Дело леди — дарить кружевные платки, Томно розы бросать вам с балкона. Оруженосцу вздыхать не с руки — Завтра снова в поход на дракона. Кто начистит вам латы, наточит ваш меч, На привале кто сварит вам ужин? Дело леди — учтивость и нежная речь, Но в бою не сонетик вам нужен. Я в походе нужнее, а не на балах, Но порою становится скверно: Пребывать на вторых и десятых ролях Тяжело, оставаясь вам верным. Хоть я в верности клялся, не в вечной любви, Отчего ж, подменяя понятья, Вместо долга сейчас в моем сердце горит Это чувство, сильнее проклятья? Дело леди — любить вас и ждать без конца, Оставаться для вас безупречной. Я стираю рубахи и кровь вам с лица, Без стесненья врачую увечья. Я на вашем плаще сплю, прижавшись тесней, Чем положено мне прижиматься... Но, вернувшись, вы время проводите с ней. Ну а я... Мне уж скоро семнадцать. Если в новом бою снова жизнь вам спасу, Вы вручите мне пояс и шпоры. Оборвется та ниточка, что на весу Держит счастье мое или горе. Что же, оруженосцу невместно вздыхать, Шлем, пожалуй, почищу, и латы... И украдкой за вами опять наблюдать Буду, этой любовью проклятый...
Вот вроде начало лета — а уже жарило так, что к полудню дышать нечем. Хоть бросай все и прыгай в воду, чтобы немного остудить огнем горящие уши. И ладно бы только от солнца горящие... Иррчи вздохнул и снова взялся за ветошку, которая недавно была старой рубахой его эрла*. Латы сами себя не начистят, обед не сварится, а на полуголого, в одной набедренной фазие**, которая тоже того и гляди свалится, эрла он может полюбоваться в любой день — с ранней весны до поздней осени. В остальное-то время эрл все-таки не обнажается настолько ради ежедневной тренировки. Мела в плетеном лубяном коробушке оставалось маловато, и Иррчи снова вздохнул: это же надо будет донести до эрла, что стоит заехать на ярмарку и купить. И хорошо бы, чтоб к тому моменту в кошеле эрла еще что-то бренчало, покрупнее пары медных «дроздов». Хотя бы «воронки», что ли? В начищенном до зеркальности шлеме мелькало отражение скачущего по прибрежному песку эрла, и Иррчи против воли косил глазами, рассматривая мощную короткохвостую фигуру, переливы светлой шерсти, переходящей на голове в узкую темную полоску более длинной гривы. А еще у его эрла были удивительной красоты глаза — синие, аж в прозелень. Где-то Иррчи слышал, что такого цвета бывает морская вода, но сам он за почти семнадцать лет своей жизни моря никогда не видел, в их краю были только горы да холмы, да красноствольные сосновые леса. И покидать земли эрл-лорда Марассара его эрл не спешил. Тому виной было только одно. Одна, вернее. Керриса, дама сердца эрла Рримара — и заодно головная боль Иррчи. В смысле, ну. Он понимал, что рыцарю обязательно нужен светлый образ. Что ж, по весне песни какой крестьянке петь и венки носить? Приличному рыцарю о таком и подумать стыдно, девку на сеновале за хвост хватать надо, а не в красивых речах перед ней рассыпаться. Дама сердца — она для сердца и души, да, а для телесного — что попроще и поприземленней. Например, тот же оруженосец. Или крестьянская девка почище. Ну, или крестьянский же парнишка, хотя эти чистыми не бывают по определению, разве что из реки выловишь, когда коней купают, и то сомнительно: мало что своим, так еще и конским потом вонять будет. Но Иррчи не повезло и тут. Его эрл почему-то вдолбил себе в голову, что оруженосца трогать нельзя, и случилось это аккурат в тот момент, когда сам Иррчи осознал, что без оглядки влюблен в него. Просто он тогда на волне этого осознания спас эрлу Рримару жизнь, прикрыв щитом от огненного выдоха очередного молоденького дракона. И все пошло наперекосяк. Эрл, оклемавшись после того похода, решил, что Иррчи будет рад до усрачки тоже стать рыцарем, поэтому всерьез взялся за него, тренируя и натаскивая. Пока Иррчи не донес до него простую истину: он будет махать мечом, конечно. Но кто будет варить кашу и штопать сорочку эрлу? Белка, что ли, копытами? Кобылка, будто услышав его мысли, перестала хрустеть сочной травой у кустов, где паслась вместе с Беляком, огромным мерином эрла, и подошла поближе, положив морду на плечо. То ли решила посмотреть, что этот смешной хвостатый делает, то ли польстилась на остатки мела. — Уйди, лакомка, нет у меня тебе морковки, — отмахнулся Иррчи. Разбаловал он