события до
Когда Чонгуку сказали, что иметь постоянную девушку — это круто и удобно, он, недолго сомневаясь, всё же решил попробовать. Дескать, найдя себе удачного одного единственного партнера — грубо, но что поделать? — можно лишиться с десятка напрягов, касаемо внутренних каких-то ощущений, отношения к тебе общества, можно заиметь всегда доступное для контакта тело и бла, и бла, и бла. Не сказать, что всё это так уж сильно волновало Чонгука, но, признаваясь, прежде всего, себе — да, немного волновало. Учёба, подработка, свобода отпущенного на волю из родительского дома молодого человека — одно накладывалось на другое и не давало ни шанса на удовлетворение своих потребностей в том количестве и с таким качеством — снова грубо, Чон Чонгук, как вам не стыдно? — какие требовались. Посему решение в выборе будущей постоянной пассии и согласие на то, чтобы попробовать это, далось довольно легко и скоро. По первому времени совет друзей казался потрясающим и лучшим данным ему за всю его жизнь. Но, как известно, всё имеет срок годности. Чонгук перекипел. Допопробовался. — Нам надо расстаться, — заявляет он с порога, не снимая обуви. Не сказать чтобы он долго раздумывал над этим решением, но собирался — да, даже слишком. Не многим больше полугода, если на то пошло. Он старается не обращать внимания, как после его слов девушка замирает и смотрит на него с выражением полного изумления на лице. Кажется, оно даже покраснело. А ведь секунду назад было вполне счастливым. Натянув на себя маску скучающего всёпохуёвого по своей натуре человека, Чонгук всё же решает скинуть в шкаф обувь и проходит вглубь квартиры, заворачивая на «кухню» и не видя — зато прекрасно чувствуя — взгляд потемневших, остекленевших от шока и, скорее всего, мгновенно набежавшей злости глаз. Как бы сильно не натягивал на своё лицо он маску чёртового факбоя с закосом под безразличие — по сути своей таковым он никогда не являлся. Только тс! — этого не должен никто узнать. Чонгук скрывает лицо за дверцей, когда открывает холодильник в поисках банки пива. Лучше бы чего покрепче, но ему сегодня на ночную смену, да и вообще крепкое — не канает. Главное, не расколоть маску и не выдать дрожащих за каким-то чёртом рук. Решение так по-глупому спрятаться за холодным другом быстро сформировалось в голове Чонгука, за знанием его своей идиотской особенности, которую отмечали все неленивые и бесстрашные в его обществе — когда он нервничал, то всегда кусал губы изнутри, выдавая своё истинное отношение к происходящему. Голос подделаешь, слова подделаешь, мимику — нет. Как же, чёрт возьми, возмутительно. Ему не похер, но пусть это останется его секретом. Надо же положить конец этой беспроглядной пустоте и скуке рядом с этим человеком. Чонгук еле сдерживается от любопытства выглянуть через плечо и дверцу холодильника, чтобы посмотреть на бывшую пассию, крепче вцепляясь пальцами в ручку, чтобы, если что, остановить самого себя. Ему кажется, или он стоит с выпяченной задницей и головой, практически по самые плечи, в одном из отсеков ледяного друга как-то слишком долго? Подождите, это что — мышь-суицидница? — Чонгук? — раздаётся за спиной не предвещающий ничего хорошего голос. Господи, пожалуйста, только бы не истерика. Хотя начнись она, с вероятностью в девяносто шесть процентов Чонгуку бы легче стало от факта того, что он мудак, мразь, какого хрена ты меня бросаешь, ублюдок?! — так что вдох-выдох — пусть будет истерика и скандал. — В каком это смысле «расстаться», Чонгук? Ещё одно уточнение — каким бы ни был Чонгук носителем статуса каменного сердца и главного альфача всего универа, мало кто мог догадаться, что даже у такого человека, как он, есть слабое место. А если точнее — он не выносил серьёзных разговоров и выяснений отношений, отчего поначалу и сторонился этих самых отношений. Дёрнул же чёрт попробовать шагнуть в это болото, вот же ж… Он высовывает голову из холодильника, выпрямляется, аккуратно закрывает дверцу, засовывает руки в карманы и произносит со всей серьёзностью и нотками — это что — трагизм? — пытаясь вложить в свои слова всю драматичность и трагичность, какую обычно показывают актеры, когда в фильмах происходят сцены с подобным развитием событий. С наигранностью исчезает показ страха. Страха? Скорее волнения. Или же… Он даже не уверен, можно ли назвать это страхом, на самом деле. — Понимаешь, ты