Весь смак экстравагантности в том, чтобы вести себя как дурак, чувствовать себя дураком и наслаждаться этим.
— Какая встреча, Николай Васильевич, признаться, не ожидал вас здесь увидеть, — прошептали за его спиной, и Гоголь сначала побледнел, а потом покраснел, потому что руку Гуро убирать не собирался, даже наоборот, не удержавшись, провёл ладонью по спине Николая вниз, словно разглаживая складки на плаще. Ах, плащ, чёрт бы его побрал! — Вы?! — только и вырвалось у него, и он застыл, словно каменное изваяние. Без сомнений его подстерегали! Только вот почему именно здесь? Как Яков Петрович его разыскал? Николаю хотелось рассмеяться от всей абсурдности ситуации, но вместо этого он покраснел ещё больше. Сейчас он готов был провалиться сквозь землю от стыда и страха. Обернувшись, Николай чуть не столкнулся носом с Яковом Петровичем. — Вы чрезвычайно проницательны, — Яков Петрович ухмыльнулся и пожал плечами. Но, несмотря на невозмутимый вид, удивлён он был не меньше самого Гоголя. Николай был в таком замешательстве, что мигом растерял всю свою браваду и теперь недоверчиво вглядывался в чужое лицо. — Что вы здесь делаете? — выдохнув, проговорил он. — Я на службе, Николай Васильевич, — последовал ответ. Он не застиг Николая врасплох, но слова комом застряли в горле. Гуро терпеливо ждал, когда Николай соберется с мыслями, и украдкой рассматривал его с ног до головы, насколько это позволяло освещение комнаты. — Предупреждая ваш следующий вопрос: нет, я не следил за вами. По крайней мере не сейчас. Эта встреча для меня столь же неожиданна, как и для вас. А как нелёгкая забросила вас сюда? — Помнится, вы ясно дали понять, что я вам больше не нужен, — наконец выдал Николай. Накопленная за многие месяцы горечь грозилась вырваться наружу не то потоком слёз, не то лавиной ругательств и горьких обвинений, — приманка, игрушка, которую за ненадобностью можно выбросить — вот кем я был. Так какое сейчас вам дело до того, что со мной? Яков Петрович покачал головой: — Ну, какой же вы, право, ребёнок ещё, Николай Васильевич. — А вы всё такой же подлец, — сквозь стиснутые зубы прошипел Николай. — Вы не захотели выслушать меня два года назад, после и после, постоянно избегали меня. Так выслушайте сейчас! — воскликнул Яков Петрович и, обхватив Николая за плечи, развернул к себе. Николай оттолкнул его руки и хмуро уставился на Гуро исподлобья. Только мелкая дрожь выдавала его с головой, и Яков Петрович про себя отметил, что мальчишка ничуть не изменился с их последней встречи, разве что глаза его теперь ещё более выделялись на остром лице и сияли вдвое ярче то ли от негодования, то ли от стоявших в них слёз. Гуро болезненно скривил губы, словно сдерживал себя от того, чтобы снова коснуться Николая. Его хваленая выдержка трещала по швам: сейчас же он готов был упасть перед Гоголем на колени, умолять его о прощении, стирать слёзы, которые наверняка часто проливались из-за него, с бледного лица. Он пытался отогнать эти мысли, как назойливых мух. Николай смотрел на него и молчал. Молчал о том, как боялся столкнуться с Яковом Петровичем на протяжении всех этих месяцев, как однажды на чтении недавно вышедшего в свет тома «Вечеров на хуторе близ Диканьки» увидел знакомое лицо среди слушателей и чуть не лишился чувств. Как бежал по мокрым улицам Петербурга, как чудились ему за спиной чужие шаги. Как потом не мог уснуть всю ночь, а под утро совсем слёг с горячкой, как бредил два дня, как Яким крестился и ежечасно бегал за лекарем, потому что Николай Васильевич был бледнее покойника и всё шептал проклятия вперемежку с мольбами и признаниями, обращёнными (какой пассаж!) к Якову Петровичу Гуро. Молчал о всех стихотворениях, посвящённых ему, которые нашли неминуемую гибель в камине, молчал, молчал, молчал. Как хотел он сейчас броситься в объятья этого человека, снова довериться, пусть и под страхом быть обманутым вновь. Но он упрямо смотрел в глаза Якову Петровичу и не двигался с места. — Вы всё сердитесь на меня, — фраза