***
Эрика плеснула себе в лицо ледяной водой. Остатки туши осели в уголках глаз, растекаясь вниз и в стороны. Девушка упёрла ладони в край раковины, склонившись над бегущей водой и остекленело наблюдая, как воронка заглатывает жидкость. — Эрика, ты вытащила вещи из стиралки? — постучали в ванну. — Да, мам, — не вздрогнув отозвалась девушка, продолжая смотреть на воду. Шаги за дверью отдалились. Эрика нашарила глазами своё отражение, подняв голову над зажатыми плечами. Жесть. От груди к горлу вновь подкатил солёный ком. Только сухой. Томпсон отвернулась от себя, автоматом стягивая полотенце с крючка, и, утерев лицо, выглянула в коридор, находя взглядом две двери: в свою комнату и в комнату сестры. Полосочка света над порогом со стороны Рошель наконец-то погасла. Можно выходить. Эрика бесшумно проскочила в комнату, быстро запирая дверь. Дочь так себе. Сестра ещё хуже. Но разговаривать, улыбаться и тем более играть с Рошель сейчас нет никаких сил. Эрика редко запирала дверь в свою комнату, но сегодня повернула защёлку, отгораживая себя от внезапных гостей. Не хватало ещё, чтобы кто-то просёк её измождение. Мама и так озадачена длительным заплывом в ванной. Высовывать нос из дома под вечер, пока родители не отошли от пропажи, было чревато, а куда ещё сныкаться от осуждающего взгляда папы, соскучившейся младшей сестрёнки и пытающейся держать эту пошатывающуюся дженгу затишья мамы, Эрика просто не знала. Пришлось врубить воду, набрать полную ванну и усесться на бортик ждать, пока семья разбредётся по своим делам. Да уж. Чувствуя себя выжатой тряпкой, Эрика добрела до кровати и упала на спину без сил. Ноутбук отбрасывал мерное свечение вместо ночника. Десятки непрочитанных сообщений так и висят красными кружочками и контурами, но Томпсон не до этого. Она вообще отвыкла от социальных сетей. А казалось, без них никак нельзя. Настоящий мир — это не смайлики и сохранённые мемы. Отвлечёшься на миг, и всё — тот рухнет прямо перед носом, пока ты втыкаешь в дурацкие тренды. Что там по трендам, Эрика Томпсон не могла сказать даже приблизительно — выпала, случайненько так, на пару месяцев. Зато она могла с уверенностью подтвердить, что все её предыдущие представления о чувствах — полная лажа. Светлая, чистая и сказочная любовь на деле оказалась конкретной мразью, которая мало того, что опоила всех купидонов в своём подчинении, так ещё и натыкала на кончики стрел чек-листы с персональными муками для попавшихся под прицел. В нагрузку, так сказать. Страдайте, конченые. А вдобавок к этому трёхъярусному торту самоуничтожения — ещё и куча домашки, которую, кстати говоря, надо бы начать делать. Ведь для всех Эрика просто-напросто сбежала, поэтому и выкручиваться, нагоняя, тоже должна сама. Причём активно, потому что учебный год вышел на финишную прямую. Вишенка на торте прямо. Кое-как собрав себя по частям, Эрика поднялась с кровати, забрала сумку от двери и плюхнулась за стол. Всё равно сегодня не уснёт. Надо отвлечься. С ним всё в порядке, ей сообщат, когда очнётся. Беспокоиться абсолютно незачем. Угум. Да. Навязчивое желание потыкать ластик кончиком карандаша вместо того, чтобы разобрать конспекты, вымораживает. Эрика берёт себя в руки, закидывая сумку на колени, открывает молнию, и тонкое жало тока бьёт по дыханию — в сумке лежит протез Сала. Она забыла его оставить, унесла с собой. Девушка осторожно вытащила маску наружу, поглядев в пустые глазницы. Так странно. Вроде держишь в руках карнавальный реквизит, а вроде чью-то кожу. Эрике вдруг приходит на ум: странно, что парень выбрал такое «лицо». Сейчас прогресс шагнул достаточно, чтобы сделать менее заметную обманку — и под цвет кожи подобрать, и отлить по контурам, чтобы ложилась плотно-плотно. И это не протез руки или ноги — явно Фишеру по карману. Томпсон задумчиво провела кончиками пальцев по потёртостям и сколотому краю. Этот же протез был на нём во время судебного