достойна лучшего. — Чонгук кивает своим словам, тяжело вздыхает и опускает глаза — этот приём он вчера увидел в какой-то дораме — и нет, он их не смотрит, это вышло случайно. — Не думаю, что я тот, кто сможет тебе дать то, что ты по-насто… — Договорить он не успевает, но зато успевает словить одной рукой брошенную в него книгу — кажется, корейско-английский словарь. Ещё одна причина, по которой он ненавидит выяснения отношений. По стечению обстоятельств, это его первый опыт, касающийся именно их. По ощущениям, без малого, не очень. — Ах ты! — кричит на него девушка, хватая с полки ещё две книги и сразу же замахиваясь. — Лучшего я достойна? Расстаёмся? А не пойти ли тебе нахуй, Чон Чонгук?! — Ну, это скорее по твоей части. — Он не успевает среагировать, и ему в голову прилетает учебник по фонетике. — Эй! — Чего тебе во мне не хватает?! Ты ответь мне — чего?! — рявкает она, пробегаясь глазами по комнате в поисках, видимо, чего тяжелее. — Ты ведь давно это спланировал, да? Сначала подцепить меня, потом поухаживать чутка, а как свежак поисчезнет — сразу бросить, да? Давно ведь спланировал, урод! — Вообще-то я не урод, — обиженно цыкает он языком и тут же ойкает от прилетевшей в него подушки. — Ты вообще благодарна должна быть, что тебе достался такой, как я! Он несёт откровенную херню и что обиднее всего — сам понимает это, но ничего не может поделать. — Ах, благодарна! — с сарказмом тянет она и искривляет губы в оскале. — Пошёл нахер из моего дома! — Он вообще-то мой, — напоминает Чонгук и пожимает плечами, на что девушка лишь больше начинает злиться и бросается на отошедшего спиной ко входной двери Чонгука, истошно вопя на него и проклиная во всём, на чём только свет стоит. Почти приблизившись к своей цели, она вдруг оказывается на лестничной площадке, не успев среагировать на вовремя открывшего дверь Чонгука, которую он тут же запер за ней, не оставляя путей к возвращению. Довольно просто. Но хотелось ещё проще.LANNDS - Metanoia
Всё плывёт перед глазами и теряется в калейдоскопе образов. Он находится в каком-то Богом забытом месте — как пришёл и зачем, он, честно, не помнит, но чувствует, что случилось что-то важное. Здесь играет какая-то электронщина, должная, скорее всего, расслаблять, но… а почему, собственно, но? Чонгук вполне расслаблен. Даже слишком, если честно, ведь не стал бы он в напряжённом состоянии так жаться со спины к какому-то, на минуточку, парню перед собой, когда Чонгук, вообще-то, натурал с имеющейся девуш… ах вот оно что! Девушка. Ну, бывшая, если на то пошло, но была же, верно? Да. Оттого его неясные действия и поползновения на какого-то парня всё ещё нелогичны и странны. Хотя раз лезет к нему сам Чонгук, то ничего страшного? Так ведь? Он сделает вид, что да. Сейчас ведь никакой разницы. Совершенно… Парень прижимается спиной к чонгуковой груди и оттопыривает пятую точку, упираясь ей практически в области паха совершенно довольного жизнью расслабленного Чонгука. Вряд ли он это случайно. Лишь деланно. Оба сегодня играют в это. Чонгук приближает лицо к светлой макушке напротив — парень его ниже на пару сантиметров — и медленно опускает ладони на чужие бёдра, притягивая к себе вплотную. Ведь какая разница: девушка, парень — верно? Особенно, когда в голове мутит от принятой вместе с алкоголем непонятной дряни, подсунутой знакомой из универа. Правильно — гулять так гулять. Довольный таким раскладом событий спутник резво разворачивается в объятиях Чонгука и, не медля ни секунды, припадает к его отдающим алкоголем губам своими, тут же втягивая и углубляя их пьяный поцелуй. Не поцелуй даже — попытка высосать из друг друга что-то. Но только что? От парня пахнет смесью из дешёвых сигарет с запахом корицы, алкоголя и слишком тяжёлого одеколона; Чонгук слегка морщит нос и отстраняется. Не ожидавший такого блондин поднимает на него удивлённый взгляд с тёмной пеленой на глазах — обычно Чонгуку такое нравится, но не сегодня. Или же дело в этом парне? Ведь Чонгук вроде как не гей, чтобы обжиматься в центре танцпола с представителем своего пола — с хрупким, довольно тонким по фигуре и миловидным на личико, но всё же парнем, когда Чонгук вообще-то не гей. Парень внимательно вглядывается в глаза Чонгука, а после по-хозяйски берёт покоящиеся до сих пор на его пояснице ладони в свои, опускает их себе на задницу, заставляя сжать, и придвигается ближе к горячему телу начавшего ещё сильнее расслабляться Чонгука. На лице блондина так и играет выражение, схожее с «всегда всё самому делать приходится», но, кажется, он не возражает против метода, когда главное — результат. Чонгук посылает голос разума на все четыре стороны и притягивает закусившего губу парня вплотную и опаляет дыханием его ухо с предложением выйти на воздух. Ну, наконец-то, — хочется радостно воскликнуть его спутнику, но он лишь дерзко хмыкает в ответ и сам идёт на выход, держа ничего не соображающего Чонгука на буксире. Наконец-то.***
