Истории тёмного королевства

       Сегодня горячо, как никогда, а ведь ещё публика не пришла, мать ее. Наверняка, когда посетители придут, они разорвут их всех на части по очереди. В вечности должен быть покой, но нихуя.        Нормальные люди (ну, в смысле, долбаёбы, считающие себя нормальными) уверены, что жизнь — это такая херня, где всё нужно делать правильно. В смысле, родился — выучился — создал семью — появились дети, потом внуки — счастливая смерть под всхлипывания родни — никому не интересная личность после смерти.        Чёрта с два. Никакого смысла от нормальной жизни. Правда, музыку тоже иногда хочется послать куда-подальше, но парочка волшебных приходов способна всё исправить со скоростью, необходимой для щелчка пальцев.        — Молодец, Джими, чувак, — хлопнув по правой руке (она всё равно бесполезна, потеряй он её, потери не заметит, а левой будет делать всё то же, что и всегда), — улыбается женщина с пышной гривой волос, детской улыбкой и сигаретой в зубах, — снова подожжешь гитару сегодня?        — А как же, — улыбка приобретает черты лукавости, струны сегодня нежно стонут под пальцами, — жаль, что она не сгорит. Круто смотреть на пылающие вещи. А еще на то, как у остальных глаза круглые как гребанные блюдца, — а где Джим, мать его?        — С Пем, конечно, — женщина вдыхает сигарету с такой жадностью как некоторые люди — нормальные люди — кислород, в котором здесь уже нет надобности, — планируют таки покорять Париж.        — А Роб где? — продолжает допрос гитарист, дразня струны. — Опять развлекается с какой-нибудь деткой?        — Горбатого, знаешь ли, даже могила не исправляет, — губы дамы снова рисуют лукавство, она ухмыляется, но по-доброму, — мне, кажись, нужно поцеловать свою главную любовь. Без приходов жизнь — такая ерунда.        Гитарист со всей дури бьет гитару об стол. Целыми остаются и гитара, и стол. Здесь уже нет разрушений. Ни в каком виде. Хотя разрушать — это очень весело, когда ты при этом создаёшь.        — У меня нет ровно никакого желания играть одному, — бурчит гитарист, — мне что, блять, больше всех нужно чертей развлекать?        — А ты что, — уставший, худой блондин, который давно уже позабыл о существовании расчески, спускается по лестнице вниз, — никогда не представлял зрителей на фестивалях в образе чертей?        — Нет.        — Зря. Это офигенно весело.        — Не сомневаюсь.        Гитарист тут же схвачен в плен холодных пальцев. На его шее остались следы, и они не сходят. Впрочем, эти следы его не волнуют ни капли. Они — маленькая капелька в море других следов по. Всему телу.        — Сомневаешься, — сердито блестя глазами, хрипит его обидчик (который, конечно, обидчиком не является), — я тебе, мать твою, башку прострелю. Я умею.        Дама с пышными дредами и сигаретой в зубах протягивает своему раздражительному другу крохотный белый пакетик.        — Введи и успокойся, чувак. Вам сегодня ещё играть вместе.        — Да ты прямо как Большой брат, детка, — дверь открывается, он входит с гитарой, большой кудрявый бог, которому здесь поклоняется дьявол, как и им всем — своим детям. Дьявол — их чёртов фанат.        Он целует её, отняв сигарету и глубоко затянувшись.        — Эй, а ты что-то имеешь против Большого Брата? — она шутливо хлопает его по заднице и показывает на пустую гитару у сцены в углу.        — У моей матери был муженёк, — блондин всё еще лохмат, и всё ещё зол, подарком дамы пока не воспользовался, — у него была фамилия, похожая на слово «мудак». Мудаком он и был. И ты мудак тоже.        Впрочем, говоря это, он улыбается, большой кудрявый бог похлопывает его по спине — никто ни на кого не злится. Они уже давно перешли черту злобы.        Дама, наконец, оставляет сигарету, швыряет ее себе под ноги. Подходит к микрофону и, когда старик Джим трогает струны гитары, а Джейме поджигает гитару, начинает петь. Но вскоре останавливается, сосредоточенно морщась и потирая лоб.        — Сегодня я не в голосе. Зря я тогда решила остановиться. Скоро всё равно сяду на иглу.        Мохнатый блондин больше не злой, а спокойно-умиротворённый. Сладкий подарок дарит несколько часов спокойного умиротворения всем, и он — не исключение, а, скорее, подтверждение этого правила.        — Мать твою, — дама вздыхает, шумно выпустив воздух из лёгких, точно пробку, — мне надоело постоянно солировать. Нужно искать подружку на замену, вам так не кажется, джентльмены?        Стук каблуков по холодному паркету заставляет всех насторожиться. И даже благословенная музыка смолкает. Они все, не сговариваясь, смотрят на дверь. С тихим скрипом дверь открывается.        Она стоит на пороге, хрупкая, изумленная. Её волосы буйной волною ниспадают по плечам. Она, видимо автоматически, старается собрать их вверх. В руках сжата бутылка, пальцы посинели, но отпустить драгоценный груз она не может.        — Что. что происходит?        Дама с пышными дредами и детской улыбкой подходит к новенькой, оставив микрофон, и ласково гладит её по плечу.        — Добро пожаловать к нам, детка.        — Какого чёрта? — спрашивает новенькая, уже агрессивнее, явно нападая, — я должна была удочерить девочку. И уже пять лет как мечтаю отметить своё тридцатилетие в Израиле. Я умирала сотни раз, и…        — Милая, — бог гитары откладывает инструмент и подмигивает другому божеству, своему лучшему другу здесь, в тесноте этих стен, — музыканты, если они, конечно, настоящие, не доживают до тридцати. Они даже до двадцати восьми не доживают.        А потом, пока она, испуганная, взволнованная, сверлит глазами пол, говорит самым будничным тоном:        — Пойду позову Робу, наконец. Заигрался он со своими красотками.        И уходит. Новенькая вглядывается в каждое лицо по очереди, всё еще держит бутылку. На вопросе совершенно удовлетворенного жизнью, будто улетевшего из тесноты пространства мохнатого белокурого гитариста, вдруг начинает тихонько скулить. Бутылку всё ещё крепко держит в руке.        — Ну же, милая, плачь, — дама с детской улыбкой, счастливая, что теперь ей не придётся быть солисткой в одиночку, коротко целует её в висок, — ты застряла в мгновении, из которого не можешь выбраться. Но скоро привыкнешь. И, может быть, тебе даже у нас понравится. Старина Брайан искупает тебя в бассейне. Мимо такой крохи точно не пройдет.        ***        Божественная музыка, ради встречи с которой многие готовы отдать всё на свете, и продают душу дьяволу на грязных перекрестках, льется в ночь, уходит под землю. Там огромный клуб с блестящими огнями, всегда открытый, всегда ждущий новичков. Название переливается цветом, сияет в огнях цветомузыки.        В центре ярко-красными огнями горит цифра — «27»