После мрака свет

В восемь часов утра в комнату бесшумно заглядывает Эраст, облаченный в кимоно. Он только закончил свою ежедневную тренировку и теперь раздумывает о завтраке. Спальня Якова тонет во мраке, а сам он крепко спит, обняв и прижав к себе одной рукой Николая, а второй зарывшись его в волосы. На губах Николая слабая улыбка, и Эраст осторожно прикрывает за собой дверь. Незачем их будить, сами встанут. Яков просыпается первым. Он слышит сквозь сон звук приоткрывшейся двери, каким-то шестым чувством улавливает появление брата, но знает, что его не потревожат. Николай под его руками расслаблен и спокоен, что для него редкость. Крепко спит бывший писарь, длинные черные ресницы оттеняют бледность кожи. Яков на несколько секунд прижимается губами к высокому чистому лбу. При мысли, что он обещал Гоголю отвезти его домой, внутри всё болезненно обрывается. Раз обещал, надо выполнять. Однако Николай, сонно закопошившись, открывает глаза и несколько минут сонно рассматривает сумрачное лицо Гуро. — Доброе утро, голубчик. Выспался, я надеюсь? — негромко интересуется Яков. — Странно, — хриплым со сна голосом признается Николай, — вообще ничего не снилось. У меня так не бывает. — Обычно вас мучают кошмары, не так ли? — Гуро улыбается краем губ, не может удержаться, чтобы не потрепать сонного Гоголя по волосам. — Да, и они имеют обыкновение сбываться, — признается писатель. — Завтракать будете, Николай Васильевич? — Буду, спасибо. Яков встает и распахивает шторы, впуская солнечный свет в спальню. С каким-то странным звуком Николай ныряет с головой под одеяло и недовольно сопит. — Ну нет, вставайте, голубчик, вставайте. Так и весь день пролежать можно. — И пусть, — словно ребенок тянет Гоголь. — Вы же вроде домой собирались, — напоминает Яков, прикусив губу. Николай смешным холмиком ворочается под одеялом, пока Гуро не хватает его и не поднимает, стаскивает с головы одеяло. Писатель сидит, зажмурив глаза, растрепанные волосы лезут в лицо. Но он такой довольный, такой счастливый, что Яков, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, зарывается носом в черные пряди и целует в макушку. Николай замирает, потом неловко поворачивается к нему, открывает наконец глаза: — А вы ведь не хотите, чтобы я уезжал, да? — Да разве мне хочется с тобой распрощаться, голубчик? Опять ведь заляжете в своей норе, носа на улицу не кажете. А тут под присмотром, то со мной, то с Эрастом. — Не могу же я переехать к вам! — возражает Николай. Почему не можешь, можешь, думает Гуро, улыбаясь, чтобы скрыть неимоверную тоску в глазах. Николай, кажется, ничего не замечает. Но он как-то сникает, словно сияющее из глубины его души солнце закрыла туча. — Яков Петрович… Смотрю я на вас и поверить не могу, что вы можете быть таким. — Каким? — уточняет Яков, проведя ладонью по затылку писателя. — Таким… домашним, что ли. Простите, я не должен так говорить, — смущается Николай. — Ну что вы, Николай Васильевич, вы можете говорить то, что считаете нужным. Возможно, вы и правы. Оба ненадолго замолкают, потом Николай опускает голову: — Мне надо собираться. — Слуги соберут вещи, — возражает Яков, осторожно взяв его за руку и накрыв ладонью, — посидите еще немного вот так… Николай поворачивается к нему, и видит Яков точно такую же тоску в светлых глазах. — Коленька… — Гуро ласково касается кончиками пальцев щеки писателя и невесомо целует его в губы. И Николай не отстраняется, не возражает и не отталкивает его, даже когда ладони Якова ложатся ему на предплечья и подтягивают ближе к себе. — Ты мне очень нужен, — глухо, затравленно шепчет Гуро на ухо, — я давно это понял, но никак не мог принять. А теперь ты уезжаешь, и я не могу, Коленька, правда. Николай молчит, только прижимается теснее, обнимает за пояс, утыкаясь носом в ключицу Якова. На несколько долгих минут они словно застывают, чувствуя тепло друг друга. Потом Яков медленно опускает его на постель, зарывшись одной рукой в черные волосы на затылке, другой обняв за поясницу, касается мягких губ, раскрывающихся навстречу. Терпкий, густой, насыщенный, словно хорошее вино, поцелуй. Легкое касание плеч, ключиц. Николай под ним расслаблен и в то же время тянется навстречу, обнимая в ответ, именно его руки первыми скользят под рубаху. Яков целует его исступленно, пока зрение у обоих не заволокло багряной темнотой. Остаются только прикосновения рук, губ, сбившееся дыхание. Николай вздрагивает под руками, Яков целует его в висок, шепчет успокаивающе: — Родной мой… Замирает, давая привыкнуть к себе. Николай тяжело дышит, пальцы, вцепившиеся в плечи Гуро, не дают отстраниться ни на миллиметр.

***

К завтраку оба спускаются в двенадцатом часу. Эраст оглядывает их с улыбкой, отмечает румянец, припухшие слегка губы Николая и его совершенно безумно-счастливый взгляд. Яков сдержанней, но он приобнимает его за пояс, на миг зарывшись носом в волосы. — Добрый день, — кивает Гоголь, усаживается напротив. — И в-вам не хворать, — Эраст переводит взгляд с него на брата. Гуро пожимает плечами и улыбается, опустив взгляд. Оба такие счастливые, что Фандорин закатывает глаза, усмехнувшись про себя. И что бы они без него делали? Конец.