распорола мягкую тишину комнаты и повисла в воздухе. — Сержусь?! — чуть не задохнулся от негодования Николай, но вовремя вспомнил, где находится, да и Гуро предостерегающе прижал палец к губам. — Поверьте, вы поняли всё опрометчиво неправильно, а у меня не было возможности вам что-либо рассказывать, — тихо заговорил Гуро. Николай Васильевич скривился, и это не укрылось от Якова Петровича. Но он решил, что сейчас, когда Николай растерян и готов его выслушать, самое время прояснить ситуацию. — Если бы я раскрыл все карты сразу, то подверг бы вас опасности. Это долго объяснять, но я не был уверен, смогу ли вернуться в Петербург живым, не уберут ли меня через несколько дней после возвращения по приказу графа. Простите меня. Николай содрогнулся. В голове один за другим вспыхивали новые вопросы. Какое задание на самом деле получил Гуро перед отправлением в Диканьку? Что за человек Александр Бенкендорф и почему жизни Якова Петровича угрожала опасность после, казалось бы, удачно выполненной операции? Как Николай мог быть ещё замешан в этом? — Мне необходимо было внушить вам неприязнь ко мне, и я, видимо, перестарался, — продолжил Яков Петрович, — Я понимал, что оттолкну вас от себя своей выходкой, но я планировал всё исправить по возвращении в Петербург, если бы конечно, имел такую возможность. Расскажи я вам в Диканьке всю правду, вы непременно увязались бы со мной, и вам бы угрожала опасность, а снова этого допустить я не мог. — Ничего не понимаю. Я ведь был наживкой. Это правда, что вы?.. — Да. Таков был изначальный план. Но по прошествии недели в Диканьке я кардинально все пересчитал и разработал новый, — взволнованно сказал Яков Петрович. — Но почему? — Вы правда хотите знать? — Да! — господи, как страстно Николай желал услышать сейчас как раз то, что стало причиной такого поведения Гуро. Но Яков Петрович не был бы собой, если бы рассказал всё сейчас, если бы обрушил на голову Николая это признание. — А знать, что я здесь делаю в такой поздний час вы, значит, не хотите? Это бы знатно сэкономило нам время, учитывая то, сколько мы его уже потратили на выяснение отношений, — съязвил он. — Вы опять уходите от ответа, — возразил Николай Васильевич. — Я непременно дам его, когда мы будем не в такой щепетильной ситуации. Николай почувствовал, что спорить бесполезно. Если уж Гуро решил не выдавать всех секретов сразу, переубедить его практически невозможно. — Хорошо, ну, а здесь вы что делаете? — нетерпеливо спросил он. — Не так давно в Москве было совершено ограбление крупной торговой лавки, — охотно пустился в объяснения Яков Петрович, — вам наверняка известно, что грабители не унесли ничего ценного, зато убили приказчика и экономку, которые по стечению обстоятельств оказались там же. Хозяина они не застали. На следующей неделе он был найден в собственном доме с перерезанным горлом. Разведчики Александра Христофоровича дознались, что госпожа Воронова занимается колдовством и замешана в этом преступлении, по одним сведениям она — сообщница, по другим — главная зачинщица. Меня послали выкрасть вещь, которая должна дать нашим специалистам представление о ведьме и о том, как обезвредить её. — Но разве Вороновы не уехали в Баден-Баден ещё две недели назад? — Прекрасная небылица, на которую вы и ваш друг Пушкин с радостью клюнули, — лучезарно заулыбался Гуро, — я сам сначала, признаться, удивился, почему артефакт находится здесь, почему его не забрали с собой в Москву, где у Вороновых есть ещё одно поместье. Но потом мне доложили, что этот предмет не так-то легко перевести незаметно, я был заинтересован и немедленно отправился в Петербург. Теперь ваша очередь. — То есть, вы тоже не вполне осведомлены, что это такое? — вместо ответа выпалил Гоголь. — Тоже не вполне осведомлён, — совершенно серьёзно ответил Яков Петрович. — Но точно уверены, что оно здесь? — Точно уверен, Николай Васильевич. — Я пришел сюда по заданию братства, — сдался Николай. — И что же за задание? — Полагаю то же, что и у вас. — В таком