Истории тёмного королевства

       — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо, твою мать!        Я разбил зеркало. Порезал руку. Кровь алой нитью льется по пальцам. Хочется разнести всю квартиру в щепки к хренам собачьим. Не понимаю, что делаю. Скорее, догадываюсь, чем осознаю, что сижу на стуле перед зеркалом, и реву навзрыд. Хочется нажраться в стельку и повеситься. Или бритвой по шее полоснуть и прекратить все это к черту.        Полгода. Пол гребанных сраных года я, как проклятый, упахивался на работе, забив на всю реальную, мать ее, жизнь за окном, даже на ее подобие, Все для того, чтобы поймать недоноска, убивающего маленьких девочек после их изнасилования, и вставить дуло пистолета ему в задницу. Пол сраных года я пахал, начхав на все на свете. Не потому, что мне очень нужно было гребанное повышение, а потому, что уродам и насильникам место в аду. В крайнем случае — на тюремной параше.        А сейчас, когда все стало ясно, когда нить расследования оборвалась, закончилась, и привела меня к преступнику, все, чего мне хочется — сдохнуть, затянув веревку на шее.        Я смотрю на преступника в зеркало. Он в ответ смотрит на меня. Взгляд у него борзый, темный, с поволокой, губы сложены в жесткую линию. Улыбка похожа на звериный оскал.        Это я. Я убил всех тех девчонок. Я насиловал их, прежде чем лишить жизни. Гребанная сука-судьба. С детства моей мамаше говорили, что я вырасту долбанутым. С таким количеством наркоты и алкоголя, осевших у меня внутри, удивительно, как я вообще еще коньки не отбросил. И вот теперь выяснился еще один секрет, неведомый даже мне самому. Это я — мудозвон, которого нужно сгноить на тюремной параше. Это на моих руках чужая кровь, преступление потяжелее, чем набить кому-то рожу.        Есть ли выход из этой ситуации? Какой выход у подыхающих от рака? Или у подхвативших СПИД? Безнадежье. Обреченность. Смерть.        Я хочу сдохнуть — можно, как собака, под чьим-нибудь забором. В наказание за все, что совершил. Хотя, наверное, это слишком гуманно для такого урода. Лучше обречь себя на адовы муки и терпеть их, раз уж заставил гореть в аду других.        Я бы и дальше пялился на свое собственное — более темное, более реалистичное — отражение. Но голова гудит, раскалывается, рассыпается на осколки. Как будто в нее гвозди вгоняют. Чертово знакомое чувство. Я столько раз испытывал его раньше. Голова становится тяжелой, чугунной. В глазах двоится, все вокруг превращается в туман. А потом…        Я — не я. И вот он, моя другая часть, мое настоящее «я», моя истинная личность, ухмыльнувшись, говорит мне из зеркала — из своего мира:        — Доверься мне. Покажи миру, насколько мы могущественны.