Она поверила в сказку

Такие длинные тени на потолке – Похожи на лица. Такие тонкие вены в её руке И сердце боится… А.Иванов - «Она поверила в сказку»

Тсуна лежала на постели, бездумно глядя в потолок, невольно возвращаясь к тому, что от двойственности чувств она медленно сходит с ума. Внешне – послушна и безропотна, а внутри все сводит от унижения и бессилия. Спокойная днем, ночью она кусает подушку, давя рыдания. Она бесстыдно стонет в объятиях Кёи, принимая предательство тела, но чувствует, что холод Хибари никуда не делся – он обжигает её сильнее, чем его властность и сила, и в его глазах она все равно вещь, что бы он ни говорил ей, утверждая обратное. «Что со мной?» - не переставая спрашивает она себя. «Ломаешься….» «Куклы часто ломаются…» «А ты стала куклой…» «Вещью…» «Ты слишком долго играла эту роль и…» «…и она стала тобой» «Покорная игрушка…» Изо дня в день одно и то же: бессонная ночь (из-за Кёи или же водоворота мыслей), попытка уснуть днем, золотая клетка комнаты (разрешение Кёи ходить по дому осталось неиспользованным), ложь явно волнующемуся за неё Алауди… Она не помнила, когда это началось, и от этого становилось еще страшнее. Это действительно похоже на сумасшествие. Шипящие голоса мерзко шепчут ей, во что она превратилась, что её ждет, что она потеряла… Она борется, тонет в кошмарах, невольно ищет забытья в близости с Кёей: нежеланной, ненавистной, неправильной, но почему-то нужной и необходимой, как наркотик. Замкнутый круг, разорвать который может только одно… Голоса, почуяв это, словно шакалы падаль, довольно хихикают, заглушая своим смехом то светлое, что еще осталось в ней, пытающееся докричаться до разума, остановить, спасти. Но Тсуна не слушает, понимая, что больше не хочет жить. Не хочет жить так. Ждать, пока она надоест, и от неё избавятся. Её не отпустят во все четыре стороны, а после того, что с ней сделали, ей дорога лишь в сторону древнейшей профессии, куда наверняка её и отправят, если не убьют. И если она хочет сохранить остатки гордости, у неё нет выхода. Все случившееся можно было сравнить с со сменой времен года, в одночасье прошедшей перед одной, только начавшей расцветать жизнью. Эта жизнь была солнечным летом, но холод осени – крушение мечты и навязанная жизнью роль, сломал её, а наступившая следом зима – этот плен, сковала, лишив воли, а теперь и рассудка, а такая желанная весна – свобода, уже не наступит никогда. Теперь для неё будет только зима. Ослепленная горечью принятого отчаянием решения, она не могла знать, что весна совсем близко... В это же время Дом Реборна ди Аркобалено Выслушав Алауди, Реборн обернулся к Елене, вопросительно выгнув бровь. Елена кивнула: - Он говорит правду. - Что ж, это прекрасно. Что же требуется от меня? Я могу считать свое задание выполненным? - Почти. Я хочу отослать Кёю, пока буря не утихнет, но я не хочу, чтобы Джотто узнал о его причастности к этому, - ответил Алауди, - Во всяком случае, сейчас и не от меня. Но в первую очередь необходимо сделать возвращение Тсуны домой максимально безболезненным. Реборн смерил старшего Хибари пристальным взглядом: - Ты понимаешь, что будешь моим должником? - Да. - Тогда ваши предложения? – тут же перешел к делу Реборн. Вскоре Алауди возвращался домой, обдумывая разработанный ими примерный план. На нем первый и пока что главный пункт: найти предлог, чтобы Кёя уехал. Чем дальше, тем лучше. Хоть в Сибирь, лишь бы какое-то время в Италии и поблизости от неё и духу его не было. Конечно, это трудно, но в крайнем случае Алауди пойдет с козырей и расскажет ему, с кем тот спал, сколько