случае объединим усилия и найдем? - В глазах Якова Петровича заблестели хитрые огоньки, которые он тут же скрыл от внимательного взгляда Николая, отвернувшись. Соблазн переманить мальчишку на свою сторону, снова завоевать его расположение — и на этот раз уже навсегда, был велик, но шансов на его претворение в жизнь было ничтожно мало. Николай по-прежнему смотрел на него с недоверием и скрытым страхом, и Яков горько осознавал, что, чтобы вернуть к себе прежнее отношение, ему придётся пожертвовать всем, в том числе и долгом. Он нахмурил брови, на миг на лице его отразилась тень, а губы сжались в тонкую полоску, чтобы через секунду изогнуться в лукавой и снисходительной улыбке, адресованной Николаю.~♦~
От всего особняка, несмотря на первое хорошее впечатление, веяло затхлостью и старьём. Николай не удивился, если бы потолок при ближайшем рассмотрении оказался бы весь залеплен паутиной. — Как оно примерно выглядит? Это вы знаете? — спросил Гоголь. — Знаю только, что оно знатных размеров, и утаить его было бы проблематично, поэтому Воронова сделала проще — поставила его на виду, — весело сказал Гуро, — но вы, благодаря вашим магическим способностям, я полагаю, можете беспрепятственно на него указать. Николай от такой наглости закатил глаза, но тут же резко выдохнул от неожиданности. — Я… Я чувствую его, — прошептал он. Вся его тёмная сущность будто всколыхнулась, зашевелилась, расплываясь под кожей чёрными нитями, и ему чуть было не стало дурно, но вспомнив, в каком находится положении, Гоголь тут же взял себя в руки. — Ведите, — заинтересованно хмыкнул Яков Петрович. Николай Васильевич беспомощно оглянулся по сторонам, а потом с уверенностью указал направо. — Оно в соседней комнате, — Николай Васильевич сам удивился твёрдости своего голоса, сам себе и поверил, направляясь к двери. — Но, позвольте, там же… — начал Яков Петрович, но не договорил и, чертыхаясь себе под нос, кинулся вслед за Гоголем. Распахнув дверь, Николай Васильевич как завороженный застыл на пороге, и Яков Петрович чуть не влетел в него с размаху, — Располагается ванна, — растерянно закончил он. Николай почувствовал, как земля уходит из-под ног и он валится в Навь. — Какой пассаж! — заключил Яков Петрович, — Гоголь! Что с вами, вам плохо? — он схватил Николая за позорный плащ, запутался в его складках и наконец поймал гоголевскую руку. — Не трогайте, — измученно прошептал Николай и провалился темноту. Душно, холодно и страшно. Дышать было тяжело, ноги словно вязли в чём-то… склизком? Он стоял на земле. Нет, в земле. По пояс в холодной липкой глине. И руки были в крови, и кровь лилась и лилась, то ли из земли вытапливалась, то ли капала прямо с затянутого угольными тучами неба, но буквально через несколько секунд густой алой жидкостью было залито всё вокруг, она вставала красным маревом перед глазами, затекала в нос, рот и уши, и Николай захлёбывался в ней, безуспешно хватая ртом затхлый воздух. Его буквально вытянули из темноты, и он прижался лбом к твёрдому плечу и почувствовал, как грохочет сердце в чужой груди. Яков Петрович, кажется, облегчённо выдохнул вместе с ним. Ему ослабили галстук, который он зачем-то надел под дурацкий наряд. Прохладные пальцы Якова Петровича скользили по его подбородку, очерчивали линию челюсти, бездумно гладили скулы. — Ваши припадки до сих пор мучают вас, — медленно проговорил Яков Петрович. — Оставьте, пустое, — у Николая пересохло во рту, а перед глазами всё плыло, словно мозаика в волшебном фонаре. — Ну, уж нет, голубчик. Вы обещали-с выслушать меня, так будьте добры дожить до сего трепетно ожидаемого мной момента. Кстати, что вы видели на этот раз? — Дурацкий кошмар. Знаете, после Диканьки ни разу ничего дельного не снилось. Это нервное, наверное. — Наверное, — согласился Яков Петрович, осторожно убирая волосы Николая со взмокшего лба. Гоголь позволил себе расслабленно прикрыть глаза, отдаваясь нехитрой ласке. — Что там с… артефактом? — осторожно поинтересовался он, когда лежать вот