Восторг

      Глупо получилось. Этот необдуманный, сделанный с бухты барахты шаг, который, сядь он и подумай хоть полчаса, показался бы ему глупой шуткой, абсолютной дикостью, безумием! Да, не оказалось рядом никого, кто бы остановил, выдернул из мертвенной пелены отчаяния в реальный, полный проблем и невзгод, но всё-таки живой мир. Но винить других бессмысленно. Он виноват сам — не оставил подле себя никого, на кого мог бы положиться, кому мог бы доверить сокровенные тайны души и совести. Нет, он вовсе не был одинок, не считал себя таковым и даже не думал, что в один из пасмурных февральских дней окажется на краю. У него было всё, о чём он мечтал, ещё подростком, идя и мысленно сочиняя предсмертную свою записку: деньги, секс, власть над людскими судьбами, всеобщая любовь, походящая скорее на посмертную маску, нежели на живое чувство. И лишаться этого он не хотел, а смерть значила бы лишение всех благ. Но однажды это случилось. Просто случилось. И он не впал в отчаяние, нет, он просто отпустил ту жизнь и занялся этой.       Нет смысла больше думать о другом. Нужно, размышлял он, жить днём сегодняшним, глядя лишь в будущее и никогда не оглядываясь на прошлое, за исключением, быть может, тех случаев, когда призраки прошедших дней предстают перед нами в материальной форме, преграждая дорогу, мешая идти вперёд, становясь реальной угрозой.       Да и мир, конечно, не самый добрый, в сущности, не так уж скверен, чтобы вот так посылать его к чертям, не попрощавшись даже. Нет, глупо, глупо он поступил…

***

      Тропа, извивающаяся, точно змея, между толстых стволов деревьев-гигантов, вела его всё глубже и глубже в лес. По краям её он замечал цветные, блестящие, полупрозрачные камешки всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Он наклонился и поднял один такой камень. Он был тёмно зелёный, а к левому краю цвет его плавно переходил в золотисто-оранжевый с бордовыми прожилками, напоминающими диковинный цветок. Чудеса! Стоило только ему коснуться камня, как те самые узоры, которые принял он в начале за изящество самого минерала, зашевелились, сложившись сначала в полноценный цветок, такой реальный и сказочный одновременно, что, казалось, сошёл со страниц книги Шарля Перро; затем (ему почудилось при этом, будто картинка отдалилась чуть вглубь) показалась держащая стебель цветка рука, а мгновение спустя и лицо её обладателя, в котором он с восхищением и ужасом узнал молодого себя. «Каменный» он шёл, нет, почти бежал, неся цветок, с любовью глядя на изящное хрупкое творение природы. И вот, он подошёл к той, которой предназначалось вместе с этим цветком его сердце. Так он, наивный подросток, думал тогда. Она взяла подношение и улыбнулась в ответ на его застенчивую улыбку. Ах, он впервые тогда за долгое время ощутил, как расслабилась, спала струна, отпуская душу, давая ей на мгновение воспарить в высь!..       Он долго ещё с болью вглядывался в изображения, которые всё продолжали по кругу свой причудливый танец-шествие. Казалось, что он раз за разом возвращается в те далёкие, окутанные сладкой пеленой ностальгии дни.       Нет, не вырваться ему из заколдованного круга, очерченного прошлой жизнью! А жизнь настоящая так тесно связалась с ней, что будто бы они сплелись воедино, творя новое, неиспытанное никем ранее чувство. Они сплелись, новым витком нити окружая, очерчивая судьбу его…       От дальнейшего развития мыслей его оторвал шорох в близлежащих кустах. Машинально спрятав чудесный камень в карман, он быстро обернулся и удивлённо поглядел в сторону шума: сквозь тёмно-сиреневые ветви пробиралось небольшого размера существо. Когда оно, сломав при этом пару веток диковинного растения, выбралось, то, замерев на секунду, тоже выпучила на него большие свои глаза и чуть привстало на задние лапки. Он рассмотрел зверька. Небольшого размера, с длинными тонкими лапами и таким же длинным изогнутым как у кошки хвостом, он напоминал чем-то лемура. Только цвет был необычный — беловато-серебристый с вкраплениями золотистых волосков. Шкура зверька дивно переливалась на свету. Но самым необычным было далеко не это; мордочка зверька была точно как человеческая, в отрыве от тела и не отличишь. А в «лице» этом он узнал бывшего своего подчинённого. Это было так странно, что он впервые за долгое время искренне рассмеялся.       — Да, потрепала тебя жизнь, Карл!.. — Он отвык уже от своего голоса. И необычно было в этом новом мире услышать старый свой голос.       Он вгляделся в большие, выразительные глаза Карла, как жаль, что им нечего выражать, этим большим и выразительным глазам, кроме глупости и любопытства!.. Зверёк насторожил уши, всё так же не спуская немигающих глаз с пришельца. Так они стояли, глядя друг на друга, несколько минут. Затем Карл, прощально махнув хвостом, скользнул обратно в кусты. Только и мелькнула золотая кисточка хвоста.       «Всё чудесатее и чудесатее…» — промелькнуло в мозгу.