свою кобылку, конечно, но что поделать. Кормить ее кусочками морковки или яблок, утыкаясь носом в чисто выскобленный бок, было настоящим спасением, когда накатывало отчаянье. Уже год как. И ведь нельзя же сказать, что сам Иррчи был некрасив. Нет, ему не раз те же крестьянские девки шептали тайком на конюшне, что и шерсть у него такая блестящая, как настоящий шелк — будто они его хоть раз видели, шелк тот! И глаза такие желто-оранжевые, как горячие угольки. И хвост у него... Тут сравнения разнились, но все заставляли Иррчи сперва обижаться — по малолетству и скудоумию, потом уже смеяться, когда повзрослел и научился думать. Хвост у него был роскошный, длинный и пушистый. И вообще он весь был пушистым, чем и пользовался, по весне вычесываясь и на привалах свивая вычесанное в мохнатые нитки. Скоро, глядишь, и на носки наберется. Так что нет, красив был Иррчи. Просто эрл у него... Дурак. В этом Иррчи себе смог признаться, когда любовь слегка притихла, позволив протереть глаза и приглядеться внимательней. И испытать жгучее желание найти того, кто пичкал молоденького эрла всякими сказочками о прекрасных возвышенных рыцарях, их чести, достоинстве и прочем-прочем-прочем. Нет, отчасти Иррчи все понимал, но... Не настолько же буквально! Двадцать восемь мужику — а он все по горам мотается за драконами да по болотам за выкуснями, и не потому, что ему за это заплатят. Эрл-лорд Марассар вообще прижимист, гад такой, да и считает, что эрл-рыцарь, сразивший дракона, обязательно поживится в его пещере сокровищами. Да сейчас же! Это если дракон старый, то можно рассчитывать на что-то большее, чем ржавые флюгера, позеленевшие куски жести или и вовсе черепицы, слюда, блестящие сколы обычного гранита или хотя бы кварца. Старые драконы с годами развивают чутье на драгоценные камешки и, бывает, выкапывают целые шахты, чтобы достать что-то стоящее, вроде рубинов или опалового желвака. Ну а молодые — они как сороки, все тащат, что блестит. Были они с эрлом однажды в логове такого. Рыболовом тот был знатным, да. Только вот драконы рыбу не едят, этот молодой идиот ее ловил из-за блестящей чешуи — и вонь в его логове от протухшей рыбы стояла такая, что эрл долго выманивал зверюгу наружу: войти в пещеру значило наверняка отравиться. Ох и отмывались они после... Эрл даже на мыльный корень расщедрился, купил не торгуясь. Лавочник в той деревне только нос отворачивал, стараясь провернуть сие оскорбительное действие не слишком уж явно. Иррчи на него не обиделся: воняло от них двоих действительно знатно, как вообще только к людям пустили. И, отмываясь после на ближайшей речке, зубами стучали оба — только поэтому Иррчи своему эрлу на шею не повесился. От прикосновений намыливающих спину рук хотелось мурчать — а внизу все аж поджималось от холода. Иррчи снова помотал головой, отгоняя не те мысли, как Белка, когда ее допекает овод. О чем бишь он начинал думать-то? А! Взрослый же мужик его эрл, и не просто взрослый — в Заозерье ведь родительский замок стоит, они там уже три года ни уха ни хвоста не казали! А ведь Иррчи помнил, что кастелян жаловался на прогнившие балки и прогоревшие дымоходы. Другой бы эрл махнул фазией на даму сердца да и вернулся. Дама — она все равно чужая, а на расстоянии любить проще. Особенно когда для вдохновения и души в спальне висит миниатюрка с приятным личиком: ну там, прическа посложнее, взгляд пожеманней, ушко одно эдак навострить... В общем, душе действительно радость, глазам — тоже, если художник не слишком криворук. А вот когда время от времени, и притом довольно часто, перед прелестным личиком мелькаешь лично, то взгляд-то там будет уже иной. Особенно у законного супруга, которому восторженный воспеватель красот его жены попросту не сдался. Дур-рак все-таки эрл Рримар. Другой на его месте эти взгляды уже давно бы заметил и сделал нужные выводы. Хотя бы свой отчекрыженный хвост держал подальше, но нет-нет... Опять туда едут! В прошлый раз, когда уезжали из замка эрл-лорда, Иррчи всерьез опасался, что в спину полетят болты стражи. А эрл Рримар ничего не видел — платочком любовался, идиот! Который ему с балкона кинули. А вот Иррчи видел, еще как. И то, что платочек этот леди бросила после того, как на балконе муж ее мелькнул, и то, как стражники смотрели. А еще слышал, как поварята