то ли из глаз. Когда всё закончилось, Курт ещё долго смотрел на осколок розоватого неба и на ели, воткнувшиеся в него верхушками. Ему казалось глупым, что он ни с того, ни с сего свалился посреди леса и валялся здесь, трясясь, схватив то ли паническую атаку, то ли какой-то вирус. Ободранные руки саднили, в горле стоял металлический привкус от проглоченной крови. Вагнер встаёт не сразу, оглядывается по сторонам – у него было ощущение чьего-то стороннего присутствия, но оно тут же прошло. В кронах деревьев вдали еле слышно шелестела листва. - Что-то случилось, - говорит он сам себе, не осознавая, зачем. Его что-то беспокоило, он пришёл в лес, чтобы о чём-то подумать, а мысли плавно ускользали одна за другой. Курт идёт обратно. Голову дурманит странное, нездоровое спокойствие. Вечером, накануне отъезда, Курт зайдет к Профессору и расскажет ему об этом инциденте. Что-то в душе просило, чтобы Чарльз ответил или дал совет, но этого не случилось. Он по-детски наивно улыбнулся, сказав, что сегодня была замечательная погода, и с этим нельзя было спорить. Курт жмёт его руку, отвечает на улыбку, поправляет плед на его ногах и покидает Институт, думая о том, что больше не хочет сюда возвращаться.

***

Монотонная работа успокаивает. Здесь не надо много думать или с кем-то разговаривать, куда важнее иметь быструю реакцию и резво соображать. Местечко пользовалось популярностью, посетителей было много – стоять и прохлаждаться не получалось при всём желании. В обеденное время сюда стекалось, по ощущениям, полгорода, и Хельга только и успевала бегать из зала до раздаточного стола. Удивительно, что с неё словно спала привычная неловкость и талант путаться в двух ногах. Под конец дня Хельга так уставала, что попросту отключалась, едва дойдя до кровати – когда живёшь в таком режиме, на долгие осмысления не остаётся сил. Хозяин заведения, Дэйв (почему-то очень распространённое имя для владельцев подобных забегаловок), был человеком несколько жадным, но добрым. Его нежелание нанимать четвёртую официантку особенно остро чувствовалось в час пик и по вечерам, когда кафе превращалось в бар, однако это и стимулировало Хельгу работать быстрее. «Носишься, будто пчела в зад укусила», - язвительно говорила ей Бетс, другая официантка, низенькая и наглая старшеклассница. Коротконогой Бетс подобные пробежки с подносом в руках давались тяжело, что она успешно компенсировала вырезом, обнажающим грудь до самого белья. На чаевые ей не скупились. Первые пару недель Хельга тоже носила рабочую форму – поло и мини-юбку грязно-бежевого цвета. Поло на ней висело, а юбка была короткой даже для слова «мини», и вид у Максимофф был что ни на есть дурацкий. Когда ей надоело носить этот бесполезный кусок ткани, она устроила Дэйву скандал, будучи уверенной, что после такого он её уволит. Дэйв, к её удивлению, посмеялся и махнул на это рукой. Теперь Хельга работала в джинсах, чему была бесконечно рада – не приходилось больше замазывать синяки на ногах. Сомнительные у неё поводы для радости. Хельге не нравился Юг, не нравился Техас, не нравился город, в котором она жила вот уже четвёртый месяц. Уайли. Название дурацкое, население меньше сорока тысяч, делать здесь, само собой, нечего, кроме как пить и плодиться. С первым она завязала, ко второму не была готова, поэтому выбрала третий вариант – использовать город как перевалочный пункт и возможность оправиться. После года в пьяном угаре, вероятно, стоило отыскать место с более здоровым климатом, но Хельга воспринимала Техас как подобие библейского Чистилища. Если думать в таком ключе, то, пожалуй, он был не так уж и плох. Избавление от грехов, правда, шло странным путём – утро Хельга начинала с викодина. Достать наркоту здесь было проще простого, даже не приходилось прибегать к магии. Этот четверг не обещал чем-то отличаться от всех предыдущих. Подсев на таблетки, Хельга постепенно теряла способность к считыванию своих ощущений. Этот факт заставлял её вспоминать об исследованиях Хэнка о взаимосвязях физических факторов с возможностями Х-гена, а вспоминать о Хэнке Хельга не любила, поэтому старалась ни о чём таком не думать. Новая зависимость, можно сказать, ей нравилась – она почти обрубала все эмоции, сводила рефлексию к минимуму. Это было приятно. И всё же иногда Хельга скучала по своей интуиции, чувствовала нехватку ориентации в пространстве. Магия уберегала её от неприятных сюрпризов, но, условно заблокированная, она ничем не могла помочь своей хозяйке. - И стоило тратить столько лет на учёбу, чтобы обслуживать пьяных мужиков и отмывать унитазы от блевотины? - Мыть туалеты в мои обязанности не входит, - резко отозвалась Хельга, безошибочно угадав голос. Поднос в её руках задрожал. Эрик обернулся всем телом, медленно уперев ладони в стол – верный признак человека, мучающегося болями в костях. Его лицо покрывала сетка глубоких морщин, природная темнота волос стремительно сменялась тонкой сединой, но взгляд сохранял пытливость и несгибаемость. Ему шестьдесят, и он выглядит старше. - Сядь, - процедил он. Внутри Хельги нарастало раздражение: Эрика сейчас она хотела видеть меньше всего на свете. Она и сбежала с севера, чтобы с ним не пересекаться, и чёрт знает как разыскал её, чтобы… что? Утешить «добрым» словом? Поплакать о несбывшемся? – Живо. - Уходи, - Хельга могла бы просто ответить, что она работает, но злость брала верх и заставляла срываться. Она не хотела показывать отцу своих эмоций, хотя точно знала, что он всё видит и понимает. Подобного рода разговоры происходят у них не впервые. Самым запоминающимся, разумеется, был тот, когда Эрик нашёл её в захламленной алабамской дыре, окружённую окурками и бутылками, и сварил грёбаную овсянку, приправленную демагогией и рассуждениями. Хельга старается не думать, ни о том дне, ни о том периоде в принципе, впрочем, мыслей у неё мало – наркотики размывали их, натягивая друг на друга. Каким-то чудом она выжила. Да, Эрик ей помог. Хельга не знала, хорошо это или плохо. Не приди он к ней тогда, всё бы уже закончилось. - Хорошо. Обойдёмся без сцен, - Эрик встаёт, привычно возвышаясь над ней. Возраст, безжалостно отпечатанный на его лице, тем не менее сохранил его спину прямой. – Буду ждать на улице. «Самоуверенный, как и всегда», - думает Хельга, ставя поднос на стойку. Раздражение медленно сменяется тоской. У неё ведь никого, кроме Эрика, нет. Он не умеет выражать любовь, да и она тоже, но даже такие перебранки были куда лучше беспросветного одиночества… Наверное. Хельга злилась на отца, но это была слабая злость, причину которой было сложно сформировать. И Хельга хотела выйти к нему, нет, не так – что-то внутри готово было, бросив всё, устремиться к нему и повиснуть у него на шее. Эрик стоял на веранде, прячась от жаркого солнца. На улице, по обыкновению, душно – лишний повод ненавидеть этот штат и этот город. Хельга знала, что уедет отсюда. Она хотела вернуться на север. - Необязательно отвлекать меня от работы, знаешь ли, - равнодушно бросает Хельга. Запал к ссоре уже ушёл, сменившись обыкновенной апатией. – Тем более для обычного разговора. - Уверен, твои клиенты это переживут, - фраза прозвучала крайне неоднозначно, но Эрик, кажется, не стремился её уязвить. - Так чего ты хотел? - Обед тебе принёс. Хельга уставилась