так, прислонившись к груди Якова Петровича, стало уже неприлично. — Это ванна, — невозмутимо отозвался Яков Петрович. — Как — ванна? — опешил Николай. — Единственный предмет в комнате. А ваш припадок, я полагаю, был неслучайным, — Яков Петрович выразительно поднял брови. — Не может быть. Яков Петрович, верно, это какое-то недоразумение. — Вы почувствовали его, какое же тут недоразумение. Или я не прав? Николай вздохнул, покачал головой и шатаясь поднялся на ноги, не забыв ухватиться за ближайшую стену. Яков Петрович встал следом, и во взгляде его читалось явное намерение довести дело до конца. — Нужно забирать, ванну, с вашего позволения, и скорее покидать дом. Провозились мы с вами, — голос Якова Петровича не звучал осуждающе, скорее иронично и будто понимающе, — и снимите, наконец, этот плащ.~♦~
Ванна и на вид казалась громоздкой, а уж на деле была практически неподъёмной, если бы Николай решился нести её в одиночку. С позолоченной каёмочкой по бортикам, с гнутыми чугунными ножками — это был последний предмет, который мог бы быть наделён магическими свойствами. — Не через окно же её тащить, — с досадой хмыкнул Яков Петрович, — придётся через дверь. Николай Васильевич, что же вы, так и будете истуканом стоять? Подсобите. Гуро, демонстрируя невиданные атлетические способности, как ни в чём не бывало приподнял ванну за один бортик. Николай с великим трудом поднял другой её конец и почувствовал, как колени начали предательски дрожать. Нужно было признать, что без Гуро он не справился бы и с половиной задания, однако полностью довериться Якову Петровичу он по-прежнему не мог. — Вы сказали, что вынуждены были всё пересчитать, так? — утирая со лба пот засаленным рукавом плаща, спросил Гоголь. — Да, но все опять пошло не так, как я задумывал. Вас сначала чуть не сожгли, потом чуть не повесили, и я должен был выйти из укрытия, — хмуро отозвался Гуро, — чтобы вас спасти. А потом вы услышали то, что должны были услышать. — Вы хотели оттолкнуть меня от себя. — Правильно, чтобы вы думали, что я негодяй, обманувший ваше доверие. Потом я планировал найти вас и рассказать всю правду. — Ну, так рассказывайте сейчас, — бодро предложил Николай. — А вы уверены, что хотите это услышать? — Да. Сейчас как никогда. — Самое подходящее время, Николай Васильевич. Но будьте готовы к рассказу без прикрас, — серьёзно проговорил Гуро, — Действительность, как она есть, увы, часто не оправдывает наших ожиданий. Николай сдержанно кивнул. — Граф Бенкендорф отправил меня в Диканьку для того, чтобы я привёз ему ведьму. Ему было совершенно неинтересно, сколько людей она погубила и сколько ещё погубит — моим заднием было не уберечь предполагаемых жертв, а поймать ведьму, чтобы привезти в Петербург и выпытать у неё секрет бессмертия, — честно ответил Гуро, — Перед поездкой я детально изучил все материалы — об этом вы слышали в поместье Данишевского. Вас же я видел и раньше, пусть и никогда лично с вами не говорил. Но то, что вы человек необычный, Николай Васильевич, я понял сразу. Кроме того, меня заинтересовала тайна вашего рождения. Я решил разобраться во всём подробнее, потратил на это больше двух месяцев и мои поиски увенчались успехом. Ваше чудесное воскрешение, потом обмороки, списываемые на недуг, во время которых вы писали странные слова и даже фразы — всё толкало на мысли о том, что вы наделены даром, о котором вы сами не имеете ни малейшего представления. Николай передёрнул плечами. Выходит, что за ним следили ещё во время его первых месяцев на службе. — Впрочем, обмороки меня волновали меньше, но они стали отличным предлогом для того, чтобы вы подумали, будто пригодитесь мне в Диканьке. Отчасти так и вышло, — виновато признался Гуро, — Главное, выходило, что вы как нельзя лучше подходили на роль последней жертвы. Бенкендорф благосклонно отнёсся к моей затее взять вас собой на поимку ведьмы. — Но ведь я сам попросился поехать с вами, — возразил Гоголь. — Это вы так думаете, Николай Васильевич, — усмехнулся Гуро. Гоголю стало