и помощники конюшего пересмеивались, перемывая кости его эрлу. Он тогда, вычистив лошадок, забрался на балку под крышей, придремал там и проснулся от чужих голосов. А на слух он никогда не жаловался — им его Прародитель-Хвостатый наградил щедро. Куда щедрее Бесхвостой Матери. Может потому и характер был такой... Мед с солью. Лизнешь — вроде сладко-сладко, настолько, что аж вкус отбивает. А потом — ой солоно, ой воды хочется... Кстати, о воде-еде. Покосившись на мешок, лежащий подальше от стоянки, Иррчи решил, что в похлебку стоит добавить еще травок, попряней. Чтобы нюх отбило окончательно, и уже откровенно пованивающая драконья голова, которую эрл вез в подарок даме сердца, не так раздражала. И зачем леди тухлый кусок мяса? Лучше бы цветочков там, ленточкой перевязанных... Хотя нет, за цветочки эрл-лорд, пожалуй, прикажет страже все-таки пристрелить охамевшего надоеду и прикопать в ближнем леске. А то и вовсе в мешке с камнями в ров скинуть. Обоих, потому что своего эрла Иррчи в беде не бросит и сражаться будет до последнего вздоха. Одна беда: умирать до совершеннолетия он вовсе не планировал. Иррчи дочистил нагрудник и тщательно осмотрел ремни. Поморщился: два из трех справа, попорченные пламенем, следовало сменить, но это уже после, когда эрл-лорд заплатит за дракона. Но обязательно, а то, не приведи Прародитель-Хвостатый, лопнут в очередной стычке, хоть со зверем, хоть с разбойниками! — Иррчи, есть готово? Рявк над ухом... Ну хорошо, не рявк, просто громкий вопрос заставил Иррчи подскочить. Он и не заметил, задумавшись, как эрл закончил тренировку и даже успел немного поплескать на себя водой. — Еще не упрело, эрл Рримар. Минут десять, вы как раз остынете после тренировки. Иррчи отложил нагрудник на потрепанную шкуру к уже вычищенным деталям брони и поднялся. Травки-травки, вот добавит лимонной травы и перечника — в самый раз будет. Хорошо, что по пути наткнулся на целую полянку довольно редких в этих местах растений, до полуночи ползал, собирал, потом еще и сушил, на каждом привале раскладывая и перетряхивая как следует, чтоб не попрели. С травами работать его научила старая Марртина, кухарка в замке эрла. Родилась она с таким же невеликим даром, как и сам Иррчи, да только к совершеннолетию тот угас, как это часто случалось у слабых одаренных, которых обошли вниманием храмовые маги Бесхвостой Матери. Марртина же и подсказала, что дар стоит развивать, пусть и самостоятельно, втихую, и пару десятков наговоров передала. Ей Иррчи был благодарен до глубины души и не раз шептал словечко-другое в молитвах, пока старуха была жива. Сейчас... Да кто уж знает, лет-то ей много, а жизнь у нее — не мед. Может и живет по-прежнему в каморке за кухней. Так или иначе, именно благодаря его знаниям они с эрлом никогда не маялись животами, если только не припирало отобедать в трактире, а на многие раны Рримара лекари качали головами: экое у эрла здоровье, уже подживает. Иррчи в своем мешке таскал не только мел, ветошь для чистки и точильный камень для меча. Была у него любовно сплетенная коробушка со всяким-разным. И нашитые из лоскутов мешочки с травами, и всеми правдами и неправдами выменянные за годы службы эрлу флакончики — и стеклянные, и глиняные — в которых хранил собственноручно составленные мази и настойки. На его «алхимические изыски», творимые в крохотном котелке на костре, эрл только посмеивался, но не запрещал. А вот за то, что Иррчи запрещает ему пить воду прямо из ручьев или рек-озер, иногда ругался. Иррчи только покорно склонял голову, но воду сперва процеживал через опять же своими руками сделанное сито. Там между слоями корпии были насыпаны кое-какие истолченные травки, корешки — и пережженный на уголь чистокров. Вот с ним Иррчи намучился изрядно, зато теперь был уверен, что ни его, ни эрла поносом не прохватит. Опять он не о том задумался. Наверное, чтобы не смотреть, как эрл пушит огрызок хвоста, устраиваясь у костерка и принюхиваясь к вареву. — Что после, эрл? — осторожно уточнил Иррчи, помешав, чтобы не пригорело. — Когда отвезем голову? — Там посмотрим, — отмахнулся тот, — может, домой наведаемся. Иррчи аж ушами попрядал, не поверив. Никак, Прародитель-Хвостатый его молитвы услышал?! Ох, хорошо бы, надоело-то как по дорогам шляться. А если еще и денег немного перепадет, то и вовсе радость будет! Но пока загадывать рано. Лучше разложить по мискам дымящееся варево и если надеяться на лучшее, то осторожно. С таким эрлом никогда не знаешь, куда жизнь повернет.***