на отца в недоумении, и только сейчас заметила в его руках измятый бумажный пакет. Смех затрещал в горле как туберкулёзный кашель, и она хохотала до слёз – слишком уж театральная получилась сцена. Эрик смеялся редко, но сейчас он снизошёл до лёгкой улыбки, и на душе у Хельги потеплело. - Можно было и без… этого… - отдышавшись, говорит она. Эрик передёргивает плечами и всучивает ей пакет, в котором Хельга потом найдет салат в контейнере и – как трогательно – большой апельсин. - Приходи ко мне на ужин сегодня. Сделаю рыбу. Перед уходом Хельга примет душ и наденет чистую одежду, а после купит в лавке литр свежевыжатого грейпфрутового сока, который, она знала, любил Эрик. Ужин прошёл в редко прерываемой тишине, как и всегда. Хельга вспоминала ту самую встречу с отцом, период, с которого началась её условная трезвость. Изначально ведь она и не собиралась стирать память Эрику так же, как она сделала это со всеми остальными - она знала, что на это ей потребуется запредельное количество сил, столько же, сколько потребовалось бы для Чарльза. Она поставила отца в известность телефонным звонком и исчезла, надеясь оставаться ненайденной как можно дольше. Когда Эрик отыскал её, Хельга попыталась провернуть с ним свой трюк и едва не погибла от неправильного распределения энергии и перенапряжения - ещё чуть-чуть и она взорвала бы себе мозг. Отец нанёс ей точный удар в голову, погрузив в обморок, а когда она очнулась, мрачно предупредил, что за следующую такую, как он выразился, «штучку», он сдаст её в дурдом и даже жалеть не будет. Может, оно и к лучшему, что отец сохранил все воспоминания. Хельге бы не хватало его холодного прагматизма и скупой любви, выражаемой с огромным трудом. После ужина они вместе моют посуду и протирают стол, затем смотрят какой-то идиотский фильм ужасов. Эффект от крайней принятой таблетки успел пройти, но, как ни странно, Хельгу не ломало ещё почти сутки. К утру субботы желание принять пересилит доводы разума и приятные чувства, рождённые тем спокойным вечером. Делая записи в дневнике, Хельга почти никогда не давала им названий – только дата и время, иногда и без времени. Однако эта носила бесконечно ироничное наименование «Родительский день». По возвращении от Эрика Хельга получила телефонный звонок с новостью о смерти Джессы Максимофф в частной психиатрической лечебнице. Официальной причиной была анорексия. Хельгу спросили, желает ли она забрать тело для похорон или хотя бы приехать, если она не возражает против захоронения на местном кладбище. Хельга ответила, что не приедет. Следующие несколько месяцев были слишком похожи один на другой - до того самого дня, когда Хельга всё же дошла до собирающихся в местной школе группы анонимных наркоманов. Но это уже было в другом городе, у неё уже не было работы, и Эрика рядом в тот момент не оказалось. Там Хельга познакомилась с Майком, и, в конце концов, воспоминаний больше не осталось. Сентябрь девяносто третьего, впереди неизвестность, меньше недели до свадьбы.

***

- Бабка твоя с ума со-о-ошла, - въедливо забурчал голос, - мать сошла… И ты с ума сойдё-е-о-ошь… «Бабушка не сходила с ума!», - лишённая возможности говорить, Хельга кричит, беззвучно открывая рот. Она сама не знает, может ли верить своим словам. К концу жизни бабушка почти не приходила в сознание, но разве это такая уж редкость среди пожилых людей?.. – «Это… это был сенильный психоз, такое случается, это…». - Ты сле-е-едующая, - голос душит, заползает в гортань. – Твоя пога-а-аная семейка вся исчезнет… дурная кро-о-овь… Они умерли, и тебе недолго оста-а-алось… «Господи…», - проносится в её мыслях. Кажется, будто она действительно вот-вот задохнётся. В горло отчаянно проталкивается колючий ком, распирая его изнутри. Ей разорвёт шею? – «Папа…». Почему она вдруг вспомнила об отце? - А он вслед за тобо-о-ой пойдёт… Удушье длится долго. Настолько долго, что Хельга осознаёт его, понимая, что должна уже быть мертва. Она шарит руками – вернее, рукой, потому что левую она отчего-то не чувствует – по окружающей её темноте, натыкается на что-то горячее и мягкое, сдавливает его. Предплечье дёргается. Локоть врезается в твёрдую преграду, удар пронзает болью всю руку. Защемление локтевого нерва. Хельга впервые в жизни этому рада – это помогло ей проснуться. - Я дома, - говорит она, чтобы почувствовать реальность быстрее. Ноги слушаются плохо, но она заставляет себя встать и сделать несколько шагов. Фантомная боль в горле не отступает. Хельга трёт шею, находит на тумбочке воду, выпивает целую бутылку за несколько глотков. Время – половина третьего ночи. Два дня до приезда Майка. До свадьбы осталось... неважно. Почти ничего не осталось. - Я выйду замуж за безумца, - говорит Хельга. Только безумец захочет связаться с сумасшедшей. В своё время его не напугала её зависимость, он знал, что она нездорова психически, он грезил счастьем и верил, что любовь сможет всё преодолеть. Может, она и смогла бы, будь она взаимной? Майка не было уже неделю. Он не знал, как стремительно ухудшается состояние его невесты и не знал, почему. Хельга догадывалась. Очередной кошмар – с каждым днём они становились всё реальнее. Кому принадлежал этот голос? Хельга могла думать только об одном человеке, но он принадлежал обычному миру, а это бормотание… словно с ней разговаривала сама Преисподняя. Ей предрекли безумие, но разве это было новостью? Дурная кровь… Дурная – значит, кровь мутанта? Грозила ли опасность Лире?.. Хельга столкнулась взглядом со своим отражением. Она рассуждала о жутком сне без эмоций, так, будто это был прогноз погоды. Усталость и отчаяние отняли у неё силы, она уже не может, как когда-то, в истерике носиться по комнате, сшибая углы. Ей нравилось, осознавая это, вспоминать то ли прочитанное в какой-то книжке, то ли услышанное по телевизору – «я не могу себе этого позволить». Пафосная абсурдность такого высказывания, то, что Хельга в принципе осознавала это, давало ей подобие какой-то… надежды? Возможно. - Всё ты виноват… - выплёвывает Хельга в воздух, в котором магия вычерчивает портрет Клайва Уайатта. Он получается пугающе похожим. – Ты! «Не думаю, что я в ответе за вашу плохую наследственность», - именно это он бы ей сказал. – «Много людей живут с подобными диагнозами, но ведь вы не человек, и…». Хельга размазывает портрет ударной волной, спешно прокатывающейся по дому. В спальне что-то – то ли ваза, то ли один из горшков с цветами – падает на пол и разбивается. Зашатались картины и фотографии на стенах, в кухонном шкафу задребезжали тарелки, всё это было не в новинку, было знакомо. Хельга всё чаще вспоминала разрушенный дом из своего прошлого, всё чаще думала о том, что была бы не против разнести и это место на части. Измельчить крышу в щепки, выдрать из земли фундамент, заменить проклятой дом огромной воронкой в земле, не оставить ничего. Магия требовала внимания. Не находя нужного выхода, силы, казалось, отравляли Хельгу, загрязняли её сознание. Дурная кровь. - С тобой всё было бы иначе, - Максимофф протягивает руки, складывая их так, как всегда складывала на щеках любимого человека. Фантом, подыгрывая её желанию, теплеет, сгустки энергии складываются в рунические шрамы. Волшебство рисует Курта таким, каким его запомнила Хельга, таким, каким он