Истории тёмного королевства

       Мрачный воздух, бродящие по небу тучи, что вот-вот готовы его оккупировать, затянуть смертельно бледное солнце. Сухая земля, несмотря на частые дожди. Притихшие улицы, как будто всяк и каждый боится, что сейчас, если скажешь что-то чуть громче, чем шепотом, город взорвётся, взлетит на воздух. Здесь не поют даже птицы.        В воздухе пахнет болью, несбывшимися обещаниями, обманом и страхом. Гарри крепче сжимает волшебную палочку за спиной, слышит, как неуверенно ступает по брусчатке Рон, и как Гермиона сосредоточено сопит, наверняка уже думая, анализируя.       Люди вокруг спокойны, но спокойствием ложным, обманным. Они и сами наверняка обмануты. Не может быть, чтобы столько людей — абсолютное большинство — не понимало, что они в плену у тирана и деспота, который за красивыми речами прячет жестокость, а за мягкой улыбкой скрывает садизм. Они видят волшебников и магглов, город полон, хоть и подозрительно тих, но и у тех, и у других в глазах — пелена. Взгляд, которым кто-нибудь временами оценивает их втроём, тухлый, блеклый. Как будто люди давно уже не высыпаются, как будто давным-давно позабыли о том, что такое безмятежность и умиротворение. Все смотрят с подозрением, с презрением, несмотря на то, что друзья и одеты по нынешней моде, и с толпой сливаются мастерски — не просто как на чужаков, как на врагов. Гарри готов поклясться: это от того, что на лицах их троих написана безмятежность, которую остальные успели давно потерять в жестоком противостоянии с почти что дьяволом.        — Здесь жутко, — шепчет Рон, сжимаясь в болезненный ком, и вздрагивает, — брр-р.        — Дамблдор сказал, что ничего не будет. Успокойся. Нам нужно только посмотреть, что творится.        — Да я и так спокоен, — парирует Рон, — как умирающий, прощающийся с жизнью.        — Рон, — у Гарри сердце разрывается от боли, ноет и сжимается как будто в тиски, — не говори так. Мы лишь посмотрим, и будем дома. Дамблдор пообещал вернуть нас через час. Мы и из не таких ситуаций выпутывались.        — Вы правда верите, — облизывает губы Рон, и в голосе его сквозит отчаяние, — что, проанализировав ситуацию в прошлом, мы можем победить Волдеморта? Не лучше ли всем вместе выйти на битву с ним, да и всё тут? Мы только время зря тратим, шляясь по Лондону начала века.        — Я верю Дамблдору, Рон, — твёрдо отвечает Гарри, — он лучше знает, что делать, и как. И раз уж он послал нас сюда, значит, с какой-то важной целью.        — Ну ты ещё скажи, с миссией! — подначивает Рон, и выходит (Гарри уверен, что против его воли) достаточно ядовито.        — Перестаньте! — шипит на них обоих Гермиона. — Лучше используйте этот шанс, и наблюдайте за происходящим. Нужно обращать внимание на мелочи.        — Гермиона, — сомневаясь, спрашивает Гарри, — ты уверена, что ни в каких книгах нет совершенно никаких подсказок, как победить Тёмного Лорда? Вообще?        — Нет, — твердо отвечает Гермиона, — я их по сто раз перечитала. Ничего там нет.        — Не понимаю, — вздыхает Гарри, — раз уж однажды вы победили одного злого волшебника, неужели нельзя оставить рецепты победы для потомков в каких-то книгах? Неужто думали, что нам они не пригодятся?        — Гриндевальда одолел Дамблдор, — деловито возражает Гермиона, — уверена, он рассказал нам всё, что знает. Нужно искать дальше.        — Да уж, — Гарри совсем угас, повесил голову, ссутулил спину, — знать бы только, что искать.        — Тише! — шипит Рон, спохватившись, и показывает пальцем влево, как будто там пожар или неведомые зверушки бегают. — Смотрите, там!        «Там» оказалось большой круглой сценой с подмостками, у которой собралась толпа. Такая, которая сначала поёт «Осанна!», а потом готова распять — настороженная, озлобленная, ироничная, глупая, сложная, взволнованная, равнодушная. Самая разношерстная. Хоть ты природу людей по ней изучай.        Толпа стоит, замерев, будто красотой неизведанной пораженная, и смотрит вперед. Гарри мог бы поклясться, что все взгляды теперь вперед прикованы, на сцену. Ему плохо, страшно, сердце замирает, и кровь почти не течет по венам.        Становится холодно и мрачно. Солнце всё-таки съедено безжалостными тучами, и небо теперь цвета гранита, угрожает растерзать молниями и приближающимся громом. Друзья жмутся ближе друг к другу, максимально близко. Гарри мог бы поклясться, что у Рона стучат зубы, а Гермиона ругает себя, что совсем никак не подготовилась к этому путешествию (хотя, подготовиться к нему никак было нельзя, Дамблдор поручил это внезапно, и перенес их сюда, в начало столетия, когда красивая поступь Гриндевальда шагала по миру магов и магглов, всюду оставляя кровавые следы, с помощью неизвестного заклятья, которого они даже не услышали).        И он выходит на сцену — высокий, холёный, самоуверенный. Рон, прищурившись, свистит, чем вызывает недовольное шипенье соседей. Гермиона дышит тяжело и почти сердито. А Гарри… У него сердце ноет, так хочется бежать отсюда, не оглядываясь. Он находится здесь несколько минут, не больше двадцати, но уже ужасно хочется домой. Как они все здесь живут? Это же невыносимо!        — Мы собрались здесь, чтобы снова утвердить, что магия не может принадлежать грязнокровкам, — громко, с выражением, крайне самоуверенно, говорит Гриндевальд, и Гермиона сердито краснеет, сверля глазами сцену, наверняка ей хочется, чтобы он, как минимум, свалился с подмостков, когда будет по ним спускаться, — но перед тем, я представляю вам моё самое большое, самое дорогое сокровище — мою Нагайну.        И он отступает, фальшиво давая лидерство ей. А она, точно искра, восстаёт перед толпой, пока толпа, обезумевшая, взрывается криками, свистом, аплодисментами. Толпа, обманутая полководцем. Шуты, обведенные вокруг пальца своим королём.        Нагайна прекрасна, как экзотический цветок, тело её, точно вьющаяся лилия, изгибается в сладостном танце. Но в её глазах, больших и печальных — вселенское страдание. Она будто взяла частицу боли от каждого, вынула её из каждой души, и приумножила в себе. Наверное, даже дышать для неё — боль, тяжёлая, грузная и непосильная.        И они трое знают, в чём причина.        Гарри широко открывает глаза. Так, должно быть, младенец смотрит на мир. Гермиона застыла, как греческая статуя, и совсем не обращает внимание, что поднявшийся северный ветер, суровый, точно викинг, треплет и так вечно запутанные волосы. А Рон, сориентировавшись первым, озвучивает то, о чём, Гарри уверен, они трое только что думали:        — Может быть, Тёмного Лорда можно победить теперь, когда мы знаем секрет Нагайны?        И Гарри знает: он найдёт ответ на этот вопрос. Даже если для этого нужно отдать всё на свете.