В замке эрл-лорда было шумно. Иррчи, навострив уши, прислушивался к гомону слуг, и надежда на возвращение в Заозерье таяла, как поздний снежок на горячем весеннем солнышке. Эрл-лорду донесли о том, что на северной границе его земель объявился старый дракон. Старый, но то ли оголодавший в горах за зиму настолько, что обнаглел вконец, то ли одуревший от старости до того же: налетел на стадо, задрал пастуха и половину овец, часть сожрал прямо на месте, да еще и человечины нажрался. Иррчи знал, что вот это, последнее — хуже некуда. Если дракон полакомился человечиной, он необратимо станет людоедом. А значит, будет нападать на поселения. Потому и шумно было в замке: съезжались самые опытные эрлы-рыцари, признанные лучшими охотниками на драконов. И... Ну да, кто бы сомневался! Иррчи тихонько застонал себе под нос: его эрл туда же! Уши торчком, хвост дыбом, только не шипит: «А я, а вот я!..». Хорошо хоть хватило ума не хвалиться привезенной с собой головой. Может, чешуя у того дракончика и была красивой, всей такой с переливами, изголуба-бело-желтоватой, но изничтожить его оказалось проще простого. Потому как молодой совсем, может, двух-трехлетошний. А вот старые драконы... Те, кому повезло дожить до пятидесяти, отрастив десять роговых выростов на морде, крылья в размахе — как замковый мост... каждое!.. и пламенный выдох, способный поплавить оковку щита... На таких ходили отрядами, по три-пять рыцарей, да в придачу — храмовый жрец-маг! А уж на людоеда точно в одиночку переть — самоубийство. — ...своими руками убью! Во славу леди Керрисы, — донеслось до ушей Иррчи. И голос-то, голос какой знакомый... Иррчи вцепился в упряжь так, что пальцы заболели, а Белка недоуменно всхрапнула. Ну не может же он... — Прямо сейчас отправлюсь! Иррчи, снимай трофей! Мы выезжаем. Иррчи думал, что порвется на много-много маленьких оруженосцев от злости, когда выкидывал мешок с драконьей головой в выгребную яму. Ограничился только тем, что до самого вечера называл эрла по полному родовому имени. И за что он его любил, дурака толстокожего? Ах да, за легкий нрав, самоотверженность, честность, верность друзьям, стать... Тьфу, да что ж это? Или перед смертью не надышишься, вот и страдает голова мыслями? — Злишься? Вопрос застал Иррчи врасплох, как и сам эрл, внезапно появившийся из-за спины и севший у костра рядом. Иррчи промолчал, старательно пялясь в темноту и сдерживая зачастившее дыхание. Сейчас была еще не совсем ночь, когда ему позволено лечь рядом и прижаться к спине эрла, согревая. И потому такая близость будоражила и заставляла нервно прижимать уши и дрожать кончиком хвоста. — Не злись, глупыш. Лучше достань ту свою вонючую пакость. Завтра, кажется, будет дождь... — Но зачем, эрл? — все-таки не выдержал Иррчи, подтягивая к себе мешок. — Почему не со всеми?! — Сам подумай, — хохотнул Рримар, и веселья в его голосе Иррчи не услышал ни на полшерстинки. — У тебя чуткие уши, мой маленький оруженосец, ты наверняка слышал даже больше, чем я, крутясь среди слуг и собратьев? Иррчи опустил голову. Слышал, еще как слышал. И с преогромным трудом сдержался, чтобы не выдернуть хвосты этим самым собратьям за пренебрежительные слова о своем эрле. Правда, все они были постарше него, посильнее и поопытнее, так что кто кому бы еще хвост выдернул — тут и Бесхвостая Мать скажет. А ему свой для эрла беречь надо, а не для чужих когтей. — Вы думаете, после... — Иррчи сглотнул — ну не верил он в успех их похода, — после этого что-то изменится? — Что-то да изменится в любом случае, Иррчи. Ну так мне уже можно лечь? У Иррчи перехватило дыхание, так что он только кивнул, согревая в ставших мигом горячими ладонях плошку с лечебной мазью. Раз эрл заговорил о погоде, значит, у него болит обрубок хвоста. Он всегда ноет на дождь или снег. Значит, можно прикоснуться. Старательно размять, не нажимая на пару особенно болезненных мест, а потом втирать в гладкую шерсть мазь, кусая губы и радуясь, что клычки такие острые, а эрл не умеет видеть затылком. И вообще не реагирует, только уши прижимает и вздыхает иногда — наверное, когда Иррчи