остался жив для неё. Что с ним было сейчас? Смог ли он найти жену, есть ли у него дети? Чувствует ли он себя хорошо? Счастлив ли он? – Ты… нашёл бы выход. Мы нашли бы его вместе. Следующие слова заставляют дом вновь пошатнуться. - Мне кажется, я совершила ошибку. «Ты же помнишь слова Профессора…», - голос, должно быть, принадлежавший условному разуму. Хельга помнит. В своё время эти слова надолго успокоили её, но срок их действия давно вышел. Она думала, что стоит плыть по течению, что что-нибудь изменится, однако по прошествии стольких лет её вера иссякла. После их с Куртом последней весны Хельга потеряла счёт времени. Она понимала, что прошло несколько месяцев или год, когда наступал какой-то праздник – день Святого Валентина, Рождество, Четвёртое июля. Наверное, так работал защитный механизм её психики, пытаясь хоть как-то её спасти. Хельга просто помнит, что что-то было «давно», если с того момента прошло одно или два Рождества. Сама не зная, почему она делает это именно сейчас, она медленно загибает пальцы, надеясь не ошибиться. Один, другой, третий… - Шесть лет? – удивлённо говорит она, разглядывая собственные руки. Сжатый кулак левой и вытянутый указательный на правой. Была… весна восемьдесят седьмого, сейчас осень девяносто третьего. Всё сходится. Шесть лет. На кухне Хельга заваривает чай. Мысли, одолевавшие её, казались спокойными и нормальными – все люди ведь иногда задумываются о быстротечности времени – и это ей нравилось. Что она успела за эти шесть лет? Что было сразу после? Она уехала на другой конец страны, работала где придётся, меняла штат за штатом, подсела сначала на алкоголь, потом и на наркотики. Неужели всё это заняло у неё почти четыре года? Майк делал ей предложение на вторую годовщину. Да, даты сходятся. Четыре года жизни на бесконечные переезды, метания из стороны в сторону и трусливые попытки суицида. Мир менялся, и Хельга за этим не следила, не замечала, как менялась сама. Всё проходило мимо, как декорации в кукольном театре, меняющиеся при нажатии педали под столом. Два-три раза случалось нечто, что заставляло её ненадолго вернуться в реальность. Одним таким разом стало произошедшее три года назад объединение Германии. Хельга радовалась искренне, но думала о том, что теперь, должно быть, Курт вернётся туда, на свою родину, и… И что? Она ведь сама сделала всё, чтобы никогда его не увидеть, при этом продолжая надеяться то на случайную встречу, то на вмешательство высших сил, да хоть на визит инопланетян… Хельга допивает чай, методично моет кружку, протирает стол. Держась за свой рассудок, она старалась выполнять любую работу по схеме. Задвинув стул, она идёт в спальню, где снимает одежду – шорты и старую футболку – и поворачивается к зеркалу. Хотелось рассмотреть себя. Она никогда не любила крутиться у зеркала, а сейчас и вовсе казалось, будто она видит своё отражение впервые. Это точно она? - Мне почти двадцать семь, - сегодня её манией стали числа. Выглядит ли она на свой возраст? Ей самой сложно судить. Подойдя ближе, Хельга пристально разглядывает собственное лицо. Льстить себе нет смысла, она не из тех, кто до сорока выглядит на «двадцать с хвостиком». В уголках рта и на лбу виднеются морщинки, но кожа не изменила оттенка. Майк называл его молочным. Ресницы, кажется, стали короче и реже. Губы в мелких трещинках, здесь ничего нового. Глаза покрасневшие и усталые, тоже неудивительно. Щёки впалые, скулы торчат. Хельга напоминает себе какую-то рыбу. Если смотреть на тело, то, пожалуй, возрастные изменения сильнее бросаются в глаза. Поясница чуть прогибается вперёд – лордоз, осанка кривая, Хельга горбится ещё со времен старшей школы. Как-то совсем остро и некрасиво выступают кости таза, ареолы сосков стали больше и темнее. У неё всегда была такая маленькая грудь? Если встать боком и опустить руки, то можно заметить дряблую кожу на рёбрах. Колени крупные, похожие на два булыжника, выгибаются назад… Хельга вертится, поворачивая голову, подмечая всё новые и новые детали, и с каждой секундой ей всё больше кажется, будто она давным-давно не знает себя. Эти чувства было очень сложно описать даже в голове. Как если бы… эти годы она существовала без тела. Это походило на правду. Заставляя себя спать с Майком, Хельга даже приучила себя получать какое-то подобие удовольствия, перекроила собственное восприятие всего с ней происходящего, пытаясь, наверное, сохранить остатки здравого рассудка. Почему об этом всём она задумалась лишь сейчас?.. - Потому что мне открыли глаза, - отвечает Хельга и улыбается самой себе. Старый шрам на запястье, оставленный ею в припадке то ли ярости, то, ли, напротив, меланхолии, вдруг отозвался фантомной болью. Хельга гладит его пальцами правой руки. Она нанесла его кухонным ножом, обозвала себя идиоткой ещё до того, как из раны пошла кровь – кто же так режет? Умирать пришлось бы долго. Хельга аккуратно стянула края раны при помощи магии, перевязала руку и «отметила» это бутылкой скотча. Потом она не раз думала, почему же она не довела дело до конца. Трусила, должно быть. Но вот Эрик однажды ей сказал, что, вопреки бытующему мнению (среди кого оно, интересно, бытовало?), самоубийство – это поступок труса. Проще простого ведь сделать условное «бам» и всё закончить. А вот пытаться жить и что-то делать – для этого нужна и сила, и смелость. Ни того, ни другого Хельга в себе не чувствовала, но должен же был отец сказать ей что-то ободряющее. Он никогда не обладал способностями к ораторству, что поделать. Она одевается и, достав из шкафа свои дневники – все сразу, двадцать одну тетрадь – открывает последний. Майк о них не знал, Хельга хранила их в старых обувных коробках. Одна из немногих вещей, по-настоящему ей дорогих. Запись, сделанная вчерашней ночью, заняла почти пятнадцать страниц мелким почерком. Максимофф писала до тех пор, пока не зафиксировала день в мельчайших подробностях. Должно быть, затем, чтобы, отдохнув, перечитать это и решить, что же ей, в конце концов, делать дальше. Некоторые строки плывут, продырявленные кружочками слезинок. Хельга плакала? Она уже не помнит… «Я с самого утра поняла, что сегодня что-то произойдёт. Может, я из-за этого плохо чувствовала себя всю неделю? Кажется, я совершенно разучилась работать со своим предчувствием. Всё было, как всегда. Я делала уборку, потом была в душе. А потом услышала, как к дому подъехала машина. Страшно испугалась того, что это мог быть Майк, вышла на крыльцо в трусах и футболке… И там он стоит…» - Мисс Максимофф, - даже не выйдя из машины, Уайатт спешит её поприветствовать. Эта торопливость сразу придаёт ему какой-то суетливый вид. Хельга озирается, с облегчением понимая, что вокруг никого нет и вряд ли появится. – Спустя столько лет… Такая встреча. "Говоришь так, будто случайно столкнулись", - Хельга не озвучивает своих мыслей и решает молчать столько, сколько это будет возможно. Её удивляет равнодушное спокойствие, с которым она наблюдает, как Клайв подходит к участку и по-хозяйски, не дожидаясь приглашения, приближается к ней. На нём, как и в последнюю их встречу, обычные чёрные джинсы и белая рубашка, и всё же он рядом с полуодетой Хельгой выглядит комично. - Я рад снова вас увидеть, - выждав с полминуты, добавляет Клайв, пристально смотря ей в глаза. - Ну