не по себе от таких внезапных откровений, от того, как запросто Яков Петрович рассказал всё, но тот внезапно продолжил: — Но я провалил миссию и привёз Бенкендорфу не ту ведьму. Мария, которой даровали бессмертие до того момента, пока она не свершит месть, знала о нём не больше нашего. Бенкендорф был в гневе, — тихо закончил он. Николай поражённо остановился — Нам сейчас направо и по коридору вперёд. Там лестница, будьте осторожнее, — невозмутимо предупредил Яков Петрович. Второй этаж представлял собой узкую галерею, из которой вели двери в отдельные комнаты. Лунного света, льющегося из окон комнат, было недостаточно, и им приходилось двигаться практически наощупь. Несмотря на то, что Николай до сих пор был зол на Якова Петровича, несмотря на то, что его повествование напугало, любопытство и какое-то другое тёплое чувство, разливающееся в груди, пересиливало неприязнь и буквально толкало Николая на дурацкие несбыточные грёзы о том, что когда всё прояснится, они смогут начать сначала. — Чуть левее, пожалуйста, — выдернул его из размышлений голос Якова Петровича, — Господи, Николай Васильевич, мы так с вами до утра не управимся, я влево, значит, и вы — влево! Где лево-то вы знаете? — Знаю, — буркнул Николай. Ванна была тяжелая, но мысль о том, что он не подведёт Пушкина придавала сил и уверенности. Входная дверь оказалась приоткрыта. Яков Петрович недоверчиво покачал головой. — Что-то здесь нечисто. Давайте поторопимся. Вы как, Николай Васильевич? — Прекрасно, Яков Петрович. — Ну вот и отлично. Ступени у подъезда были крутыми, хлипкие перила вздрогнули, когда Николай опёрся на них одной рукой. Но Гоголю было не до этого, его по прежнему тревожили некоторые детали рассказа Якова Петровича, о которых тот предпочёл молчать, и он взволнованно спросил: — Что заставило вас пересмотреть план? — Я… — Гуро запнулся и плотно сжал губы, словно не хотел, чтобы слова вырвались из уст. Лужи, образовавшиеся днём после непродолжительного дождя, сейчас покрылись тонкой корочкой льда и поблескивали на ступеньках в лунном свете. Николай, переключив внимание на спуск с лестницы, понял, что не разобрал ответа Якова Петровича и переспросил: — Что? — Влюбился в вас, — сипло ответил Гуро И у Николая соскользнула нога. Он на ходу выпустил из рук бортик, ванна тяжело брякнулась о землю, Яков Петрович отскочил в сторону, позволив ей с мерзким скрежетом взрыть носом аккуратно уложенную перед входом плитку. — Дьявол! — Яков Петрович погрозил кулаком небесам, — Я полагал, что вы уже давно обо всём догадались, Николай Васильевич, и это не произведёт на вас такого впечатления! Гоголь не успел ответить ничего вразумительного, как из дома донеслись приглушённые голоса и нелицеприятная брань. Потом хриплый голос гаркнул: — Куда они побежали, чёрт их побери?! — Разберёшь тут в темноте! — ответили ему. — Так зажги свет, дубина! Послышалась какая-то возня, и снова всё утихло. — Нам направо! Главное, перенести через забор, а дальше — дело техники. Энтузиазму Якова Петровича мог позавидовать сам Пушкин. Николай, видимо, заразившись, кивнул и снова поднял ванну. Калитка была закрыта. Забор был невысок. Ванна, чёрт бы её побрал, была тяжела сейчас как никогда. Неловкости Гоголя не было предела, и даже низенький забор теперь казался непреодолимым препятствием, о которое Николай благополучно зацепился плащом. Ванна с жутким грохотом упала на мостовую, разбудив, кажется, пол Петербурга. С соседних деревьев с клёкотом вспорхнули птицы, а в переулке жалобно взвизгнула бродячая кошка, будто ей наступили на хвост. Яков Петрович выругался так витиевато, что Николай Васильевич широко распахнул глаза. В окнах дома вспыхнул свет. — Долго же они провозились, — усмехнулся Яков Петрович. Николай тяжело привалился к хлипкому забору, поднял глаза к высокому петербургскому небу, — А теперь, Николай Васильевич, вторая часть марлезонского балета, — торжественно объявил Яков Петрович, и Гоголь вопросительно на него взглянул, — теперь — бежим!~♦~