Когда они влетают в квартиру блондина — уже у подъезда дома представившегося как Ли Хёнджун – любые поползновения разума к действиям умело блокируются самим Чонгуком, ну и, возможно, действием алкоголя с той самой непонятной дрянью вдобавок. Блять, впервые попробовал наркотики и уже засасываю в квартире какого-то парня, когда являюсь натуралом, — должен думать сейчас Чонгук в перерывах между ударами о предметы мебели, стены, об Хёнджуна, язык Хёнджуна, бёдра Хёнджуна, спину Хёнджуна, но как-то голос разума пока помалкивает. Чонгук прижимает Хёнджуна к стене, чуть приподнимая его над полом, заставляя обхватить себя за пояс, и вдавливает его всем телом в полуметре от кровати. Не донёс. Они не зажигают свет — ведь так интереснее. И менее стрёмно, — должно хотеться сказать Чонгуку, но… Хёнджун изгибает спину, прижимаясь вплотную, и, запрокинув голову, несдержанно выстанывает, когда его шеи касаются в поцелуе-читать-как-укус, грубо затягивая кожу по всей длине тонкой шеи. Некогда чистая кожа в местах, где касались её губы Чонгука, начинает быстро наливаться красными пятнами. Красиво. И плевать, что парень. Плевать. Плевать. Плевать. Чонгук подхватывает его выше и тут же откидывает на кровать, падая на него сверху и устраиваясь между ног, чтобы без мгновения на раздумья. Рубашка Хёнджуна сползает с плеч, оголяя молочную кожу, во тьме словно светящуюся, и Чонгук не преминует укусить его за показавшуюся из-под ворота острую ключицу. Слабость к деталям — хорошо. Запах гвоздики от чужой кожи — плохо. Кто вообще пользуется таким парфюмом? Отвратительно. Он морщит нос и отстраняется. — Ты опять? — подаёт голос Хёнджун — довольно высокий голос — это плюс, это успокаивает. — Ты сегодня вообще трахнешь меня или хочешь быть снизу? — возможность трахнуть Чонгука в отместку — минус, напрягает. — Заткнись, пока не передумал, — рыкает на него в ответ и, выпрямившись, оглядывает комнату в поисках окна — лишь бы проветрить помещение от этого отвратительного запаха. — Где тут у тебя?.. — бурчит он и не договаривает, со счастливым смешком подрываясь с кровати и подскакивая к оконной раме, отодвигая стекло в сторону и пуская приятный, чуть освежающий воздух, с наслаждением вдыхая — так-то лучше. Чёртово обострённое обоняние. Чёртов калейдоскоп красок, запахов и звуков, заставляющий всё чувствовать в утроенном состоянии. С секунду надышавшись, Чонгук резко оборачивается, чуть не падая от накренившегося изображения перед глазами, и удачно оказывается затянут в кровать разгорячённым Хёнджуном, который, ох, уже успел полностью раздеться, принявшись теперь и за Чонгука, спешно дёргая его за ремень брюк, пока тот не поддаётся, а ширинка не отъезжает вниз, ослабляя давление на прилично возбуждённом члене. Мог ли Чонгук подумать, что однажды он окажется в такой ситуации? Нет. Мог ли он предположить, что всё будет не так плохо, а если серьёзно, то и в целом безразлично, смешиваясь в голове и не давая ни шанса на хотя бы толику адекватности? Снова нет. Но уже ближе к возможным догадкам некогда. Чонгук не переносит крепкий алкоголь, как и не переносит в усиленной его концентрации, как выяснилось, даже такую кому-то мелочь, как маленькая, крошечная, слабая таблетка, гори она в Адском пламени. Начинает светать, озаряя небо выделяемым ярко триколором из бледно-жёлтого, кораллово-красного и нежно-голубого; из приоткрытого окна раздаются звуки просыпающегося города. Но кто бы разбудил Чонгука до совершённого? Когда ему в голову ударяет второй волной бесконтрольщины, он уже не обращает внимания даже на свои грёбанные пальцы, касающиеся там, где касаться они должны вообще-то другого, но игнорируются попытками сознания ожить, помогая ему, однако, призаткнуться, когда касаются дырки. Просто дырка, верно? Какая к чертям разница? Просто дырка