чего вам опять? – устало спрашивает Хельга, облокачиваясь на дверной косяк. – Сколько можно? Вам самому-то не надоело? - Гхм, - звук, который Уайатт издал, было очень сложно передать или воспроизвести. – Я ожидал подобной реакции, не скрою. Впрочем… нет, неважно. Мне стоит перейти сразу к делу, не так ли? Хельга слегка кивает. Она прикидывает, чем ей обернётся убийство Клайва, и в очередной раз отметает эту приевшуюся мысль. За годы существования этой своеобразной мечты она уже успела потерять свою прелесть. - Тогда прошу вас сесть в машину и поехать со мной. Мне есть, о чём с вами поговорить, и есть, что рассказать. Без… отступлений. Поездка будет недолгой, - почти что отрапортовал Уайатт, предъявляя как "доказательство" неподкупный взгляд, не опускающийся ниже линии подбородка. – Терять вам, я уверен, нечего. - Очень уж вы осведомлённый… как и всегда, - утомлённость делает голос Хельги ленивым, будто она была светской львицей, разговаривающей с надоедливым уборщиком. Хотелось верить в то, что Уайатт впечатлен её мнимой бесстрашностью. Она действительно не переживала за себя, но не хотела проблем Майку, Эрику или ещё кому-либо. - Профессия обязывает. Хельга не находит, что сказать. - Поехали, - она действительно просто взяла и согласилась? Ну, должно быть, смысла в бесконечном повторении одних и тех же фраз не было. С Клайвом всё было ясно давным-давно, ничего нового Хельга добавить уже не могла. - Быть может, вы хотели бы собрать вещи? – "или хотя бы надеть штаны", прочитала Максимофф в его глазах. Ситуация смешила её, но смеяться не хотелось. - Я у вас поселюсь? Хельга говорит это негромко и на полуобороте. Зайдя в дом, она убирает волосы в хвост, надевает шорты и собирает маленькую сумку с ерундой вроде влажных салфеток и масла для губ. Вряд ли в этом была необходимость, но это создавало ощущение, будто бы она просто идёт прогуляться возле дома, а не покидает его с полузнакомым человеком с неизвестными намерениями. Когда она возвращается, Клайв по-прежнему стоит у входной двери – можно было подумать, что он, как всякая нежить, не мог пересечь порога без разрешения. На лице у него снова была маска холодной невозмутимости, но интуиция безошибочно позволяла Хельге считать его эмоциональный фон, успевший приобрести оттенки раздражения. Глупо, но это тешило её самолюбие. Машина у Клайва неприметная, должно быть, служебная. Прежде чем сесть, Хельга запоминает номера, хоть она и уверена, что это, скорее всего, не помогло бы ей. В салоне вкусно пахло хвойным ароматизатором, кондиционер и тонированные стёкла не позволили ему нагреться. Выходя из автомобиля для разговора с Хельгой, Клайв не выключил двигатель. Он знал, что диалог не отнимет много времени? Или не считал нужным считать не свои деньги? Должно быть, и то, и то. Хельга проверяет заднее сиденье, удостоверяясь, что оно пустое, и лишь затем садится, небрежно швырнув сумку в ноги. Захотелось спать. - Воды? – Клайв открывает мини-холодильник и протягивает ей нераспечатанную бутылку "Эвиан". – Быть может, вы хотите есть? - Спасибо. Нет, не хочу. Хельга ждёт от него длинных речей, однако Клайв предпочитает ехать молча. Интересно, он всегда водил сам, или чаще сидел на пассажирском? Хотя нет, не интересно. Лучше уж за дорогой следить. Это, впрочем, тоже не удовлетворяет её любопытства – поездка заняла немногим больше часа, что по местным меркам обычно характеризовали как "это недалеко". Когда автомобиль подъехал к большому неприметному зданию, которое Хельга проезжала не меньше сотни раз и всегда считала каким-то заводом, её удивление всё же формируется в вопрос: - Это… это здесь, что ли? - Вы, должно быть, ожидали засекреченный подземный бункер? – Уайатт хмыкнул, открыл окно и приложил к считывающему автомату выуженное из бардачка удостоверение личности. Хельга была уверена, что бункерами "компания" располагала в огромном количестве, поэтому этот пассаж не произвёл на неё впечатления. Но, признаться, она была несколько разочарована обыденностью здания. Если уж тебя тащат куда-то с секретной миссией, можно и постараться над созданием антуража. Подземная парковка ничем не отличалась от любой другой подземной парковки, кроме того, что стоящие в ней автомобили были дорогих марок и преимущественно чёрного цвета. Красную ковровую дорожку перед Уайаттом никто не стелил, и со стороны действительно могло показаться, что они с Хельгой просто приехали в торговый центр на пятничный шоппинг. Лифт, на котором они поднимались на шестой этаж, был совсем маленьким – два на два. - Скучновато, не так ли? – Уайатт верно отслеживает ход её мыслей, пока Хельга следит за табло этажей. Вопрос был задан между третьим и четвёртым. – Мне тоже не слишком нравится. "Он использовал удостоверение, чтобы заехать… А мне ничего не надо? Меня тут ждут? Сейчас заведут в лабораторию? Тогда, наверное, я глупо попалась… С другой стороны… Да нет, всё равно глупо. Или сюда кого угодно можно приводить?", - коротко размышляет Максимофф, следуя за Уайаттом по широкому белому коридору. От схожести с больницей пространство отгораживал только свет, чуть более тёплый, и тёмно-бежевая плитка на полу. Преимущественно закрытые двери были пронумерованы, начиная с цифры "600", на некоторых из них висели кодовые замки, но в основном – самые обычные, которые даже ручкой взломать можно. Мимо прошла женщина, неся в руках стопку чистых листов для принтера. На Хельгу с Клайвом она даже не взглянула. В одном из кабинетов слышно было потрескивание факса. Максимофф подавила улыбку, заставляя себя оставаться серьёзной и сконцентрированной. Дверь, у которой они, наконец, остановились, носила номер "665" - Хельга обратила внимание, что на следующей висела табличка "667". Тут работали суеверные люди, и именно они вершили чужие судьбы? Впрочем, сейчас Максимофф начала сомневаться в своих патетических догадках. Здесь, кажется, было нечто вроде… бухгалтерии? Должна же она быть у каждой, даже самой пугающе-навороченной компании. Выходит, и Клайв не так уж важен, раз вынужден сидеть тут? Или это была лишь одна из его должностей? Столько вопросов… Обидно, что ответа ни на один из них Хельга, скорее всего, не получит. - Я подумал, что вам будет комфортнее без лишних глаз, - сказал Уайатт, включая свет. Хельга оглядела помещение и едва ли не фыркнула. Эту конуру даже кабинетом называть не хотелось – обыкновенная подсобка. Кроме нескольких шкафов и двух столов глазу было зацепиться не за что. Клайв указал Хельге на один стул, пообещал вскоре вернуться и ушёл, оставив дверь приоткрытой. Максимофф медленно обошла комнату, подмечая мелкие детали и пытаясь почуять подвох или опасность. Шкафы были полупустыми, в основном на полках лежали пыльные папки – взяв одну, Хельга тут же брезгливо отёрла руку о штаны. У столов ящиков не было, зато были приклеенные номерные знаки с замысловатым количеством букв и цифр, точно такие же на стульях. В одном углу стоял отключённый от электричества кулер без канистры. Ничего сверхъестественного. Ждать приходится довольно долго. Часы в комнате были, но они сильно торопились – сейчас никак не могло быть десять вечера. Устав ходить туда-сюда, Хельга села и начала плести себе крохотные косички из хвоста. - Здравствуйте, - говорит проскользнувшая в дверь