разбирательства. Чуть ли не каждый в городе знал именно эту маску Салли-Кромсали. Неужели во имя собственного спокойствия он не мог измениться внешне, чтобы на него так не реагировали? Яркое белое «лицо», голубые волосы, хвостики. Имидж убийцы и заскоки фрика? «Или же ты просто отпетый упрямец, не желающий сдаваться миру?» Он мог обстричь волосы. Мог покраситься в чёрный — вкупе с такого же цвета одеждой точно бы проскальзывал мимо глаз. И заменить протез на что-то… менее узнаваемое. «Мог ведь, а, Сал? У тебя бы явно убавилось проблем». «Ты боялся… исчезнуть для всех? Не хотел потерять себя? Или ты просто тот ещё упрямый бунтарь, наплевавший на общество, которое наплевало на тебя?» Никто не знает Салливана Фишера, а? Эрика рассматривает протез, а потом медленно переворачивает его изнанкой вверх. Внутри протез серый, покрыт чем-то… мягким. Не тканью, но и не пластиком. Каково это? Носить маску всю свою жизнь? Странное волнение накатывает на девушку. Это вроде не нижнее бельё, но почему-то от взыгравшего любопытства стыдно. Идиотизм. Хотя… Всё равно никто не видит. Каково это? Девушка долго смотрит на внутреннюю сторону протеза. Странная тоска видится в просвечивающих глазницах. Каждый день. Больше половины часов в сутках. Не снимая. Эрика колеблется, но потом рвано вдыхает и осторожно прижимает протез к своему лицу. Это… странно. И кажется невероятно глупым, но… чёрт возьми, как можно всё время так жить? Меньше чем за полминуты коже становится неприятно душно, дышать неудобно — в носу свербит, круглые глазницы мешают обзору, лишая бокового зрения больше, чем на треть. В подбородок упирается контур, выхода для воздуха не хватает. Губы, щёки, переносица — всё мешает, а говорить?.. Будто всё время сквозь зубы, да ещё и съедая громкость звука и чёткость речи. Как… можно привыкнуть говорить в этом? Как можно жить с таким протезом двенадцать лет? Это похоже на пытку в «железной деве» — кожу как будто иголками колет от недостатка кислорода. Быть Салли-Кромсали один сплошной кошмар. Эрика сдёрнула протез с лица. Удовлетворённое любопытство не принесло ничего, кроме унылой меланхолии. А предстоящие часы ожидания встречи колюче рассыпались в груди ещё большей тоской. Случайно прихваченный протез всё больше напоминал маску Трагедии, но Эрика поклялась себе, что не позволит привести её владельца к катастрофическому исходу.***
Сал проснулся резко и сразу. От неприятного чувства — будто увязает в болоте. Чернущем, липком, плотном болоте, со дна которого скелеты уже тянут утопленника за ноги. Распахнув глаза, он сперва подумал, что это конец. Логический и давно запаздывающий. Салли почему-то отчётливо помнит последние минуты перед тем, как потерял сознание. Даже последнюю мысль: Жаль, я не сдался сразу. Было бы не так больно. Но глаза, вернее, глаз привыкает к неожиданной яркости, показавшейся сперва зелёным мраком, и зрачок испуганно сжимается в точку. «Где я?» Салливан с одного осознанного вдоха чувствует этот запах больницы. Его подбрасывает на месте, как от страшного окрика. Над ухом колоколом звенит сигнал. Лай собак проносится за спиной, крик матери захлёбывается кровью, пальцы дёргаются к лицу… Это кошмар-кошмар-кошмар! Он снова в своём кошмаре, в той самой больнице, где по углам чавкают разлепляющиеся глазницы, шатаются дети с перебинтованными лицами, а из морозильных камер в морге вылазят монстры. Фишер едва не закричал в голос, но что-то странное больно кусает в запястье левой руки, и подорвавшийся на месте парень запоздало замечает… капельницу, которая вот-вот грохнется вместе с вешалкой прямо ему на колени. Каким-то десятым инстинктом юноша реагирует на заваливающееся пятно и ловит стойку. В глазах поплыло от резкого движения, а болтающийся пакет с раствором возмущённо покачнулся в воздухе. Слишком как-то реалистично для сна. Реалистично тихо и спокойно. Сал осторожно возвращает стойку в вертикальное