Kneel, my love...

DNMO, Sub Urban — Broken       Томас впервые видит её на утренней пробежке.       Всю неделю моросил холодный дождь, но мужчина не забывал о привычках и поддерживал тело в форме. На набережной было мало людей; Бобби бежал впереди, держа в зубах короткую палку. Музыка в наушниках кончилась, что говорило об окончании пробежки. Томас замедлился, переходя на шаг и выравнивая дыхание. Пёс немедленно подбежал к нему, получая дозу ласки и новую команду «пас», и тут же ринулся вслед за улетевшей в сторону парка ветки.       Над Темзой, как и над всем городом, парил легкий туман. Погода была вполне сносной, как и атмосфера, царящая вокруг. Даже шум машин вписывался в общую картину осеннего утра в Лондоне.       Томас остановился, просматривая телефон на наличие сообщений и звонков, но лай собаки заставил его отвлечься и поднять голову. К нему двигалась чёрная тонкая фигура, а Бобби бежал прямо перед ней, ведя к своему хозяину. Мужчина ускорил шаг, раздумывая над тем, что же могло произойти: его пёс был спокойным, разве что игривым, он никогда не бросался на людей, редко лаял на кого-то и вообще старался не убегать далеко от Хиддлстона. Однако, чем ближе подходила фигура, тем сильнее Томас убеждался в своей правоте: собака никому не вредила, возможно, отчасти, так как несла в зубах чужую перчатку. Женскую.       — Простите за беспокойство, но это чудо, — фигура оказалось молодой еще девушкой, подростком с какими-то необычно горящими глазами, — отняло мою перчатку. Забрать я не смогла — он бегает быстрее меня, — незнакомка легко улыбнулась, в упор глядя на Томаса, из-за чего тот поник, решив, что его узнали и все это было специально разыграно.       — Приношу свои извинения за это, как вы выразились, чудо, — мужчина подозвал пса, забирая у него вещицу. Он протянул перчатку девушке. — Бобби, обычно, не ворует чужие вещи.       — Не страшно. Спасибо, — незнакомка забрала свою вещь и повернулась, собираясь возвращаться назад.       Когда она отдалилась от мужчины на несколько метров, Томас подумал, что стоило бы как-то загладить глупую ситуацию, даже если все это было очередной уловкой фанатки его творчества. Он в несколько шагов нагнал незнакомку.       — Простите, не хочу показаться настойчивым, но я бы хотел угостить вас кофе. Или, может, чай, что вам больше нравится.       — Тогда лучше чай. Чёрный, — и снова эта непринуждённая улыбка, от которой вдруг в груди мужчины потяжелело.       И дождь закончился.       Последней встречи не было. Томас видел только, как застегивался черный пакет, пока полицейские обсуждали, что в этом месте утопленников никогда не было. До этого дня.       Вернувшись домой, мужчина вдруг осознал, что даже не знал её имени. Столько недель они общались, говорили на самые разнообразные темы, порой спорили, иногда смеялись из-за глупых шуток. И все это время он не чувствовал напряжения, того раздражения, которое вызывала преувеличенная увлеченность им же другими людьми. Девчонка-подросток оказалась до невозможного интересной взрослой не по годам, словно осознавшей смысл этой жизни и разочаровавшейся в нем, потому как иначе объяснить её горящие неизвестным чувством глаза невозможно.       С ней было легко, просто, приятно находиться рядом. Однако ей было это ненавистно — Том осознал это, читая через пару дней ее предсмертную записку в газете: «Я начиталась в детстве сказок о беззаветной любви. Влюбилась в человека, с которым, думала, никогда не буду. Но я встретила его в реальной жизни и так же любила. Только вот поняла, что он не сможет меня спасти от этих ужасных жизненных правил: хочешь чего-то добиться — учись отлично, хочешь поддержки — заслужи ее. Презрения и ненависти я не хотела, но все равно ощутила их на себе. Поняла, что люди используют друг друга. Я так не хотела. Ведь даже он использовал бы меня тогда. А это уже слишком. Всего «слишком». Даже Темзы слишком много для меня одной. Но в этот раз это мне поможет. P. S. Если вдруг он когда-то это прочитает: я подстроила нашу встречу в тот день, потому что следила за твоей жизнью несколько лет. Я использовала тебя, как успокоительное. И за это ненавижу себя. Прости, Т.»       Томас простил ее, но не себя, потому что таких подростков много, а он даже не знает их имён.