проблем они теперь имеют и каких трудов ему стоило прикрыть их задницы от гнева босса. Подъезжая к вилле, старший Хибари даже не подозревал, что предлог для выпроваживания Кёи назревает сам по себе, как по заказу. Причем предлог такой, что тихое выпроваживание может смениться громким вышвыриванием. В это же время Вода, источающая легкий аромат фруктов, порожденный пеной для ванн, мягко обняла своим теплом тело, когда Тсуна легла в ванную. На аккуратно заправленной кровати в спальне лежало прощальное письмо – ведь обычно те, кто решил совершить самоубийство, пишут таковые, и в нем Тсуна выплеснула все, что чувствовала. И теперь она разомкнет этот бесконечный круг. Лезвие тускло блеснуло в свете затуманенной паром лампы. «Простите…» Короткая вспышка боли – алые капли начали медленно окрашивать пену в розовый цвет. Савада закрыла глаза, устраивая голову на специальной подставке. Да, к смерти нельзя быть готовым, но почему-то ей не страшно. Для неё это не просто начало. Это – путь к свободе. Вечной свободе. Стоило Алауди войти в дом, он сразу же почувствовал, что что-то не так. Он ощущал беду так четко, как акулы чуют кровь. Это чувство неотвратимой беды сразу же поселилось под ложечкой, заставляя кожу похолодеть от напряженной, с металлическим привкусом крови, атмосферы, разлившейся в доме. Их отец, Фонг, называл такое «запахом смерти». Такая атмосфера там, где находится смертельно больной или умирающий человек, именно она предшествует агонии или самой смерти. Но никто не болен и не… Побледнев, Алауди бросился наверх, в комнату Тсуны, моля всех богов, чтобы успеть. «Нет!» Дверь в комнату пришлось выбивать. Алауди нашел Тсуну в ванной, в алой от крови воде. Она уже была без сознания, а когда он, наскоро, только чтобы остановить кровь, перевязав ей запястья и вызвав «скорую» привел её в чувство, она лишь спросила: «Зачем?» и разрыдалась в голос. А он, не обращая внимания на мокрую рубашку с пятнами крови, обнимал её, слушая сбивчивый, так долго сдерживаемый поток чувств, и мысленно проклинал брата, надеясь, что этот поступок не сломит её. «Бедная моя девочка…, - думал он, гладя её по волосам, - Почему ты ничего не говорила мне? Зачем ты пошла на это? Мне следовало сказать раньше, что я освобожу тебя, но я боялся, что ложная надежда сломит тебя, Тсуна. Прости меня». Врач из «неотложки» сказал, что Алауди успел вовремя. Еще немного, и её уже можно было не спасти. Тщательно забинтовав Тсуне запястья и сделав ей укол успокоительного со снотворным эффектом, врачи забрали девушку в больницу. Она потеряла довольно много крови, и ей требовался полный покой, так что Алауди так было спокойнее. Теперь она в безопасности и её ничто больше не коснется. Он позаботится об этом. Так что, отчасти хорошо, что сейчас её не будет на вилле. Потому что скандал, медленно назревавший все время, что Тсуна находилась в доме, сегодня дошел до точки кипения, и бури не миновать. - Что произошло? – спросил Кёя, быстрым шагом войдя в кабинет брата, - Я сорвался с работы, как только получил твое сообщение. Что за срочность и где Тсуна? Алауди оставил стакан с виски в сторону и поднялся с кресла. И только тут младший Хибари увидел, что рубашка у всегда аккуратного брата мятая, с пятнами засохшей крови. Внутри все напряженно подобралось, а при виде взгляда брата в голове звякнул тревожный колокольчик. В такой ярости он не видел брата уже лет пять точно. Правда, тогда он наблюдал за ней со стороны, а теперь…. Теперь, похоже, она направлена на него, как на…причину? - Ал…, - Кёя невольно сделал шаг назад, но Алауди лишь запер дверь