неаккуратен. А уж совсем потом — просто подержать в руках, почти беззвучно шепча наговор и направляя всю невеликую силу через ладони в напряженно замершую плоть, в ноющие кости, теплом снимая боль. Правда, Иррчи сильно сомневался в своих лекарских талантах: эрл в такие моменты скрипел клыками и постанывал, а после прогонял его подальше, ненадолго, но не меньше чем на полчаса. Сидеть в кустах, оттирая травой с ладоней остатки мази, было грустно. Вроде ж хорошее дело делает, а эрл... Ну что он, боится, что оруженосец увидит, как ему плохо? А то Иррчи не видел своего эрл-рыцаря и в более прискорбном состоянии! Кто ему кровь останавливал и повязки менял, кто с ложечки кормил и бульонами выпаивал? А тут — ну хвост, ну больно, но... Эх. По-другому и не скажешь: эх, и все тут. А потом — дела-дела, ложиться спать, прижимаясь к широкой спине, с утра — собирать лагерь. Глядеть на потихоньку вырисовывающиеся вдали горы. Мрачнеть с каждым днем, потому что Иррчи остро казалось: там они свои головы и сложат. — Иррчи. Заканчивавший собирать переметные сумы оруженосец встрепенулся, вопросительно глянул на замершего, опираясь на могучий двуручник, эрла. — Если что-то со мной случится... Постарайся не пропасть, малыш. Вернись в Заозерье, принеси весть, чтоб отослали ключ от врат замка эрл-лорду. Ну и постарайся понравиться тому, кто станет новым владельцем Ревалира. — У-у... — на что-то большее, чем низко заворчать и прижать уши, Иррчи не хватило. За такое ему полагался подзатыльник со всей щедростью эрловой руки. Но по-другому он не мог! И объясниться тоже не мог. — Вы раньше времени себя не хороните. А бессмысленно погибнуть во цвете лет он своему эрлу не даст. Постарается всеми силами. Лишь бы только не совсем самоубийственно себя вел! — Какой же ты колючий, Иррчи, — на удивление, эрл даже не рассердился за поставленную дыбом шерсть на загривке. — Напомни-ка мне, малыш, когда там тебе семнадцать? — Г-год... В смысле, на ту весну, эрл! — опешил Иррчи. Он-то уже ждал выговора, почти предвкушал его — сколько натерпелся с ранних лет из-за своего характера. Его даже из послушников храма, на порог которого подкинули совсем крохой, выгнали. За этот самый дрянной характер, за который же батюшка эрла Рримара семилетнего мальчишку, зло пинавшего ограду, к себе и взял. Будет, мол, моему сыну хороший оруженосец. Так смеялся старый эрл. Досмеялся. Оруженосец вышел, что надо. Еще бы Рримар это понял и не вздумал... — Значит, пора готовить тебе перевязь. С легким-то мечом ты хорошо управляешься. Иррчи мысленно взвыл и мысленно же покусал своего эрла за остаток хвоста и уши. Он. Не. Хотел! Не нужна ему была эта перевязь! Не нужно было звание безземельного рыцаря! Но вслух сказал бесстрастно — чувства-то переполняли, но, как и всегда, в голос не проникали, выражаясь только ставшими слишком резкими движениями, прижатыми ушами и яростно хлещущим воздух хвостом: — Так торопитесь от меня избавиться, мой эрл? — Тороплюсь дать тебе хоть что-то... Иррчи изо всех сил прикусил язык, аж слезы на глаза навернулись, а во рту стало солоно от крови. Нельзя было говорить того, что так и рвалось наружу. Того, что он уже год назад пролепетал, заметив утреннее состояние эрла, после чего получил нехилую взбучку и запрет даже думать о таком. — Ну, готов? — на это пришлось кивнуть, старательно отворачиваясь к Белке, которой перекошенную рожу хозяина видеть было не впервой. — Тогда поехали. И горы стали еще немного ближе — и намного ненавистней. Впрочем, обдумывая сказанное, Иррчи слегка воспрянул духом: если уж эрл заговорил о посвящении снова, то, наверное, он раздумал помирать в проклятых горах? Потом снова поник: эрл мог просто пытаться усыпить его настороженность. И вот как тут его понять, этого эрла-полхвоста?! Отвлечься от мрачных мыслей Иррчи помогло любимейшее занятие: он щипал корпию. А еще — крошил травы или прямо в седле переминал свежие в ступке, и там же, уже давно наловчившись, переливал сок или перекладывал травяную кашицу во флаконы, чтобы на привале заняться «алхимией». А еще тихонько бурчал себе под нос о перетершихся и пересохших ремнях, потому что это было вернейшее средство донести нужное до эрловых ушей: надоесть ему хуже постной каши. — Иррчи! — Ремни, эрл, попорчены огнем. Того и гляди лопнут, — громче сказал