с какой-то металлической хернёй внутри. Ох, блять… — Ох, блять, — вслух выдаёт Чонгук и, чуть пошатнувшись на одной руке, на которую перенесён вес тела, надавливает пальцами второй на холодный твёрдый кончик пробки, блеснувший в отражённом об него луче солнца. Уже так рано... Хёнджун выгибается и громко стонет. Чонгук переводит на его лицо заторможенный взгляд, затем на свои пальцы, надавливающие на переливающийся кристалл наконечника, а потом снова на прикусившего губу парня, открывшего затянутые поволокой глаза — голубая линза на левом чуть съехала, превращая Хёнджуна в какого-то косоглазого смешного домовёнка с растёкшейся в уголках глаз тушью, с каплями пота, зависшими на висках, лбу и открытой шее с расползающимися по ней тёмными отметинами; косметика смазалась, местами показывая несовершенства — множество несовершенств, — как и пятна тёмной кожи под белоснежным тональным кремом. Хёнджун с обнажающей его настоящую внешность кожей становится действительно похож на парня — это первое. Второе — он всё ещё похож на Домовёнка. Перед глазами Чонгука под ним распластанным лежит криво окрашенный в блонд Домовёнок Кузя с косыми глазами, намёком на анорексию, с размазанной косметикой по лицу от скапливающегося на коже солёного пота, с затуманенным помутнённым взглядом и с пробкой в заднице. Домовёнок Кузя с грёбаной пробкой в заднице цвета фуксии, которую Чонгук с чпокнувшим звуком секундой ранее вытащил из задницы Хёнджуна и поднёс к своим глазам. Пробка размера «large». — Ты трахнешь меня или нет? — подаёт голос Домовёнок, выжидательно глядя на зависнувшего на здоровой розовой пробке Чонгука, заставляя его оторваться от своего занятия и перевести взгляд на тяжело дышащего парня. Хёнджун смотрит так нетерпеливо, что чуть ли не губы надувает. Линза на правом глазу отъезжает подстать первой, отчего ни один теперь не смотрит на Чонгука, не попадая голубыми бликами даже близко на его местоположение. Чонгук ждёт, пока хоть один из глаз посмотрит на него, для чего даже решает помочь бедным потеряшкам, отодвигаясь с бёдер Хёнджуна, утягивая с собой по влажным ногам парня и тонкую простынь, укрывавшей того по пояс, ниже, освобождая эрегированный член из пут белой ткани, от чего он мягко выскальзывает и ударяется головкой о нижнюю часть живота. Домовёнок возбуждён? Чонгук ржёт и падает с кровати.***
Когда Хёнджун выгнал его из квартиры, Чонгук всё ещё продолжал ржать, но когда он остался недалеко от Намсан без телефона, оставленного дома, и без денег, оставленных в баре клуба без расчёта на то, что вообще ему может пригодиться наличка на проезд до дома — весело ему быть перестало. На транспортной карте деньги благополучно закончились, любые карты с деньгами удачно остались для защиты от пьяного Чонгука дома, а взятая наличка сожглась в клубе. Долбоёб. Это Чонгук говорит вслух, тяжело вздыхая и, не придумав ничего умнее, идёт в сторону Намсан, в надежде встретить хоть кого-то, кто мог бы одолжить денег на проезд или хотя бы дать телефон, чтобы позвонить. Как назло, на сотню метров вверх — никого, кроме старичков без чего бы то ни было с собой, кроме лыжных палок для упрощённого подъема. От долгого хождения по достаточно прохладной утром улице, Чонгук чувствует, что почти полностью протрезвел, начиная ощущать во всём теле накатывающую слабость и желание прилечь где-нибудь или хотя бы оказаться просто дома в, чёрт возьми, тепле, и когда спустя пару часов — часов, несколько часов, блять, где все люди? — он, наконец, видит толпу, но, разочарование — школьников, он, недолго думая, идёт прямо к ним. Может, у их родителей есть шанс взять телефон, чтобы позвонить? Или у экскурсовода? На любой экскурсии ведь должен быть тот, кто её ведёт, верно? Вдыхая полной грудью ещё достаточно слабый аромат весеннего Сеула, он подходит к столпившейся группе школьников и принимается слушать речь симпатичной девушки-экскурсовода. В городе только начала цвести сакура, лепестки которой за первый же день успели разлететься по всему парку. Это красиво. Действительно красиво и завораживающе. Как и восторженно рассказывающая про какое-то старое дерево в глубине парка девушка-экскурсовод. Кажется, они зашли за ограждение. — … по легенде, Джумин и Суёль, сбежавшие из родительских домов и гонимые стражей до самой границы существовавшего в те годы королевства Силла, чуть не были схвачены, но, заприметив