положение, а потом молча разглядывает, что — да, трубки тянутся к его запястью, на пальце закреплён датчик, а он сам лежит на койке и окружён самой обычной занавесью, не покрытой плесенью и ржавыми подтёками ужаса. Бокс самый обычный, а он, судя по рукам, по-прежнему в своём теле. Но явно тронулся головой. Парень пошевелил пальцами. Посмотрел по сторонам. Нет, точно не сон — пляска на экране мигает, как светофор, его сердце всё ещё бьётся. На загробную жизнь никак не тянет. В голове пустынный кавардак. Поневтыкав ещё несколько минут, Салли откидывает простынь, свешивает босые ноги с кровати и, стащив датчик, начинает отдирать пластырь возле капельницы неслушающимися пальцами. И на этом его ловит с поличным внезапно зашедший дежурный. Юноша, вскинувший голову на звук, по одной реакции дёрнувшегося парня напротив понял, что без протеза. Молодой интерн едва не выронил планшетку, но вполне быстро пришёл в себя. — О, ты очнулся, — вырвалось у него. Взгляд подозрительный и слегка испуганный. Дежурный быстро отвёл глаза от искалеченного лица, пытаясь не пялиться с шоком, но получалось на двоечку. Кто ж знал, что известный освобождённый убийца-суицидник очнётся так внезапно и в его смену? — Где я? — хмуро поинтересовался Фишер, машинально зашарив вокруг себя в поисках протеза. — В го-городской клинике… Я сейчас позову доктора, — выпалил интерн и испарился. Сал не успел его остановить. Заставившие подняться силы так же неожиданно иссякли. Парень схватился за голову, зажмурившись от мигрени. Последствия шага в пропасть дали о себе знать. Кстати, а с какого он в больнице? Сал замер от собственных мыслей, совершенно точно осознавая, что был дома один, когда… когда выпил таблетки. Как лёг и стал ждать. Его нашли бы ещё нескоро. Из-за прогулов в школе прислали бы проверку или ещё как-нибудь по-дурацки жалко. Каким образом он оказался здесь? — Как ваше самочувствие, мистер Фишер? Салли так забылся, что не услышал, как в палату вошёл доктор. Тоже вполне себе обычный. Настоящий. Парень с голубыми волосами с трудом поднимает голову, фокусируя взгляд на мужчине. И задаёт самый интересующий его вопрос, игнорируя своё паршивое самочувствие. — Как… как я здесь оказался? — сипло вылетает из горла. Доктор подходит ближе, сдвигает капельницу на место и смотрит сверху вниз, оценивая первичное состояние пациента. — Вы превысили дозировку снотворного препарата и потеряли сознание. Это он прекрасно знал и так. — Ваша девушка вызвала скорую, когда нашла вас. Вы находитесь в больнице почти сутки. Как вы себя сейчас чувствуете? Тошнота, головокружение, где-нибудь болит? — Подождите, — с трудом замотал головой юноша от резких вопросов и обилия информации. — Что вы сказали? Кто вызвал?.. — Ваша девушка. Ступор. — Моя… кто? — переспросил на всякий случай Салливан, думая, что ему мерещится этот забавный набор звуков. — Девушка, — в третий раз повторил доктор. Пока Сал тупо сверлил взглядом перед собой, мужчина перебрал сцепленные бумажки. — Она так представилась… Сейчас. А, вот… её фамилия… Джонсон. Чего?! Сал чуть не подпрыгнул. — Простите, Томпсон, — поправился доктор. — Эрика Томпсон. Оговорка, достойная инфаркта. Остановка мысли. Осознание. Непонимание. Шквал тупых вопросов закусал язык, пока внутри всё перемкнуло. Приняв молчание пациента за позволение к дальнейшей работе, доктор принялся заново опрашивать Салли о самочувствии. Выпавший в стратосферу непонимания Фишер был настолько сбит с толку, что машинально подчинился, отвечая. Когда доктор ушёл, Сал долго пытался понять великий замысел вселенной или хотя бы оценить очередную шутку, которую явно пора прекратить. Выпрыгивающих с плакатом «Розыгрыш, уродец!» всё не было, а сказанное доктором крутилось в мыслях на повторе. — Мистер Фишер, — уже почти выйдя, напоследок обернулся доктор. — Не знаю, что заставило вас помыслить о смерти, но подумайте о тех, кому не всё равно. Жизнь ценна. Эта девушка очень переживала, пока мы боролись за вас. Попробуйте найти причины жить, даже если вам кажется, что их нет. Поверьте, не у каждого неудачливого смертника есть тот, кто ждёт возле операционной. Подумайте над этим.***