оруженосец, сердито прижав уши. — Заехать надо к шорнику, пусть приклепает новые. И на наруч. Правый. — Ты хуже овода, Иррчи! — И мела купить. И меду липового. — Хуже овода. Иррчи только дернул хвостом, выжидающе глядя на эрла. Тот скривился, но полез за кошелем. Раздернул завязки, поглазел в темное и почти пустое нутро и тяжело вздохнул. Иррчи подавил желание сделать то же самое. Конечно, денег мало. Если б кое-кто, не надо и пальцем тыкать, не потерял всякое соображение, услышав о драконе, а тихонечко дождался хотя бы окончания вечерней трапезы, сдал башку того мелкого да получил за него оговоренную горстку серебряных «белок»... — На мел не хватит. И на провизию тоже, если купим мед. Иррчи заворчал сквозь сцепленные клыки и полез в седельную суму за завернутым в кусок драконьей шкуры охотничьим арбалетом. Что ж, придется по пути подстрелить хотя бы пару куропаток или зайца, хотя сейчас и те, и те — тощие и жилистые. Но тут уж не до жиру, было бы что в котелок положить, а крупы, слава богам, еще довольно, и сала он шмат спер совсем не зря, рискуя быть пойманным и поротым до полусмерти. Он бы и окорок спер, да под коттой бы заметили, а сало — нет. Овощей ему кухарки сами отсыпали, пусть и плохоньких, с гнильцой, но он в первый же вечер перебрал и перечистил все. — С шорником договорись сам. — Да, эрл, — Иррчи облегченно выдохнул. Можно будет поторговаться, а то и вовсе устроить мену — нарубить мастеру дров или воды натаскать. Вот ежели б эрл с ним пошел, содрали бы три «сойки» точно. А то и «воронка». Сельские же думают: раз эрл, да при двух лошадях, доспехах и с оруженосцем, то непременно серебра полна мошна. Да сейчас же! Ох, а еще соли бы... Только соль — это дорого, тут торгуйся не торгуйся, а денежки плати. Дорога стала пошире, значит, скоро деревня какая-то. Кажись, даже Рябушки? Иррчи осмотрелся повнимательнее, вспоминая. Ага, вон впереди памятная трехствольная сосенка у дороги на взгорке, точно Рябушки. Значит, можно не высматривать куропаток в поле, да и в самой деревне сразу ехать к вдове Терресе. Уж она точно не откажется приютить двух мужиков на сеновале на ночь. А что ночевать Иррчи на том сеновале одному да клыками скрипеть, покуда в доме будет скрипеть кровать — то дело десятое. Зато эрл в тепле поспит и поутру простоквашей с шанежками полакомится. Может, и ему самому чего перепадет. Вчерашнего пирога кусок, а то и чего-то послаще... Замечтавшись, Иррчи облизнулся. Потом спохватился: дела. Сначала — дела, не убежит никуда эрл, а пирогов вдова могла и не печь. Чего зазря потом расстраиваться из-за несбывшегося? Через час неспешной рыси луговины сменились полями, на которых уже шелестело целое море ржи, пока еще лишь едва-едва начавшей золотиться. Иррчи все же подстрелил пару куропаток: если к вдове Терресе заявиться не с пустыми руками, та наверняка будет поласковее не только с эрлом. Ну, то есть, в смысле жратвы, конечно. Вряд ли бабенка, заполучившая в свою постель, хоть и на одну ночь, роскошного красавца, посмотрит на какого-то недоросля-оруженосца. Иррчи мысленно сравнил себя с эрлом и мысленно же вздохнул. Он был жилист, довольно высок и широкоплеч — попробуй-ка потаскать за эрлом щит в три четверти, окованный сталью, да остаться хлюпиком при этом. Но все же до статей эрла не дотягивал, как ни пыжься, и не дотянет никогда. Так что, как бы ни хотелось эрлу, а тяжелый двуручник Иррчи не по плечу. Так, разве что, до бастарда дорастет еще. Да и не надо ему этого, ну вот правда же, хвост на отсечение — не надо. Ему бы на своем месте оставаться, на шаг позади эрла, чтобы в нужный момент сделать этот шаг и прикрыть его щитом. Вот это было его. Иррчи очнулся от мыслей, когда проехали раскрытые по дневному свету тяжелые ворота в частоколе. На двух запыленных всадников посматривали, конечно, но рыжую Белку и мощного солового Беляка деревенские быстро опознали. Иррчи вообще заметил, что крестьяне в лицо рыцарей чаще всего не знают, ну, или попросту ленятся запоминать. Мало ли их, безземельных, по дорогам шляется. А вот лошадь, которая у рыцаря может быть единственной ценностью, кроме оружия и доспеха, и которую стараются беречь, да. Так что он был уверен: узнавали их всегда сперва по лошадям, а потом уж в лицо. Еще по дороге эрл Рримар одобрил план Иррчи, так что