женщина. Её голос звучал несколько неуверенно, будто она решала про себя, стоило ли приветствовать Хельгу или нет. Максимофф тоже здоровается. Женщина кладёт на стол большую коричневую папку на кольцах, самую обыкновенную, без нумераций и каких-либо пометок, затем садится напротив. - Это вам, - вошедшая кивает на папку, и Хельга берёт её, надеясь, что на развороте её не поджидает сюрприз вроде ядовитого паука или отравленной иглы. Интуитивное восприятие считывает папку на предмет "зацепок" в виде чужих планов, но не находит ничего опасного. Удобно, что все эти манипуляции не могли быть понятны постороннему человеку. Внутри не оказалось титульного листа или чего-то вроде него. Хельга подняла было глаза на женщину, ожидая каких-то пояснений, но та явно намекала, что задача была очевидная. Что ж, раз так, то выход был только один. Забыв про свою спутницу, Максимофф начала медленно просматривать страницы. На второй же она наткнулась на аккуратно вложенную в файл копию свидетельства о смерти Китти Прайд. Настроение шутить и иронизировать улетучилось. Прикусив изнутри щёку, Хельга пробежалась глазами по строчкам, а затем обнаружила на обратной стороне файла заключение судмедэксперта, в котором говорилось о смерти от сердечной недостаточности по правожелудочковому типу. Далеко не самая распространённая причина смерти для молодой женщины младше сорока. Хельга знала о смерти Китти из газеты - новости о мутантах печатались в специально отведённых для этого колонках и статьях. Нехорошее предчувствие растёт с каждой секундой, и, перевернув страницу, Максимофф не удивляется, по очереди обнаружив копию свидетельства о смерти Алекса Саммерса, друга Профессора и первого члена "Людей Икс", погибшего в семьдесят девятом в автокатастрофе. Бумаги в папке не были как-либо упорядочены, создавалось впечатление, что её собирали впопыхах. Кажется, добрую её половину составляли одинаковые документы. Хельга не находит в себе сил просматривать каждый, понимая, что где-то там лежит дело Питера. Она листает до тех пор, пока одинаковые графы не сменяются не понятным на первый взгляд листом с некой таблицей. "Ох...", - только и успевает подумать Хельга, но взгляд не отводит. Это была статистика мутантской смертности. Помнится, она гадала, ведёт ли кто-либо такие подсчёты... Да, само собой, как же иначе. В таблице было несколько столбцов, один из них - возраст на момент смерти. Глаза цепляют цифры одну за другой. Двадцать, двадцать три, четырнадцать, десять, тридцать четыре… Глядя на эту таблицу, казалось, будто мутантов было по-настоящему много. Единицы из них учились в Институте, остальные же предпочитали скрываться, или, быть может, до последнего не знали о своих способностях. Имя, дата рождения, гражданство, дата и причина смерти. Сухое перечисление фактов. Одна страница, другая. Отчёт за отчётом. Одно знакомое имя за другим. "Генри Филипп Маккой". Хельга касается строчки пальцем, ведёт от первой буквы до последней графы, останавливаясь возле буквы "о" - "онкология". В этом столбце это слово появлялось не впервые. Имя Хэнка было одним из многих, и, должно быть, те, кто работал с этой таблицей, никак его не выделяли. Ещё один мёртвый мутант, тело как составляющий элемент статистики. Если бы поблизости была ручка, Хельга, не задумываясь, поддалась бы порыву и зачеркнула бы эту строчку целиком. Ей не хотелось, чтобы Хэнка... использовали в таком ключе. Ей казалось, что у них нет на это права. Дальше она смотреть не стала. Отодвинула папку, закрыла её, положила на обложку ладони. Хельга представила, что держит в руках книгу с заточёнными в ней душами – она видела это в каком-то фильме. Если отыскать ключ и открыть книгу, души обретут свободу и найдут покой. Ключ… или, быть может, заклинание?.. - Что это вы делаете? – недовольно спросила женщина таким тоном, будто наблюдала за валяющимся в канаве пьяницей. Она потянулась забрать папку, не спуская с Хельги настороженного взгляда. Боялась, что ли? Кто их разберёт… Женщина вышла. Всё это казалось театрально-наигранным. Тихо шумел, перебирая лопастями, старый вентилятор, на потёртый ковролин сочился свет из-за сдвинутых жалюзи. Хельгу привели в эту подсобку, словно её визит сюда был какой-то тайной. Максимофф огляделась по углам. В комнате не было скрытых камер. "Если меня захотят убить, никто и никогда этого не докажет", - отстранённо думает Хельга, барабаня пальцами по столу. Ну, пускай. Неприятная, наверное, будет смерть – укол какой-нибудь, или удар по голове, да и есть разве приятный способ умереть? Правда, раз так, то смысла таскаться с Хельгой и вводить её в условный "курс дела" не было. Рассуждать о подобном было интересно. Психиатр говорил когда-то, что в подобных размышлениях не было чего-то неправильного или ненормального, что массовая культура излишне демонизирует смерть и разговоры о ней… Не то что бы Хельгу по-настоящему волновал этот вопрос. Теперь она уже не могла точно сказать, хотела ли умереть. В конце концов, хотела бы – сделала бы? Не так уж это и сложно. - У вас не слишком гостеприимно, - сказала она, едва только приоткрылась дверь. Взведённая интуиция безошибочно угадала вошедшего. – Не так я всё представляла. - Может, оно и к лучшему, - ответил Уайатт. Хельга не поняла, что он имел в виду, а уточнять не захотела. "Решил, что меня тут никто не должен видеть? Провести всё по-тихому?.. Зачем? Убьёт всё-таки? Нет, мимо… Беспокоится обо мне? С чего вдруг?". Варианты скакали, наслаиваясь друг на друга, и чем больше Хельга задумывалась, тем сильнее чувствовала невыносимую усталость. Она не была такой сообразительной, какой хотела бы себя видеть. Она ничего не знала и не понимала. "Я хочу домой". - Полагаю, с содержимым папки вы ознакомились, - Клайв сцепил руки в замок, положил их на стол. У него были массивные, но не полные руки, навевающие ассоциации с медвежьими лапами. Хельга кивнула, не отрывая глаз от его рук. Она почему-то задумалась над тем, убивал ли Уайатт кого-нибудь лично. И к чему эти мысли сейчас? – Должно быть, вам были знакомы… многие из представленных в ней. Она снова кивнула. "Ты убивал? Ты любишь расправляться с кем-то сам или не терпишь грязной работы?". - Собирать эту информацию было непросто. Я имею в виду, информацию о живых мутантах, - видимо, дальше в папке были ещё какие-то данные о ныне живущих. Там должны были быть и Курт, и она, Хельга, но она не станет просить вернуть ей документ. На сегодня потрясений было достаточно. - Мир не располагает технологиями, позволяющими выявлять наличие Х-гена в утробе матери или хотя бы у младенцев. Однако при посмертном вскрытии – само собой. Кроме того, наука не стоит на месте, - тон Клайва был будничным и методичным, напоминающим речь преподавателя по гистологии, одном из самых нудных предметов в медицинском колледже. – Вы ведь слышали об искусственном оплодотворении? Методу нет и двадцати лет, но он набирает всё большую популярность. Кроме того, только он даёт возможность регуляции генома, и… "Селекция, клонирование, отбор. Евгеника. Всё возвращается. Это – новый этап". Хельга прикасается ко лбу, кожа пылает, начался жар. - Вы нас истребите, - прошептала она, не понимая, почему её шепот эхом пронёсся по каморке. Шкаф в углу пошатнулся, но устоял. - Рано или поздно