Долг неба

Вода течёт сквозь пальцы, скатываясь по напряжённой, разгоряченной коже между двух трущихся друг от друга тел. Чужой рот заглушил первый, горячий стон, припав словно неиссякаемая фляга к измученным жаждой губам, растекаясь по горлу нектаром. Тсунаеши целовал нежно, целовал так, что нельзя было насытиться, утолить эту жажду. Жажду внимания Неба. Жажду чужого тепла. Его волосы, впитавшие воду, ставшие цвета ржавчины, уже давно слиплись крупными прядями, прилипали к лицу, теряя объем, как и одежда, повторяющая контуры стройного, атлетического тела. Ямамото млеет, прикрывая глаза. Тепло пламени, его вкус во рту, на языке — опьянял. Руки беспорядочно скребли по промокшей рубашке, по горячей груди, в поисках пуговиц. Пальцы стройных ног нетерпеливо провели по икрам, облепленным блестящими черными складками брюк. Прикасаться всем телом и больше именно сейчас было так важно, так нужно, так необходимо и правильно. Такеши не может. Просто не может оторваться от столь желанных уст, которые словно тянут из него душу. Налипшая к чужому телу одежда — раздражающие тряпки, бесящее нечто. Пальцы путаются в пуговицах, уже не выдерживая, просто тянут края рубашки, рывками стягивая её, чтобы коснуться, испещрённой шрамами кожи. Сначала едва — на пробу, а затем со всей силой нуждающегося — до темных следов, и алых борозд. Белая сырая ткань, падает у их ног мешающей тряпкой. Тсунаеши осторожно проводит руками по чужим рёбрам, идя ниже, проводя по животу, чувствуя грань интима, то, что нельзя пересекать обычным друзьям. Но она стирается, стоит Ямамото дёрнуть пряжку ремня. Сомнения тухнут, как зажжённая в д`уше свеча, не успев разгореться. Капли пота, пара, воды, нити прозрачной слюны меж двух переплетающихся языков… всё смешалось в едином потоке нескончаемо льющейся влаги, мешаясь с цитрусовыми нотами клементина. Руки Такеши рывком дёргают вниз край чужих брюк, не успевая притянуть ближе, шокировано раскрывая глаза, когда ладони Тсунаеши ложатся на бедра, рывком поднимая самого высокого Хранителя десятого поколения, вдавливая спиной в стену, подавляя своими губами, руками, телом… Ямамото чувствует себя крохой в руках своего Неба. Маленьким мальчиком, лёгким, словно перо. И эта мысль кажется слишком неправильно-сладкой, слишком желанной ему. Он просто сдается в плен наслаждения, утопая в жаре своего-чужого желания, скрещивает голени за чужой спиной. Пальцы грубо впиваются в плечи, чувствуя под собой напряженную сталь литых мышц. Для Савады он и в правду пушинка. С теми тренировками, с теми битвами что он проходил… его Хранитель, без десяти сантиметров, два целых метра, был едва ли тяжелее большого плюшевого мишки. Пламя в груди приятно растекалось по венам, накалякало их, словно ковкий метал. В животе разливается жар. От горячей воды, от горячего рта, тела напротив… От горячих слов висящих в воздухе. Слов привязанности, желания. Искренних слов наслаждения. Их губы разъединяются, когда перед глазами темнеет, и слегка клонит в сон. Ямамото откидывается назад, ощущая холод камня затылком. На его щеках алыми пятнами горит смущение, переходя на открытую шею, и ниже, на судорожно вздымающуюся грудь. Кажется, будто всё это сон, что происходит с ним в ночном бреду, и он вот-вот откроет глаза в синем мраке, взмыленный, со сбившимся одеялом и скатанной простыней. С липким болотом меж ног и полным отвращением к себе, и мыслью «как он посмел?!». Но сон всё не кончался. И казалось, лишь начинался, хоть и близился к своему оглушительному финалу с каждым вдохом и каплей, упавшей с кончиков бардовых волос. Савада чувствует, как что-то просыпается внутри него, вместе с пламенем, от вида чистой шеи, без единого следа на ней. Мыслей нет, лишь инстинкт оголенными проводами щекотал нервы, сбивая трезвый рассудок, который не покидал его ни на секунду в эти моменты. Хотелось ощутить во рту эту кожу, почувствовать её вкус, впитать запах, поделиться своим. Демон просыпающийся внутри, раскалял котёл грехов в его сердце. Наверное, завтра ему нужно будет пойти в храм, раскаяться за содеянное. Вот только для ненависти к себе в его горящем рассудке нет места. Ямамото не жертва, не пострадавший и уязвлённый. Он желанный