кабинета. Обернувшись к брату, он долго смотрел ему в глаза, а потом с размаха отвесил ему хлесткую пощечину, после чего сжав лацканы его пиджака, притянул к себе. - Идиот, - прошипел он ему в лицо, - Самовлюбленная холоднокровная сволочь! Я предупреждал тебя – она не из прежних твоих игрушек! Ты хочешь знать, где она? Она в больнице. Что случилось? Сущий пустяк – она попыталась покончить с собой. Ты почти сломал её. И теперь мне страшно представить, что случилось с другими, брошенными тобой. О ком ты забыл, и ком мы, увы, теперь ничего не знаем. Ты понимаешь, что ты чуть не убил её? - Я? – Кёя вырвался, - Какого черта, Алауди?! Вместо ответа тот буквально бросил его к столу, где лежало прощальное письмо Савады. - Потрудись прочесть. Говорят, что самое верное решение задачи то, что является самым простым. Простое же решение той задачи, что стоит передо мной ужасно, но оно, увы, единственное. Я больше не могу играть эту затянувшуюся роль послушной рабыни и устала притворяться куклой. Боюсь, что начинаю превращаться в неё, а я не хочу этого. Наверно, что мне стоило с самого начала забыть о свободе, но рожденный свободным никогда не смирится с неволей, каким бы покорным он ни был. Нет ничего хуже ожидания, и я знаю, что рано или поздно надоем или сломаюсь, и тогда от меня избавятся. Однако, сохраняя гордость, я опережаю этот миг и следую простому решению поставленной задачи. Так будет лучше. Обычно самоубийцы пишут, кого винить в своей смерти, но я же не виню никого, кроме себя. Потому что к этому привели моя наивность и глупость. Это мое решение – трудное, но осознанное. Могу сказать лишь спасибо: Кёе – за то, что избавил меня от радужности иллюзий, Алауди – за то, что помог принять мне стоящую за ними реальность. Прощайте, и храни вас Бог. Тсунаёши. P.S. И все-таки я свободна. Кёя поднял взгляд на брата, чувствуя, как внутри разливается ледяная волна ужаса. Впервые Кёе Хибари было страшно. И дело было не в попытке самоубийства и содержания письма, а в том, что первопричиной всего этого был он сам. Именно он, Кёя Хибари, ослепленный необычностью этой девушки даже не потрудился понять её. Он, казалось бы, знающий женщин, не сумел почувствовать, что она действительно слишком хрупка для выбранной им роли, и что он действительно просто ломал её, перестраивая и даже не задумываясь о последствиях. - Проникся? – холодно спросил Алауди, сделав глоток виски, - А теперь я отвечаю на третий вопрос. Срочность в том, что у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы выбрать куда уехать и уехать тут же. Чем дальше – тем лучше, желательно не в окрестности Италии. Причина проста: в твоих игрушках находилась племянница Джотто. Тсуна – дочь его брата, детектива полиции, Савады Емитсу, и все силы семьи брошены на её поиски, к которым присоединился сам Реборн. - И почему ты скрывал все это? – спросил Хибари, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Если Джотто узнает о том, что его племянница была у него, и что он с ней делал, то ситуация примет такой оборот, об итоге которого говорят либо хорошо, либо ничего. Сиречь, он труп. Конечно, при условии, что его найдут и нормально похоронят. А то ведь ему могут, следуя традициям, и бетонные ботинки* подарить. И тут ни брат, ни их дружба с сестрой босса не помогут, ибо та скорее всего присоединится к Джотто в этом нелегком внутрисемейном деле. Алауди лишь кривовато усмехнулся, глядя на то, как сменяются разные оттенки бледности под влиянием усиленной работы мысли на обычно бесстрастном лице брата: - Кто-то же должен был спасти твою шкуру, а заодно