так происходит со всеми болезнями, - Клайв поймал её взгляд. – Во все времена рождались люди с физическими мутациями – тремя руками, двумя головами, безногие и безмозглые. Они не живут долго, и это называется естественным отбором. Вы же медик, Хельга. Вы сами должны всё это знать. А теперь, когда у вас на руках столь… исчерпывающая информация, она должна дать вам ключ к ответу на все ваши вопросы. Мутанты не живут долго. Они вырождаются. - Мы вырождаемся. - Как вам угодно. Хельга закрыла глаза. Внутри бушевала буря. Люди погибали и умирали каждый день. Их переезжали грузовики, кусали змеи, на них падали камни, им разбивали головы и втыкали ножи в виски, им подсыпали яд в воду и отключали аппараты ИВЛ, им вспарывали животы, их топили в морях и реках, у них были миллионы способы уйти из жизни. Мутантов было меньше. Мутанты чаще умирали, чем рождались. Природа или нечто свыше отчаянно хотели убрать из их истории, чтобы начать всё заново… и в этом деле они претерпевали успех. - Я чувствую… вас, - вдруг произнёс Клайв. Хельга уловила в его голосе беспокойство. – Вы нервничаете. - Кажется, я становлюсь предсказуемой. - Хочется верить, что вы собой управляете. - Поверьте, мне тоже. Она снова теряла контроль. Росло её отчаяние, росли её силы. А разве может этого отчаяния стать больше, чем это есть сейчас? - Вы не убивали тех студентов, - тихо произносит Хельга, по-прежнему держа глаза закрытыми. Она пыталась сконцентрироваться. – Марию и Кевина, погибших в пожаре. Я видела их смерть во сне, но была слишком неопытна, чтобы понять, что я почувствовала бы подвох или заговор. Пожар случился из-за короткого замыкания, а последовательность неправильных действий не позволила им выбраться из горящего дома. - Да, - уверенно, ровно. Хельга вдыхает в себя эмоции Уайатта, его мысли и воспоминания. Он не врал ей… или, во всяком случае, сам не знал всей правды. Клайв не мог заниматься всем в одиночку, просто по какой-то причине именно он был наиболее приближен к выпускникам Института в целом и к ней, Хельге, в частности. - Я употребляла алкоголь и наркотики, - чуть выждав, она решает сразу задать Уайатту все накопившиеся у неё вопросы. – Зачем… нет, то есть, почему… Почему, если вы всё это время были в курсе, вы ничего не предпринимали? Вам это было нужно? - Это подавляло ваши способности, - Хельга рада тому, что Клайв отвечает строго по делу. – Мы… думали, что, быть может, со временем они мутируют или пропадут. Тогда мы смогли бы применить эти знания по отношению к другим пациентам. "Пациентам? Это к кому же?..", - она снова ненадолго погружается в свои мысли. Тактика дурацкая. Если они – как же её раздражало это "они"! – хотели провести таким образом некий эксперимент, им стоило подумать над безопасностью. Разве не логичнее было, раз на то пошло, избавиться от неё? Никто ведь не знал, как себя может повести нестабильный геном, простимулированный психотропными веществами… Впрочем, сейчас это, должно быть, уже не имело значения. - Вы наблюдали за мной неотрывно, - Хельга говорит, Клайв сухо кивает. Этот факт звучит пугающе, но она не чувствует испуга или хотя бы удивления. Она не знала наверняка, но предполагала. – И за остальными тоже? - По возможности, - уклончиво отвечает Уайатт. – Это необходимые меры. - Вы пытаетесь искоренить Х-ген? Или хотите, наоборот, научиться его… ну… генерировать? В глазах Клайва мелькает секундное замешательство. Он мог не знать ответа на этот вопрос, а мог не знать, может ли он разглашать подобную информацию. Оба варианта были возможными, судя по его "это не столь важно". Способы контролировать существующие мутации были изобретены очень давно, никакой тайны в этом не было. А вот гуманность их применения – другое дело. Но ведь если мутантов не будет, и сыворотку (в СМИ это называлось именно так) будет не на ком применять. Логика простая и довольно рабочая. Следующий вопрос дался Хельге тяжелее всего. - Тогда… несколько лет назад, помните… В ресторане вы сказали мне о моей вине в смерти Хэнка, - она произнесла это ледяным тоном и почувствовала почти что гордость. – Это был блеф или у вас есть какие-то основания и доказательства, тому, что… Договорить она не смогла. Секундная "радость" от осознания провала некоторых своих, самых страшных, догадок, вмиг испарилась, и Максимофф пришлось замолчать, чтобы не дать эмоциям выйти наружу. - Есть только предположения, - сильного облегчения от этих слов она не ощутила. – Но я бы не стал относиться к ним пренебрежительно. Ваш случай уникален, и в лабораториях, спонсируемых государством, мы смогли бы изучить его подробно. "Игра с искусственно навязанным мне чувством вины… Как же это в вашем стиле", - Хельга не подразумевала под этим "вашим" никого конкретного. Настоящие игроки, как водится, руководили из тени. - Что вы знаете о местоположении Джин Грей? От глаз Хельги не укрылись сомнения, мелькнувшие на лице Уайатта. Стоило признать, что читать его так же, как она делала это с остальными, было нелегко. Без помощи интуитивного восприятия и считывания эмоционального фона у неё бы точно ничего не вышло. - Я скажу вам это только потому что искренне хочу добиться вашего расположения, пусть мне и не стоит этого делать. Однако… Хорошо. Мисс Грей доставляет всем немало хлопот. Последнее, что знаю о ней лично я – о её связи с Джеймсом "Логаном" Хоулеттом, также известном как… - Росомаха?.. "Они… они ведь оба такие сильные… И они наверняка что-нибудь решат, придумают… Джин уже сделала для меня многое, я знаю, что у неё что-то получится… Может, если ей нужна будет моя помощь, я…", - Хельга не позволяет себе долго задумываться над этими словами. Она просто возвращает Уайатту его короткий кивок. - А. Точно, - один из наиболее очевидных вопросов оказался задвинут на задний план. – Зачем было везти меня сюда? Вы не могли взять эту папку с собой? - Нам ещё есть, что вам показать, но информацию лучше узнавать в дозированном виде. Вы не хотите посетить лабораторию? Некоторые наши исследования должны вас заинтересовать. Хельга помотала головой. - Хорошо. Вероятно, лучше сделать это в другой раз. Вам, скорее всего, нужно время на размышления. Думаю, вы и сами поняли, что данное вам когда-то предложение остаётся в силе... надеюсь, сегодня мне удалось убедить вас в том, что мы не замышляли и не замышляем зла против мутантов. Отвезти вас домой? Тишина, царящая на обратном пути, едва не выдавливает стёкла из машины. Хельга чувствует, что это напряжение создаёт Уайатт – она спокойна, как Будда, и это не равнодушное отчаяние, а что-то, смахивающее даже на удовлетворение от чего-то хорошего. На самом деле, у неё оставалось к Клайву ещё много вопросов, но смысла задавать их, пожалуй, больше не было. Они приезжают, Хельга говорит "до встречи" и открывает дверь как можно спокойнее. Она идёт к дому, и ухо улавливает, как сзади Клайв опускает стекло. - Мутантов осталось мало, мисс Максимофф, подумайте об этом, - произносит он. Хельга обернулась, стоять было тяжело, ноги едва её держали. - Я не знаю, что вам уготовано, но я никогда не желал вам зла. С нами вы будете в безопасности. У вас будет шанс послужить на благо страны, возможно, вы спасёте много жизней. Ваши силы всегда меня восхищали, - лицо Уайатта обезобразила добрая улыбка. – Я положил