в отдалении, среди густых сосен, цветущее дерево сакуры — вы можете видеть его за моей спиной, — девушка делает шаг в сторону, чтобы каждый смог лучше разглядеть старое дерево, — они подбежали к нему, начав молить богов о спасении их жизней и любви. В страхе жались они тогда друг к другу, прощаясь и говоря свои последние, как думали они, слова любви, как!.. Растрогавшись искренности чувств молодых, боги прислушались к их молитвам, решив подарить им спасение. Девушка загадочно улыбается и продолжает: — Но когда стража окружила вишневое дерево, вдруг, из ниоткуда, налетел сильный ветер — настолько мощный был его порыв, что у стражи из рук вылетело всё их оружие, а шлемы, должные уберегать их от атак, соскочили с голов, загремев по камням на земле и напугав этим звуком лошадей, тот час же умчавшихся дальше от столь пугающего звука. А когда безоружная стража, заметно поредевшая от перепуганных и разбежавшихся в разные стороны рядовых, вновь взглянула в сторону жавшихся до этого друг к другу возлюбленных, стоявших под белоснежной кроной, они увидели лишь кружащие в воздухе, словно воронке, лепестки, опустившиеся наземь ровно в тот самый момент, когда один из охранников подошёл к вишнёвому дереву и проткнул его лезвием своего последнего оставшегося в их рядах оружия, тот час услышав внутри своей головы, тихий всхлип: будто проткнул он не кору дерева, а кожу молодой девушки. В тот миг же ветер стих и весь лес погрузился в полное безмолвие и мрак, освещаемый лишь лиловым сиянием выглянувшей из-за туч фиолетовой луны. — А возлюбленные, принявшие с честью отказы семьи, но не желая отказывать зову своих бившихся унисон сердец, гонимые и желанные себе в подчинение государством, но получившие шанс зажить вновь под благословением богов, спустя… — девушка прерывается, отвлекаясь на выкрикивающего вопрос ребёнка: — А чем страж проткнул дерево? — несдержанно взвизгивает ребёнок, на что его преподавательница шикает на него и кланяется в извиняющемся жесте перед экскурсоводом. — Всё в порядке! — девушка широко улыбается и чуть наклоняется к нетерпеливому мальчику, отвечая ему так тихо, словно рассказывает какую-то тайну. — То был кинжал с изумрудной рукоятью, передаваемый в семье стражника из поколения в поколение. Теперь же он хранится в Национальном Музее. Мало кто знает его истинную историю, так что теперь вы будете знать, если вдруг увидите его, чем именно он значим. Скажем за этот вопрос огромное спасибо, — девушка замолкает на секунду, но, прочитав имя школьника на его бейдже, выпрямляется и вновь улыбается восторженно глядящим на неё детям, — Чхве Шимуну. Это был очень хороший вопрос, но в следующий раз, пожалуйста, дождись окончания истории, а потом уже спрашивай, хорошо? Мальчик на это радостно кивает и гордо приподнимает подбородок. — В завершение хотелось бы отметить, — продолжает девушка, — что с тех времён это дерево стало легендой, волшебством, как говорят — ведь только загадай ты искренне желание, и дерево, духи любви спасённых, благословят тебя и подарят шанс на его исполнение, окажут помощь. Но только желание должно быть от всего сердца и не принести вред другому, а также — не должно изменять судьбу, предписанную богами. И тогда духи Лунной Сакуры услышат, — экскурсовод мягко улыбается, проводя ладонью по коре дерева, и обводит восторженных детей взглядом. — А теперь пройдёмте, пожалуй, дальше — к ещё одному очень знаменатель… — её снова перебивают, на что девушка терпеливо оборачивается и наклоняется ближе. — А почему луна была фиолетовой? — спрашивает какая-то девочка, смущённо потупив взгляд. — Ох, это тоже очень хороший вопрос! По легенде, опять же, раз в пятнадцать столетий, на небо с полнолунием приходит редчайшая природная аномалия, когда планеты по отношению к Земле выстраиваются в таком положении, что Солнце, освещая их, словно отражается лучами, сливаясь несколькими цветами в единый, и попадая на Луну, даёт ей столь необычный, редчайший оттенок. Говорят, в этот период случается невероятное и даже, — она занижает голос до шёпота, — волшебное. Дети как по команде восторженно тянут «Уа-а-ау!», обращая взор на голубое небо. — И поэтому этот год считается таким особенным? — спрашивает одна из школьниц. — Да. И потому в этом году цветение сакуры считают самым исключительным за всю историю существования нашего государства. А особенно — цветение Лунной Сакуры, — она поджимает губы, скрывая улыбку, и Чонгук думает, что столь частое упоминание этого дерева — не иначе, как пиар-ход для любопытных школьников. Девушка продолжает: — Говорят, что сегодня, в полнолуние, любые желания могут исполниться, — заговорщицки «посвящает» она детей, начавших тут же переглядываться между собой. Чонгук на это лишь хмыкает себе под нос и ухмыляется. — А заплутавшие души найдут свой настоящий дом. Ерунда. Когда «делегация» с потерявшей свою красоту и невероятность в глазах Чонгука девушкой-экскурсоводом уходит дальше и их становится уже не слышно, юноша подходит ближе к старому, удивительно как дожившему до сих пор, дереву, и чуть склоняет голову к плечу, задумчиво рассматривая «легендарную» сакуру. По его наблюдениям, за исключением глубокого выреза на коре и необычайной густоте кроны, в нём нет ничего особенного. Совершенно непримечательное, даже никак не огороженное — табличка с надписью «не трогать» не в счёт — дерево, про которое ради потехи народа придумали любопытную байку. Возлюбленные, молитвы о спасении, чудо, волшебство, луна… какая же чушь. Чонгук тихо смеётся себе под нос, присаживаясь у корней дерева прямо на укрытую редкими опавшими лепестками землю, и облокачивается о ствол спиной. На утреннем небе проплывают лениво облака, расходясь в стороны и вновь сходясь, проявляя еле заметный диск полной полупрозрачной луны, и вновь его скрывая. Удобно примостившись у корней дерева, Чонгук, недолго думая, решает встретить здесь царство Морфея. Он поднимает голову, взглядом утыкаясь в белые лепестки сакуры, и вновь несдержанно фыркает. — Фиолетовая луна, духи, бежавшие возлюбленные и исполнение желаний? Серьёзно? Он прикрывает глаза, расслабленно опираясь спиной о крепкое тонкое дерево, и чувствует, как его ноздри забивает тонкий аромат цветущей сакуры, заставляя улыбнуться краешком губ. Приятный запах. — Любовь, — шепчет Чонгук бездумно в окружающую его тишину окутанного солнцем парка и вновь устало хмыкает. — Интересно, каково это? Услышь сейчас его хоть кто-нибудь из знакомых — засмеяли бы тот час, но Чонгук один. Он один и слегка разморённый от недавно выпитого алкоголя, а потому… сегодня он себе простит такую странность, как разговоры с самим собой или же… деревом. В жизни всё не так, как в сказках и легендах. Он закрывает глаза и спустя пару мгновений уже крепко засыпает; запах вишни заполняет ему лёгкие, заставляя сквозь сон несдержанно улыбнуться. На губы падает лепесток, немедля сдуваясь ветром.вечер того же дня
Диск луны горит ярче, как и розовеющий на западе горизонт, когда Чонгук оказывается на том же самом месте, где был буквально час назад, отсыпаясь у корней дерева без единой мысли в голосе и без единого волнения на сердце — как бы слащаво это не звучало. Он действительно отдохнул. Отдохнул, да… Но встречая сейчас вместо дерева сакуры пень сакуры, Чонгук только и делает, что в ужасе задаётся вопросом «Что за?..», на который ему отвечает голос разума с чуть шепелявыми нотками: — Нарушение общественного порядка и сна одного меня. Совсем воспитание люди растеряли, блять. Чонгук хватается за голову, начиная мысленно вести беседу с почему-то затихшим теперь внутренним голосом, когда: — Эй, мелкий, подсоби-ка, — раздавшееся откуда-то снизу кряхтение заставляет Чонгука вздрогнуть и опустить взгляд, оторвав перед этим руки от лица, освобождая обзор. Прямо у его ног сидит молодой парень с белыми растрёпанными волосами, пятой точкой расположившийся на большом плоском камне прямо у корней старого кедра. На незнакомце разодранные на коленях зауженные светлые джинсы и расстёгнутая чёрная косуха с ярко-зелёной футболкой под, а на вороте её болтаются солнцезащитные очки-авиаторы. Напоминает сцену из какого-то фэнтези-фильма, — пробегает в голове мысль, заставляя открыть рот и выдать: — Вы волшебник? — спрашивает дрожащим голосом Чонгук, встречая полное недоумение на лице парня, тут же опустившего руку. — Ты ебанулся? Какой я тебе волшебник? — возмущённо шипит незнакомец, самостоятельно поднимаясь на ноги, чуть кряхтя. — Мультиков пересмотрел, что ли, ребёнок? — Я не ребёнок, — на автомате отвечает Чонгук, делая шаг назад, когда слышит яркий запах сыра от глядящего на него с выражением полного недоверия на лице парня. — У тебя всё ок? — задумчиво тянет он, оглядывая с ног до головы вновь прижавшего к