Предрассветный густой туман окутывал Петербург. Ванна с каждым шагом словно прибавляла по пуду в весе, Николай тоскливо оглянулся на набережную и поудобнее перехватил бортик. Скинуть ванну в Неву, мирно несущую свои воды в нескольких аршинах от дороги, уже не казалось такой бредовой идеей. Узкий переулок приглашающе заворачивал направо, но тут Яков Петрович внезапно остановился и прислушался. Сзади донёсся глухой топот ног. — Мы не успеем добежать и до ближайшего перекрёстка, — с этими словами Гуро резко свернул в узкий и кривой переулок. Ванну тяжело опустили на землю, прислонив к задней стене здания, смутно напоминающего кабак. — Снимите уже ваше одеяние, сколько можно говорить! Оно вам не идёт! — Гуро принялся стаскивать с него злосчастный плащ, Николай покраснел, но покорно расцепил руки, позволяя стянуть с себя одежду. Яков Петрович вновь прислушался, огляделся и вдруг накрыл ванну плащом. Тот, видимо, в кои-то веки начал действовать по назначению, скрыв довольно громоздкий предмет от посторонних глаз и заставив его слиться с закопчённой стеной у чёрного входа. — Оставим её здесь и заберём потом. А сейчас надо уходить. Николай замешкался, завороженно уставившись вперёд: в прогале между домов виднелась набережная. Яков Петрович нетерпеливо схватил Гоголя за руку и утянул в узкую улочку. Они успели пробежать совсем немного, когда Гуро вдруг остановился и прислушался, а потом толкнул Николая в какую-то нишу в стене дома и уперся ладонью в стену на уровне его головы. Камень неприятно обжёг спину холодом. Часть сознания Николая твердила, что это всё неправильно, что не должно чужое тело так тесно к нему прижиматься и не может от этой близости вскипать кровь и бешено колотиться сердце, но другая часть совершенно не хотела сопротивляться и находила сложившуюся ситуацию невероятно приятной. В серой дымке приближающегося рассвета мелькали тусклые огни фонарей, которые несли их преследователи. У Николая внутри холодело от липкого ощущения опасности, несмотря на то, что он чувствовал, что рядом с Гуро ему ничего не грозит. Сдавленный шёпот вырвался сам собой: — Что же мы будем делать? Нас заметят. — У меня есть одна мысль, — ухмыльнулся Гуро. Он не мигая смотрел вперёд, и когда звуки приближающихся быстрых шагов послышались совсем недалеко, а свет фонаря, прорезав туман, блеснул в соседнем переулке, обхватил лицо Николая ладонями и накрыл его губы своими, порывисто целуя. Николай замер в его руках, а потом схватил Якова Петровича за плечи и притянул ближе, моля бога, чтобы они остались незамеченными. Двое, тихо переговариваясь и постоянно оглядываясь по сторонам, прошли мимо них, свернули в соседний переулок и растаяли в тумане. Яков Петрович отстранился и совершенно преступно облизнул губы. Неосознанно повторив это движение, Николай стушевался, чувствуя, как алеют уши. Гуро снисходительно улыбался ему, ничуть, казалось, не смущаясь того, что произошло между ними только что. Николай понял, что пылал лицом под чужим проницательным взглядом, поэтому моргнул и поднял голову кверху, с интересом принимаясь изучать остроконечный флигель на крыше соседнего дома. Вдыхая по-осеннему холодный воздух, он чувствовал, как тепло, которое только что окатило его с ног до головы, постепенно улетучивалось, пуская на своё место колючий озноб. — Николай Васильевич, так и будем здесь стоять? Уже светает, а я не ел ничего со вчерашнего дня. Самый ранний трактир открывается в семь часов, а сейчас, я полагаю, ещё нет и пяти… — Да, да, — смущенно пробормотал Николай. Он боролся с желанием позорно сбежать, одновременно мечтая снова поцеловать Гуро. — Вы, наверное, не очень торопитесь, Николай Васильевич, — сказал Яков Петрович, — и, конечно же, не откажетесь пойти сейчас ко мне и спокойно поговорить о… — Не откажусь, — смелея, выпалил Николай и схватил Гуро за руку, — нам нужно многое обсудить. — Ну, разумеется, — наклонился к нему Яков Петрович. У Николая ноги подогнулись от горячего шёпота над ухом, — только ванну заберём.