в карман вашей сумочки визитку. Дайте знать, когда будете готовы к разговору. Я более чем уверен, что вы примете взвешенное, правильное решение. Хельга отводит взгляд от дневника. Головокружение прошло, она чувствовала себя отвратительно трезво. Стоило, должно быть, по-серьёзному обдумать... нет, само собой, не предложение Уайатта о работе на какие-то там силовые структуры. Всего лишь план дальнейших действий. - За мной следили, - говорит Хельга, не осознавая, как внезапно начала укачивать себя, как ребёнка. Она вспоминает историю самоубийства Эрнеста Хэмингуэя, оказавшегося в психбольнице из-за своей паранойи по поводу слежки от ФБР. Рассекреченные не так давно документы подтвердили эту теорию, опасения писателя были не напрасны. С ней произойдёт то же самое? А сейчас всё еще проводят псевдолечение электрошоком?.. Её паника отчего-то продолжалась недолго. Хельга ложится спать, понимая, что решения лучше сейчас всё равно не найдёт. Ей снятся какие-то горы и реки, слишком красивые, чтобы быть реальными. Жуткий голос, твердящий о сумасшествии её семьи, эхом разносится над заснеженными вершинами. Наступает утро. Хельга стоит перед зеркалом, расчёсывая волосы, спутавшиеся после сна, и абстрактно размышляет о жизни. Когда ты не работаешь и не учишься, у тебя появляется удивительно много времени на рассуждения, особенно на те, в которых нет никакого смысла. - Взрослая такая, - говорит Хельга своему отражению, которое собиралось заплести волосы в хвост. Обычное, бытовое дело, но всё ощущается иначе, когда жизнь представлена бесконечной чередой сменяющихся психозов. Хельга даже по-своему радовалась, когда в ней появлялось желание сделать что-то не ради успокоения, а просто так. Помыть пол, потому что он грязный, а не потому что трясущиеся руки нужно занять делом, приготовить ужин, чтобы съесть его, а не для того, чтобы чем-то забить свободное время. В такие минуты Хельга чувствовала какой-то прилив сил, словно организм напоминал ей о том, что она всё ещё жива и может вести себя нормально. Командировка Майка подходила к концу. Через три дня он вернётся, а двадцать восьмого сентября они должны пожениться. А что будет дальше? Теперь Хельга знала всё, чего знать не хотела. Передержанные тайны были раскрыты слишком поздно, и казалось, будто никакого смысла в этом уже и не было. Пришедшая первой паника довольно скоро сменилась оцепенением. Что теперь делать? Куда идти? Она получила ответы на все свои вопросы, и что делать дальше, только ей решать. Принятие верных решений, к несчастью, никогда не было её… особой способностью. «Ген-Х – мутация как она есть», - пишет Хельга в дневнике, надеясь, что изложенные на бумаге мысли перестанут её душить. – «Мутанты не запрограммированы на долгую жизнь, как дети, рождённые с различными патологиями. Сколько из них… нас доживает хотя бы до тридцати? А те, кто доживает – они счастливы? Иногда про них пишут в газете или показывают по телевизору, а потом про них все забывают. Может, было бы лучше, если бы забыли и про нас? Наверное, так скоро случится. Нас всё меньше и меньше. Мы не рождаемся, только умираем один за другим… Естественный отбор, так заложено природой… Значит, так было нужно?». Она перелистывает страницу. Перед глазами встают цифры из вчерашнего доклада. Хельга отодвигает тетрадь, берёт в руки другую, с грозным тигром в азиатском стиле на обложке. Максимофф открывает наугад и сжимает зубы при виде записи, однажды давшейся ей едва ли не тяжелее всего. Кажется, она впервые перечитывала её. «Они кричали на меня, обе плакали. У Лиры была истерика, а у меня слёз не осталось. Мне пришлось драться с ними обеими, и Линда случайно вырвала мне клок волос. Она что-то говорила про какую-то помощь, я уже не слушала. Из меня словно всю магию высосали, но я стёрла память им обеим и внушила мысль об отъезде. Это отвратительно жестоко, но ведь иначе было никак? И я убежала из дома. Неделю пряталась по окрестностям, наблюдая за ними. Они уехали. В Восточной Европе, быть может, будет хуже, чем здесь, но лучше для них. Я люблю их. Я очень их люблю». Когда-то, на одном из первых для неё собраний анонимных наркоманов, она сказала «я потеряла семью». Звучало трагично, но ведь, получается, она сама и разрушила всё, что у неё было, своими руками уничтожила. Впрочем, для тех людей такое было обычной практикой. И у Хельги, в отличие от многих из них, оставался Эрик. Неприятная ложь, но что поделать. Джин, Реми, Сиро… В голове так много образов, так много всего. А в сущности-то - что имело значение, что было для неё, Хельги, важно? Лира, Линда, Эрик, Курт. За каждого из них она отдала бы свою жизнь, может, так оно и вышло. Но вот сейчас, по прошествии лет, могла ли Хельга утверждать, что её благие намерения выстелили дорогу во что-то хорошее? Что Курт без неё жил жизнь лучшую, чем мог бы с ней? Что она не знала, что ли, как сильно он её любит, и что предпочёл бы даже раннюю смерть существованию без неё?.. Хельга знала. Она всё это знала. И скорбела, пожалуй, достаточно. - Мы вымираем, - снова говорит Хельга. Может, их всех поджидала скорая смерть. Она ведь уже чувствовала её не так давно, понимала, что умрёт в ближайшие несколько лет - магия прежде не обманывала её с подсчётами, вряд ли у неё был повод врать сейчас. Выходит, её имя тоже вскоре пополнит табличку в составленной специально для неё же папке. И к чему тогда всё это было? Сделала ли Хельга кого-то счастливым, изменила ли что-либо в мире? Будет ли она рада умирать с такими мыслями?.. Нет, конечно. Клайв сказал, что она, разумеется, примет взвешенное и правильное решение. Эти слова звучали по-особенному. Хельга улыбается - так странно, на осознание самых простых истин у неё ушли годы! Да, Уайатт прав. Она примет такое решение, единственно верное и самое нужное. Если им с Куртом осталось недолго, последние дни этой жизни они проведут вместе. Хельга поднимается, собирает тетради. Улыбка никак не может сойти с её лица, а внутри разливается что-то, что можно было бы назвать исцелением. Хельга чувствует себя здоровой - разве такое возможно?.. Она хочет в это верить. - Я всё это время была замужем за другим, - подойдя к комоду, она шепчет это фотографии, на которой они с Майком запечатлены вместе. – Прости меня. На то, чтобы всё решить, Хельге потребовалось меньше часа. Пьянящая легкость выпущенных наружу сил могла свернуть горы и обратить время вспять. Ей мерещилась свобода от душащих её диагнозов и колючего шлейфа прошлого – чужих обид, смертей и расставаний. Из всех энергий, существовавших на этой планете, Хельга по-настоящему чувствовала только энергию Курта. Так же отчётливо, словно они виделись совсем недавно. На самом деле, ей было сложно дать отчёт своим действиям – магия вновь руководила ей. Хельгу никто не учил этому, всё получалось само. Игра с логистикой и авиакомпаниями, выяснение маршрута, собранный рюкзак. Новая жизнь в новой стране. Или они ещё вернутся? Не всё ли равно… - Я тебя люблю, - произносит Хельга, стаскивая с пальца обручальное кольцо. Без него в этих словах больше не будет лжи. – И я всё исправлю. Хельга забрала из дома только свои тетради, ничего больше ей было не нужно. От искусственной жизни её отрезает хлопнувшая дверь – дальше только… только Он. И она. Снова вместе.