партнёр, добровольный участник, серый кардинал, который заправляет этим балом. И каждое его слово на нем — это закон. Поэтому… — Тсуна, пожалуйста… — едва ворочавшимся языком просит Такеши, слегка наклоняя голову к плечу, смотря из чуть прикрытыми, горящими изнутри бирюзой, глазами, давая больше свободы. Он не говорит прямо, но этого и не нужно. Его небо понимает намёк. Поцелуи на коже кажутся печатями на важной бумаге. Они мягче, чем капли, льющие с потолка. И от этого становятся лишь желаннее. Кожа Такеши, словно главный приз, кубок, над которым пролились моря крови и пота. За который боролись до смерти, расцветающих на полях красных маков. Губы Савады сухие, холодные, такие необходимо-приятные, они идеальны. Просто созданы, чтобы срывать с чужих уст редкие, совершенно потерянные переплетения голоса и дыхания. Хранитель слегка поджимает ноги, становясь на пару миллиметров ближе, тут же резко выгибаясь, от пробежавшегося по телу тока вожделения, когда его плоти коснулось что-то настолько же, а может, и во много раз, горячее. Мысль о том, что он не один, радует, словно ребёнка желанный подарок, разнося в дребезги крупицы страха что тлели в нём. Он слегка ёрзает, размыкая ноги, а затем сцепляя их с новой силой, прижимаясь ещё плотнее, чем до этого был, чтобы уткнуться в чужое плечо с белым шрамом, слегка прикусив его, тут же зализывая, лёгкое покраснение. А затем в порыве страсти впиться в чужую шею жгучим поцелуем, покусывая оттянутую кожу, и беззастенчиво отрываясь от неё, оставляя налитое багряным пятно. В которое тут же утыкается нос. Глаза прикрываются в удовлетворении. Небо с ним. Сейчас, в этот момент, Небо полностью, без остатка, его. Но от этих мыслей на сердце, в паху, не становится легче. Пальцы скользят по чужой груди, отчитывая кубики пресса, доходя туда, где их кожа касается ближе всего. К месту, где вода застаивается, куда стекает под тяжестью своего веса. Такеши давится сбитым дыханием, когда руки Тсунаеши мнут его бедра, поочередно перенимая его вес, чтобы одной провести по внутренней стороне в совершенно интимном даже для близости, но таким правильным и желанным только для него, Неба, жесте. Будь это не руки Савады… Ямамото страшно представить, что будет с тем, кто попробует его также коснуться. Что он, ещё не до конца осознавший, сделает с этим человеком, только на голых инстинктах, сжимая рукоятку меча. Мысль о чужих прикосновениях вызывает в нём лишь страх, волну отвращенной брезгливости, и желание посильнее уткнуться в стык чужого плеча. В эту кожу, пропитавшуюся ароматом дорогого парфюма и чести. Пальцы воровато останавливаются у нежной кожи над пахом. Последней линии обороны. Жар одного возбуждения, плотно прижатое к чужому, словно перетекает в него, усиливая в сто с лишним крат. Ямамото не может больше. Рассыпающиеся на плечах поцелуи добивают его. Ладонь, словно лава, накрывает обе головки, сжимая, и ведёт вниз. Чтобы дёрнутся вверх, и снова, по кругу. Перед глазами размыто, вид будто через толщу воды. Из ориентиров лишь следы набухающие на ключицах, тяжёлое дыхание под ухом и тёплый голос того, за кем он не прочь отправиться заживо вариться в адском котле. — Такеши… Ямамото на секунду вжался в него, словно теряет. Пик настигает лавиной. Резко обрывается накопленный в животе жар, выплёскивается белыми липкими нитями на чужие грудь, пресс… оставаясь на его ладони и пальцах. Такеши теряется в пространстве, чувствуя лишь струи воды, смывающие с их тел следы похоти. Он обмякает в чужих руках, как ослабленный после тренировки, подросток. Полностью отдавая себя на волю своего Неба. Ноги, скрещенные за чужой спиной, расходятся, безвольно свисая, вслед за руками. Его клонит в сон. Глаза светящиеся лазурью, прикрываются, веки словно налиты свинцом. Шум воды убаюкивает истощенное сознание, отправляя его глубоко в спокойное забытье. Тсунаеши ещё минуту переводит дыхание, давясь густым, теплым паром, забивающий нос, выжидая полного спада белой пелены перед глазами, чтобы перевести прояснившийся взгляд на сенсорную панель рядом, и протянув руку, нажать на прекращение подачи воды. Последняя капля, упавшая сверху, ударила ровно в алый след оставленный на его шее.