Мистер Фишер вынужденно думает. Над всем. Собственно, потому что деваться ему некуда — он не может даже на ноги встать. Попытался уже. Пол, превратившись в мечущуюся под ступнями шлюпку в шторм, выгнал обратно на кровать. Ваша девушка. Отдохните как следует. Завтра мы проведём обследование. Она так представилась. Вы потеряли сознание. Она представилась. Эрика Томпсон. Где-то когда-то он уже съехал — мозгами. Ну, или слухом. И то, что происходит, — на самом деле не происходит. Эй, наверху, у вас там закоротило, что ли? Или это стучат снизу, а Сал висит вверх тормашками? И вот тут Фишер зависает, конкретно и прочно, по-настоящему серьёзно задаваясь вопросом: действительно — а что, собственно, происходит? Он сидит и пялится на капельницу. Просто потому что пялиться больше некуда. Капельница партизански молчит — и хотя бы на этом ей спасибо… но осмыслить факт реальности всё равно не получается. Сал знал про пять стадий принятия сложной информации, но, наверное, даже узнав, что уже умер, не стал бы так удивляться и неосознанно идти по ним у себя в голове. Отрицание приходится перемахнуть сразу. Он мог сколько угодно моргать, щипать себя за руки, придирчиво рассматривать интерьер типичной приёмной палаты и ждать, пока ширма упадёт, а за ней окажутся какие-то более… логичные факты. Только нихера. Спросили — распишитесь. Вы — неожиданный и нежданный пациент, тут — по причине неудачливой попытки свести счёты с жизнью, вам была оказана вся необходимая помощь, а ещё за вас волновалась ваша девушка и бла-бла… Даже помереть нормально не может — ну что за неудачник? Жа-а-алкий, а теперь ещё так униженный перед ними всеми. М-м-м, ты ощущаешь этот потрясающий запах презрения, падший мальчишка? Сал не перечит доктору по поводу смешного определения для Эрики Томпсон. Тот просто ошибся, верно. Да пофигу. Гнев приходит не один. Он приходит вместе с тем, как Сал не находит на прикроватном столике свой протез. И вроде как — да, реально задолбало, жить не хотелось, но эти взгляды… Компетентность врачей даёт им в глазах Фишера статус отдельной расы. Люди в белом, которые обязаны принимать любого убогого, потому что это их работа, а работа пациента — не перечить. Парень воспринимает врачей иначе, чем остальных. Ведь их интересует только диагноз, остальное поверхностно. Однако помимо врачей в больницах были и другие люди: пациенты, интерны, уборщицы и прочие тонкие натуры, которые не могли держать свои чёртовы глаза при себе и не пялиться. Сал привык. К ним, с протезом вместе. А теперь протез пропал, и юноша чувствовал себя расколотым на части вдвойне. Его выдернули обратно в мир против воли, а теперь что?.. — Протез? Вроде бы девушка забрала. Девушка. Забрала. Если бы были силы — Салли знатно бы расхохотался. Хрипло и надрывно. А потом он вспыхивает. Злится, как не злился очень и очень давно: безудержно, яро, стискивая простынь и готовый разодрать бесящие провода капельницы. Она знала. Только она знала, насколько протез важен для него. И тут его осенило: это месть. Ты недостаточно страдал, Салли. Поэтому я сполна наслажусь твоей смертью, но не так быстро. Это слишком просто и скучно. Привык к жестокости? Наслаждайся!.. Выкинуть в мир к остальным и забрать единственную преграду — извращённо в край. Но не с таблеток ли в твоём чае это стало очевидно? «Ты мне нравишься», поцелуи, объятия, удар по лицу. А теперь протез. И было бы не так выкорчёвывающе больно, если бы Эрика была любым другим прохожим. Торг держится недолго и проигрывает по всем фронтам. Эдакая потухающая надежда, выпорхнувшая из раздавленных розовых очков: но ведь спасла. Каким-то образом оказалась у него дома, вызвала скорую