направился сразу на окраину, к дому вдовы. Новости и сплетни по деревне разносятся быстро, и Терреса уже встречала их у ворот, Иррчи мигом приметил, как заблестели ее глаза, когда окинула взглядом спешивающегося эрла. Сжал зубы, стараясь не смотреть, только настороженно поводил ушами, слушая преувеличенно-радостный щебет женщины, пока уводил лошадей под навес. Конюшни у вдовы не было, только маленький хлев для коз да пристроенные к нему курятник и сеновал. — Иррчи. Он обернулся вовремя, чтобы поймать брошенный эрлом кошель. — Займись делами. Иррчи поклонился, ему только на руку было то, что, пока вдовушка обхаживает эрла, его самого не будет рядом. Ревновать было глупо, но разве он мог приказать сердцу не биться, а душе — не сжиматься в горячий шипастый ком? Самым трудным изо всего, что приходилось делать, было заставить себя не хлестать хвостом по ногам. Он давно понял, что с крестьянами стоит вести себя вежливо и не зарываться, потому что от этого зависело, скинут ли цену на еду, пустят ли на постой, а то и в дом, на лавку, если заявятся в деревню ранеными. Многое, в общем. И Иррчи старался, ох, как старался быть молчаливо-приветливым и с такими вот вдовушками, и с мастерами-кузнецами, шорниками, травниками, лавочниками. Вычистив лошадей и задав им корма, Иррчи взвалил на плечо грохотнувший мешок с броней, привесил к поясу под котту кошель и отправился в мастерскую к старику Уррику. Он крепко надеялся, что тому совсем не лишней окажется помощь по хозяйству, и, конечно же, оказался прав. Шорник, лишившийся жены и сына после эпидемии красной лихорадки, взял на воспитание сироту, которому хотел после передать и дело, и дом, и много времени уделял именно секретам мастерства. Хороший он был мастер, да и человек тоже неплохой. Сколько бы ни приезжал Иррчи к нему, никогда не слышал, чтобы Уррик почем зря лупил подмастерье. Нарычать мог, по загривку шмякнуть, но кровавыми соплями мальчишка не умывался, кажется. На просьбу сменить ремни за рубку дров и натасканную бочку воды мастер согласился едва ли не радостно. Иррчи похмыкал, разглядывая туповатый тяжелый колун и почти пустую поленницу, сваленную в углу двора груду коряво напиленных кругляков, разделся до пояса и взялся за работу. Было жарко. Солнце расплавленным золотом лилось с неба почти отвесно, мгновенно взмокшая грива липла к лицу, и Иррчи с благодарностью принял от мастера кусок полотна, повязать на лоб, чтоб пот не жег глаза. Тяжеленный колун мерно взлетал в его руках и падал, с сухим треском раскалывая кругляки на ровные половинки, а те — на четвертушки. Иррчи резко выдыхал на каждый удар, изгоняя из башки злобно кружащие там мысли о том, что сейчас делает его эрл. Пушистая шерсть отяжелела от пота и прилипла к коже. Со стороны Иррчи, должно быть, казался облитым черным, вязким земляным маслом. За очередным кругляком пришлось идти в угол, Иррчи взвалил один на плечо, пнул другой, перекатывая поближе, поднял голову — и обомлел: напротив забора стоял его эрл, и лицо у него было такое, словно он сейчас взорвется, как горшок с тем самым земляным маслом, попавший под драконий выдох. Иррчи застыл на полудвижении, окаменел, глядя на стиснутые в прямую линию губы, боясь поднять глаза и встретиться с эрлом взглядом. Сглотнул, отвернулся, чтобы сбросить кругляк на землю, а когда распрямился — эрл уже шел прочь, и даже его маловыразительный обрубок хвоста бешено дергался. Будь целым — свист стоял бы на всю улицу, как от рассекающего воздух кнута. Иррчи тяжело вздохнул и снова взялся за колку. Вечером придется объясняться. Или уже утром, когда выедут. И лучше бы в самом деле утром, да подальше от Рябушек. Если эрлу вздумается спустить с него шкуру, хоть никогда такого не было, то пусть хотя бы никто этого не видит. Мастер управился с ремнями как раз к тому времени, как Иррчи закончил с дровами и водой и сходил на крохотную деревенскую площадь, где располагались аж целых две лавки — травника и бортника. Удалось выторговать задешево не сильно маленький горшочек позапрошлогоднего меду, слишком загустевшего, чтобы сбыть его за полную цену, но Иррчи такой был как раз и нужен. Так что он даже прикупил у травника склянку настоянного на крепком вине чистокрова и пучок редкостной редкости — паутинно-тонких жилок жвальника болотного. Ими было