носу рукав худи Чонгука. — Запах смущает? — Да, простите, — кряхтит он глухо в ответ и в извиняющемся жесте кланяется, думая, что теперь незнакомец точно махнет на него рукой и уйдёт восвояси. — Да с кем не бывает, — блондин машет рукой, но, видимо, с другими намерениями, и беззлобно хмыкает. — Свой запах не выбирают. — В смысле? — недоумённо бубнит на автомате Чонгук, почти не дыша. — Я ж не виноват, что мой истинный по сыру колбасится, — отвечает он, пожимая плечами, и фыркает, завидев полное недоумение на лице Чонгука. — Ты откуда свалился-то такой? Или тебя головой приложили и все мозги выбили? — Ничего не понял, но я из Сеула и вроде меня не били, — Чонгук собирает волю в кулак ровно так же, как и ткань худи, и отнимает руку от лица, коротко вдыхая и тут же чувствуя запах дорогой сырной плетёнки. — Вы работаете на фабрике по производству сыра? — Вот ещё, — возмущается парень, отряхивая сзади джинсы. — Это мой естественный запах. — Так много едите сыра, что начали его источать? — со смешком интересуется Чонгук, встречая полный недовольства взгляд лисьих глаз напротив. — Эм, сырный мистер-щи? — Во-первых, на «ты» и на «хён», потому что даю двести процентов — мы подружимся, потому что привлекают меня чокнутые как-то, да и я тебя старше, судя по всему, — загибает он палец, а Чонгук кивает. Запах незнакомца перестаёт так сильно напрягать, отчего дышать становится в разы легче. — Во-вторых, меня зовут Мин Юнги, — загибает он второй палец, дожидаясь кивка со стороны Чонгука, чтобы продолжить. — В-третьих, мне не нужно есть сыр, чтобы вонять им за версту — я с этим запахом родился, — на это Чонгук недоумённо хмурится, а Юнги прищуривает глаза. — В-четвёртых, для человека, от которого разит вишней так, что любому можно несварение от такого её обилия получить, ты, мелкий, слишком придираешься к чужим запахам. Ничего не ответишь? — В смысле «вишней»? — спустя несколько минут — реально минут, две минуты и тринадцать секунд — этот блондин вслух считал, — Чонгук прочищает горло и спрашивает недоумённо, хмуря брови. — Так, — тянет серьёзно Юнги и подходит ближе, глядя немного снизу вверх на Чонгука, оглядывая его с ног до головы внимательным взглядом. — Ты не лечишься нигде? В клинике для душевно-больных, скажем? — Двинулся, что ли? — возмущённо вскидывается Чонгук, за что получает подзатыльник. — Я — нет, а вот ты — похоже на то, — он недовольно фыркает и обходит вокруг, не переставая оглядывать. — Как зовут тебя, дурында инопланетная? — Эй! — восклицает в ответ Чонгук, за что получает ещё один подзатыльник и «любопытное имя, я бы сменил». — Чон Чонгук, — буркает он, слегка тушуясь. — Хорошо, Чонгук-и, а теперь скажи мне, какое сегодня число, — Юнги встаёт снова перед ним и скрещивает в ожидании руки на груди. — Тридцатое марта, — фыркает он в ответ, на что получает кивок. — И это ещё ты меня, хён, называл двинутым за то, что я тебя волшебником назвал. Думаешь, я путешественник во времени? — Да хуй тебя знает, — Юнги усмехается и засовывает руки в карманы кожанки. — Вот он-то меня как раз, к счастью, и не знает, — хмыкает Чонгук, отводя взгляд, и передёргивает плечами, вспомнив ту компанию на Мёндоне. — Девственник, что ли? Или ты за нетрадиционные сексуальные практики? — Чонгук резко оборачивается и видит понимающий, серьёзный взгляд Юнги, кивнувшего, якобы в поддержку. — Всё в порядке, мелкий. У всех свои увлечения. — Хён, я сейчас, если честно, — хрипит он и, прочистив горло, продолжает, — нихуя не понял из того, что ты сказал. — Ясно, — тянет первую гласную Юнги и кладёт Чонгуку руку на плечо, сжимая с выражением полной скорби на лице. — Всё же ты дурачок. — Да не!.. — он хочет уже вырваться и сбежать от странного хёна, но тот крепче перехватывает его за плечи, сжимая бицепс. — Нихрена себе пошли нынче омеги, — присвистывает он, шёпотом произнося последнее слово, и принимается мять руки Чонгука своими, чувствуя, как перекатываются мышцы. — Не надоело лапать меня ещё? — он складывает руки на груди и возмущённо хмурится. — Ну что ты! Вовсе нет, — ничуть не смущаясь раздражённого младшего, восклицает воодушевлённо Юнги, но ладони всё же отнимает. — Редкость же такая. — Что? Мышцы? Юнги на это ничуть не тушуется и с несколько раз кивает. — Редко встретишь омегу с такими мускулами. Чонгук прищуривается и начинает несдержанно ржать, сгибаясь пополам. — Кого? Какую