Съедобное

Не слишком ли будет сладко, волновался Оладушек, старательно растворяя кристаллики сахара, не будет ли приторно. Не переборщили бы с этим самым сахаром, это любят не все. Но, вроде бы, было в меру. Ещё тягучим он взобрался на ложку и с опаской, чуть отдергивая себя назад с непривычки, опустился на раскаленный тефлон. Горячо! Прихватывает поначалу только снизу, до корочки, бледной сперва, затем золотистой, и вот уже пробирается жар до самой серединки и там, в середине, твердеет тоже, и расправляется. Оладушек надулся от удовольствия, поднялся сам над собой, вырос и со скрытым интересом оглядел своих соседей по сковородке, нет, он пока самый высокий и, кажется, самый большой, да ещё ровный, удалось не растечься краями, не превратиться в кривую кляксу. Лопатка подхватила его споро и ловко перевернула, не очень-то деликатно плюхнув в масло другим, ещё белым боком. Оладушек хотел было, крикнуть ей: «Аккуратнее!», но загорячило непропеченную сторону и он надулся опять, чтобы сохранить всё-таки эту удачно красивую форму насовсем. И удалось. Лопатка подбросила его на тарелку и вернулась к своим обязанностям, а Оладушек, ерзая боком по контрастно холодной керамике, огляделся. Джем томился в мелком, обрамленным цветочным узором блюдце, уже около получаса, смотрел внимательно, как замешивается тесто, как выпекаются по трое ароматные и пышные оладушки и ждал, особенно ждал того, большого, самого красивого из всех. И он лег на тарелку рядом, прямо около края блюдца, и оглядывался, как, по-видимому, ему казалось, надменно, на деле же — с опаской и робостью. — Привет, — сказал Джем. — Как дела? Оладушек насупился, какие ещё дела, он и на свете-то едва ли десяток минут существует, но ответить постарался достойно. — Отлично. А как твои? Джем рассмеялся, закачался в блюдце, подтолкнул поближе к краю кусочек вишенки. Он весь был вишневый, весь кисловатый и гладкий, но и крохотки целых вишен с бережностью хранил, они украшали его, делали особенным, как делали особенным именно этот оладушек его размер, круглость и золотистый цвет. — О, и мои замечательно, я только тебя и ждал. Оладушек зазолотился сильнее, и, кажется, попытался отодвинуться с краю. Смешной. Такой юный и грозный в своей растерянности. Джем в предвкушении втек в ложку, ожидание его близилось к концу. Вот-вот, вот и первая крупная упругая капля. Оладушек вздрогнул всем своим золотистым телом, поджался внутри, зашипел: «Что ты делаешь?!», но Джем не ответил уже, он только закрыл глаза и ощупью, ощущая всем собой каждую впадинку, каждый округлый изгиб, потек по Оладушку, всепроникая, обволакивая его, оглаживая, и оставил на самом краешке самый красивый и самый крупный кусочек вишни. — Так ты ещё красивее.