куда лучше зашивать раны, чем даже шелком, хотя добыть достаточно большие листья жвальника и правильно навытягивать из него жилки умел далеко не каждый травник. Иррчи даже подозрительно сощурился, услышав небывало низкую цену за такое чудо. — Так вы ж с эрлом выкусней о прошлом годе повыбили, — добродушно усмехнулся старик, понявший все подозрения Иррчи по настороженно изогнувшемуся хвосту. — Теперь мне и охотников не надо брать, чтоб на болото сходить, вот и подешевело. Мудрый изжелта-зеленый взгляд сказал другое: «Я б и за так отдал, но травы такого не любят». Иррчи понял, низко поклонился и спрятал в кошель свое сокровище. У искусства, коему покровительствовала Бесхвостая Мать, были свои законы. Иррчи был благодарен, узнавая их вот так, полуслучайно. Он дорожил своим слабеньким даром, пока тот спасал жизнь его эрлу. Двор вдовы был тих, насколько это вообще возможно. Даже куры не квохтали заполошно, подремывая в курятнике, изредка мекали козы, но тоже лениво, полусонно. Иррчи спрятал покупки в суму и притащил от колодца пару ведер воды, долить в колоду для лошадей. Жрать хотелось неимоверно, аж подводило живот, но соваться в дом он побоялся. Кто знает, отошел ли эрл хоть немного? Так что когда дверь скрипнула, и Терреса, шагнувшая в пыльный полусумрак сеновала, сунула ему в руки плошку с еще горячей кашей и кусок хлеба, намазанный топленым из шкварок жиром, он аж благодарно задрожал хвостом и дернул ушами. Смел принесенное, вылизал жирные пальцы и увалился подремать на расстеленную на остатках прошлогоднего сена попону, скинув с себя все до самой фазии. А проснулся уже в густых летних сумерках, всем телом чувствуя непривычную расслабленность. Обычно такое ощущение рождалось в нем, когда возвращались в Заозерье, и можно было отпустить извечную настороженность, сопровождающую каждый день оруженосца, следующего за эрлом по дорогам, где в любой момент мог выбрести из чащи опасный зверь, а то и банда лесных татей, решившая напасть на двух вооруженных путников, одичав от безнаказанности. Иррчи позволил себе понежиться в этом ощущении еще немного и прогнал его, резко поднявшись и разгоняя кровь взмахами рук и наклонами. Хотелось пить, но вода в стоявшей во дворе бочке отдавала болотом: цвести начинала из-за жары. Пить ее Иррчи не рискнул бы. Зато у каждой рачительной хозяйки в сенях всегда стоял жбан с чистой и прохладной водой, и Иррчи, поколебавшись, тихонько прокрался до входа в дом. Дверь, хвала всем богам, была не заперта на засов и хорошо смазана, отворилась без скрипа. Чуткое ухо Иррчи тут же уловило мерное постанывание досок, смачные влажные шлепки и полное удовольствия мычание женским голосом, словно из-под зажавшей рот ладони. Шерсть по всему телу встала дыбом, внизу скрутилась огненная змея, ужалила в самый корень, распространяя жар от подхвостья до макушки. Иррчи накрепко прикусил губу, не чувствуя потекшей по подбородку горячей капли, сунул руку под фазию, прижимая к животу болезненно-приятно напрягшийся член. И осторожно шагнул к завешенному тканым ковриком проему. Между тканью и косяком оставалась щель шириной в ладонь. И ноги Иррчи приросли к полу, а глаза — к лунно светящемуся в полумраке мужскому телу, мощными движениями вбивающему во взрытую любовными игрищами постель смуглое женское, выгнувшееся так напряженно, что, казалось, сейчас переломится спина. К жестко сжатым на основании хвоста пальцам — он знал, какая у них железная хватка. К яркому, в запястье Иррчи толщиной, блестящему от соков женского лона члену, что то показывался, то снова исчезал из виду. Это было невыносимо, но двигаться Иррчи не мог. Разве что только рука жила своей жизнью, сжимая и в такт движениям эрла поглаживая член. Тот был уже готов лопнуть от напряжения, яйца подвело до боли, когда эрл, впившись пальцами в бедра Терресы, вбился в нее с невнятным полупридушенным: «Ырр-р-р!». И Иррчи кончил в свою ладонь, молча содрогаясь от опустошительного, горького, как дикий мед, удовольствия. Как он вернулся на сеновал, не запомнил, не отследил. Только голова была мокрой, а от волос попахивало тиной — кажется, он окунулся в ту бочку, но и это прошло мимо сознания. Иррчи встряхнулся, сгоняя воду, свернулся на попоне, укрывшись коттой, и провалился в сон, не успев ни осмыслить, ни пережить случившееся.