ещё омегу? — еле выдавливает он из себя между приступами смеха, взрываясь новой волной хохота, когда видит недоумённый взгляд старшего. — Только не говори, что я ошибся и ты альфа, — расстроено тянет Юнги, еле заметно надувая губы в чём-то похожем на раздражение. — Хён, ну ты точно двинутый, — скулит уже, а не смеётся Чонгук, выпрямляясь и по-доброму глядя на чудаковатого парня. — Меня, конечно, называли пару раз альфа-самцом, но это так тупо звучит, что даже неловко. Так ещё и ты туда же. — Так, — прерывает любое продолжение со стороны младшего Юнги, приподнимая одну руку в останавливающем жесте. — Ты точно омега. Твой запах тебя выдаёт, — он зло смотрит на открывшего, было, рот Чонгука и ждёт, пока тот хотя бы сделает вид, что не считает бредом всё, что говорит Юнги. — Ты что, реально ничего не понимаешь? — Я даже не понимаю, что должен не понимать, — пожимает он плечами и улыбается, на что Юнги лишь сильнее хмурится. — Стрёмненько, — заключает он серьёзно и достаёт из кармана куртки телефон, через несколько мгновений поднося его к уху и слушая первые гудки, пока на той стороне не отвечают. — Привет, Чимин-и, тут вопрос жизни и смерти, — Чонгук слышит, как из трубки раздаётся тихий высокий голос. — Тут омега, не признающий себя омегой. Нет, тут даже хуже, чем со мной. Тут вообще голяк, — на той стороне какое-то время молчат, за которое Чонгук уже с десяток раз передумывает как бы поскорее сбежать, но грозный взгляд лисьих глаз, не предвещающий ничего хорошего, если надежды на побег Чонгука сбудутся, вынуждает его нервно сглотнуть и всё же дождаться завершения разговора старшего с этим «Чимин-и». Это девушка или парень? По тому, как произнёс это имя Юнги стоит думать, что это девушка. Ну, или Юнги немного г… — Окей, Чимин-и, запасись ящиком пива — мы скоро будем, — и отключает вызов. А впрочем, какая разница, кто этот (эта) Чимин-и, если его, кажется, приглашают на попойку пивом, а не этим чёртовым крепким алкоголем. Как же Чонгук рад, что тогда у него так с тем парнем ничего и не было. — Ну, всё, альфа-самец, — Юнги мгновение любовно смотрит на экран своего смартфона, после чего поспешно встряхивает головой и прячет мобильный в карман, переводя взгляд на зависшего на чём-то в своей голове Чонгука, так же встряхнувшегося и встретившего, наконец, его взгляд. — Сегодня будем объяснять тебе твою непростую долю и наш непростой мир. Это не обсуждается кстати, — хмыкает он с кривой ухмылкой, когда видит открывшего рот, чтобы что-то ляпнуть, Чонгука. — А Чимин — это? — всё же спрашивает он, когда они выходят с загороженной территории на тропинку. Юнги учтиво отдал Чонгуку свою маску для лица, благодаря чему ему теперь не приходится растягивать рукава и без того уже не годной для будущей носки худи. — Мой альфа, — просто отвечает Юнги, идя по правую руку Чонгука чуть впереди. — Ты хоть знаешь кто это? — Нет, но могу предположить, что это… парень, да? — тихо спрашивает он, озираясь по сторонам, чтобы их никто не услышал. — Конечно же, это парень, — Юнги фыркает и с любопытством смотрит на вмиг потупившего смущённый взгляд Чонгука, удивлённого подобным признанием. Чонгук, конечно, не гомофоб, но раньше не встречал их так много, как за последний… день. — Альфы женского пола бывают, разумеется, но редко, да и сложно им – ничего не скажешь, — задумчиво тянет он, обращаясь ни к кому, но и к Чонгуку. — Понимаешь, о чём я? — Нисколько, — честно признаётся он и прочищает горло, вдыхая полной грудью запах сыра — на удивление, он больше не напрягает, а как-то наоборот — концентрирует, отвлекая от остальных. — Что ж, в таком случае добро пожаловать в этот дивный новый мир*, — Юнги хмыкает и достаёт из второго кармана куртки сигареты, протягивая пачку Чонгуку, предлагая. — Не думай о том, что нам с тобой, как омегам, это нежелательно — это всем нежелательно. Но сейчас, что-то мне подсказывает, можно и нужно. Редко — не вредно. Чонгук вообще-то не курит, но сейчас соглашается, потому что какого-то чёрта этот чокнутый Юнги перестаёт ему казаться таким уж чокнутым, когда краем глаза Чонгук видит, как заглядывается на его спину — ниже спины скорее — какой-то парень и тянет около него носом запах, довольно улыбаясь; Юнги рявкает тому отвалить, а Чонгук дрожащими руками всовывает уже зажжённую Юнги сигарету в рот и затягивается, кашляя. Какого. Чёрта. Тут. Происходит?