и себя. Я не буду тебе говорить, каких трудов, сил и затрат мне это стоило, но именно из-за всего этого я и прошу тебя уехать. - Надолго? - Пока я сам не скажу тебе возвращаться. Так что можешь начинать сборы. У Кусакабе список рейсов с уже забронированными билетами – на выбор. - Ясно. А… - Забудь о ней. Не думаю, что она будет рада тебя сейчас видеть – ей нужен полный покой. - Что ж, тогда не буду терять время, - Кёя положил письмо на стол и вышел из комнаты. Посмотрев ему вслед, Алауди покачал головой и потянулся за мобильным. - Алло, Елена? Это я. У нас возникли непредвиденные обстоятельства… Говоря откровенно, Кёя чувствовал себя отвратительно. Настолько, что впервые в жизни ему хотелось уподобиться травоядному и убиться. Одно дело, когда ты отнимаешь жизнь сам, а совсем иное – когда доводишь до того, что человек убивает себя. Одно дело, когда ты стреляешь в упор в попытавшегося убить тебя мужчину – твоего врага, а совсем другое – когда из-за тебя дошла до грани совсем юная девушка. Сорванный тобою, медленно ломаемый и мерно втаптываемый в грязь цветок. Кёя ничуть не удивится, если Тсуна не простит его, ничего нельзя будет уладить, и ему придется вечно торчать за пределами Италии. Возможно, это будет к лучшему. Изгнание из стаи – худшее наказание для любого хищника, если он не одиночка. Младший Хибари взял оставленный Тетсуей в его кабинете список рейсов. Пожалуй, можно насладиться покоем и размеренностью где-нибудь в Лихтенштейне или же скрыться за готическим величием Праги, или…Может, стоит обратить свой взор на неуловимость Востока? Подумав, Кёя обвел в списке третий снизу пункт – Япония. Там его точно искать не будут. Собирая вещи, Кёя поймал себя на том, что когда-нибудь найдет в себе силы переступить через себя и попросить прощения за всю ту боль, что причинил девушкам и попытаться найти свое счастье. Если, конечно, оно ему суждено. - Что с ней? – Елена ураганом ворвалась в кабинет друга, - Как она? - Все страшное позади, - успокоил подругу Алауди, - Я успел вовремя. Какое-то время ей придется провести в больнице, но тем не менее… - Ал, - в голосе женщины лязгнула сталь, - Где он? - Елена… - Где он, Алауди? - У себя. Когда дверь в его комнату с грохотом открылась, а на пороге возникла разъяренная Елена, Кёя не удивился. Лишь молча поднялся с кресла, приветствуя вошедшую женщину. - Я могла бы сделать так, что ты бы исчез и тебя никогда не нашли в назидание другим, - начала Елена, задумчиво глядя в глаза Кёе, - А могла отдать брату и пусть бы разбирался он. Но, пожалуй, я оставлю тебя самому себе. Твоей совести и душе, если она у тебя есть. Вижу, ты уже в курсе всего. - Да. Самолет завтра утром, - Кёя не отвел взгляда, - Я не прошу снисхождения – прощение должно прийти само и со временем. Елена выгнула бровь, явно удивленная, кивнула, но сказала лишь одно: - А это уже будет зависеть от самой Тсуны. Что ж, Кёя, я не прощаюсь, но и до встречи тоже не говорю. Глядя на закрывшуюся дверь, Кёя подумал, что со временем Тсуна станет такой же сильной. Это у неё в крови. А значит, он бы не смог её удержать никогда. И эта попытка самоубийства – тоже знак этого. Она предпочла умереть, выбрав свободу, нежели сломаться. А это говорит о многом. Кровь Вонголы… Утром Кёя Хибари, контролер возвращения финансовых долгов семье Вонгола, младший брат Алауди Хибари – начальника службы безопасности семьи Вонгола, покинул Италию на одном из ранних рейсов «Палермо – Рим – Токио». *один из видов казней, используемых в мафии. Человеку заливают ступни в бетон, так, чтобы он образовывал груз, и бросают в море.