***

«Я дома». Нет, не так. «Я дома?». Курт ничего не чувствует, оказавшись на родной земле впервые за десять лет. Он даже не знает, может ли называть её по-настоящему родной, если ни его отец, ни его мать не имели к Германии никакого отношения. Здесь всё не так, как было когда-то, и то, что было, кажется сном. Курт хочет радоваться, но не может. Эбби оглядывается с любопытством, то и дело поворачиваясь к нему затылком, а он хочет не отрывать от неё глаз, смотреть, не переставая, потому что возле неё ему вдруг стало лучше. Казалось, словно он нашёл что-то, что давным-давно искал, что какая-то деталь прежде изломанного паззла наконец нашла законное место. Эбби (чужое имя, Курт знает это) ловит его взгляд, и теперь уже не отвечает на него нерешительной улыбкой, потому что тоже что-то поняла. Кто она такая?.. Когда самолёт приземлился, их перестало связывать временным явлением случайной встречи. За стенами аэропорта в этом общении уже не будет никакой необходимости, да и была ли она вообще? Курт не понимает своих чувств, но он хочет продлить эти минуты вместе, пока Эбби не попрощается с ним и не забудет его со всеми его странностями и нелепыми вопросами. Может ли быть такое, что он тоже заинтересовал её? То, что творилось у него в голове, совсем не походило на всё, ощущаемое им прежде. Курт встречал многих женщин, но смутно осознавал, пусть и не хотел в этом признаваться, что, кажется, никого и никогда не любил. Он даже не знал, что это такое – любовь. Девушки могли вызывать трепет, желание, уважение, в конце концов, но ничего такого, чтобы он готов был связать с ними жизнь, завести детей, умереть за них. Это всегда был обусловленный чем-то интерес, внезапно возникшая страсть или обыкновенная скука, но не более. А сейчас... Нет, само собой, они же не в диснеевском мультике. Нельзя полюбить первую встречную, да ещё и, будучи в здравом уме (Курт на это рассчитывал), в этом признаться. И всё же так странно… Эбби вызывала в нём чувства, о которых он даже не задумывался. Ему хотелось прикоснуться к ней, хотелось нарисовать её - а ведь он так давно не рисовал людей в принципе - хотелось гулять с ней под руку, и ему будто снова исполнилось пятнадцать. Откуда у него такие мысли? Почему всё это кажется таким правильным, знакомым, будто это всё уже случалось? Почему… почему именно она? - Эбби, - вдруг говорит он, прежде чем осознаёт свою мысль. – Скажите, вы… Вы мутант? - Как вы узнали? – удивлению в её голосе Курт не верит, и Эбби даже не старается сделать его подлинным. Она улыбается. Самолёт идёт на посадку, уши закладывает. Курт на несколько секунд закрывает глаза. Всё кажется слишком нереальным. Эбби. Курт знает, что это не её настоящее имя, и ему кажется, что он знает её настоящее, но почему-то никак не может его вспомнить. - Вы покажете мне город? - Да, - в его голосе слышно облегчение, и кого угодно должно было бы это смутить. Но она никак на это не реагирует. Они обедают в уличном кафе, а потом перед глазами, как в ускоренном видеомонтажом кинофильме, замелькали достопримечательности Дрездена. Фрауенкирхе, она же церковь Богородицы, «Шествие князей», дворец Цвингер, по которому они гуляют уже третий час. Курт ничего не воспринимает. Он смотрит только на Эбби, слушает её голос, а когда в какой-то момент он будто бы случайно берёт её за руку, чувствует такой резкий прилив счастья, что едва не подпрыгивает на месте. От ладони по всему телу расползается мягкое, успокаивающее тепло, и это совсем не похоже на возбуждение, это успокаивает – Курт понимает, что всё время «до» этого прикосновения, до Эбби он был встревожен и почти напуган. Эбби… Это не её имя, и теперь Курт знает это совершенно точно, и не может больше произносить его даже в мыслях. А как же её зовут на самом деле? Он знал. Когда-то он это знал. «У тебя нет имени… И у меня, когда я рядом с тобой». Это ведь глупо? Они же знакомы меньше суток. Что с ним, в конце концов, творится? Он свихнулся? «Я никого не любил», - вдруг понимает он, и эти простые слова всё объясняют. Женщины были, наверное, даже много. Они появлялись и пропадали, ни одна из них ничего для него не значила. Ни разу он не чувствовал даже чего-то отдалённо напоминающее это прикосновение. Он не мог вспомнить лица ни одной из своих любовниц – теперь только она, нет, Она имела значение. - Только ты, - срывается с его языка, и сердце разбивается на осколки, когда Её губы растягиваются в улыбке. Её глаза заволакивает туман – он не сразу осознаёт, что это слёзы. Он не знал, что так можно плакать. Почему Она плачет? - Только ты, - повторяет Она, и так странно, но он понимает эти слова… Понимает их смысл. Сейчас. Всё прояснится сейчас. Балюстрада верхних павильонов дворца холодит ладонь мрамором. Где-то там, в прошлой жизни, они с Ней точно так же стояли у некой мраморной балюстрады, и он говорил ей о любви. Он это помнил. Она тянется к нему. Губы обжигает поцелуем, Её слезы горячие, точно нагретые огнём. - Я искала тебя… там, во тьме, - говорит Она, и он растворяется в бесконечной дымке её ледяных глаз. – Я знала, где ты, и знала, что я не могу быть рядом. Я искала тебя в себе. - Мы искали друг друга, - сначала кажется, будто эти слова кто-то произнёс за него, но теперь всё вдруг встало на свои места. Курт впервые узнал, что такое прикосновение к душе. – Искали… и нашли. Без тебя всюду была темнота. Он водит руками по её рукам. Их пальцы переплетаются. В сцеплённом замке роятся искристо-белые всполохи магии. - Потому что настало время, - Её глаза вспыхивают лунным диском. Его ослепляет этот свет, и он знает, что был слеп бесконечно долго. Там, где к его коже прикасается Её, по телу разливается колючее тепло. Линии энергии, танцуя и переплетаясь, бегут вверх, к его голове. Ему не больно. Ему больше никогда не будет больно. Серебро лунного танца, яд поцелуя, невыносимая печаль разлуки. В его голове роились, вставая на свои места, отнятые воспоминания. К ним возвращались чувства. К ним вернулись их имена. - Курт? Она выдыхает себя ему в губы. Её ладони на его щеках. Её силы вошли в свой зенит так, как в полнолуние набирает силы Сатана. Шёлк волос на костяшках пальцев. Сладкий запах кожи. В сжатом в его руках теле крылась мощь, способная стереть этот мир в порошок, но этому не суждено будет сбыться, пока рядом будет он. Так, как было до того, так, как будет всегда. - Helga.