и почему-то не стала настаивать на тюрьме. Свободен, Фишер. Почему? Она что… волновалась? Зачем она пришла? С каких радостей спасла и обманула полицию? А что, если… Ну ты кретин, Салли? Как ты можешь реально кому-то понравиться? Вот после всего вот этого вот, а? Это обыкновенная жалость. Вспомни: Эрика Томпсон всегда была… странненькой. До тебя ей далеко, конечно, но у неё сестра-инвалид, а ты… тоже инвалид. Страшненький, правда. Столько ей наговорил — не стыдно? Сты-ы-ыдно. А ещё поздно. Ей просто стало жалко такое никчёмное создание. И скорую вызвала поэтому. А с протезом ты, конечно, лоханулся, Салли — вот умора!.. Всё заслуженно, Кромсали. Ты это знаешь. Жизнь, она такая, ага, жуй, не обляпайся. Сал чувствует себя залитым какой-то жижей. Тягучей. Вонючей. Хохочущей смесью из полного изнеможения и желания орать. Вас подставили, Роджер. Наебали по полной. Опять. А потом как-то внезапно протрескалась спасительная пустота. Точнёхенько в центре груди. Насквозь. А не похер ли ему? И Салливан неожиданно чувствует себя… спокойным. Уставше спокойным. Так, словно он искупался во всём дерьме, которое только может соскрести этот мир, и впереди не осталось ничего. Абсолютно. Сал устал. Он чувствует себя старым, бесполезным и до ужаса задолбавшимся. У него разваливается голова, ноет пустая глазница и тянет в пустом желудке, слипшемся слоями изнутри. Господи. Хотя его это не колышет. Сал вяло пошевелил пальцами. Как же он устал. Фишер неожиданно осознаёт, что у него как-то… больше нет сил это терпеть. Ему не хочется — всё это терпеть. И он больше не собирается. Нет, конечно же, он ещё сидя у озера понял, как ему плевать на себя. Но теперь это состояние аффекта устаканилось из вымотанного опьянения до кристально чистого осознания. И уж если чьи-то жалостливые двуличные порывы никак не дают исчезнуть спокойно, то он просто положит на это всё и пройдёт заботливо выложенный страданиями путь. Сопротивляться бесполезно. Что ж, нет так нет. На всё это уже — похеру, настолько глубоко, что Сал терпеливо ждёт, пока головная боль утихнет достаточно, чтобы он смог всё-таки встать на ноги не шатаясь. За окнами лают собаки. Но за его душой закреплена только одна адская псина. Ей придётся подождать, пока измученное бесполезное тело перестанет функционировать. Но уж извините. Громко и с фанфарами уходят только те, кто хочет, чтобы их успели спасти. Он же потухнет тихо и незаметно. Тебе не будет жаль в этот раз. Парень с голубыми волосами отсчитывает капли раствора, падающие ему в вену. На шестьсот пятьдесят восьмой пакет пустеет. Сал вытаскивает катетер, находит под койкой свои кеды и, дождавшись обхода, просит у опять ойкнувшего интерна медицинскую маску. Воспользовавшись тем, что новичок-аспирант от паники впадает в состояние полного охеревания, Фишер покидает палату и спокойно уходит.***
Предпоследняя пара подходила к концу, когда звонок с неизвестного номера довёл Эрику до приступа. — Алло? — Мисс Томпсон? — Да, это я. — Городская больница Нокфелла. Вы оставляли свой номер. Внутри дрогнуло. Проснулся. — Да-да, — пошатнувшись, выдохнула девушка. — Он очнулся? — Да, мистер Фишер пришёл в себя сегодня утром и… «Слава Богу, чёрт…» — Да, спасибо, — не заметив, что перебила женщину, благодарно произнесла Томпсон. — Когда можно будет прийти? — В этом нет необходимости, мистер Фишер уже ушёл домой. Тишина. — То есть… как… ушёл? — севшим голосом выдавила Эрика. О, нет. Нет-нет-нет! — Давно? — С полчаса назад. Он подписал отказ от наблюдения, но забыл список восстанавливающих. Вы можете оставить электронный адрес, чтобы мы выслали его вам на почту и… — Я перезвоню, спасибо, — резко оборвала связь девушка. До конца пары пятнадцать минут, но кого остановит такая мелочь? Влетев обратно в кабинет и собрав на себе десять пар заинтересованных взглядов и один недоумевающе-раздражённый — учителя, который терпеть не мог шум на своих занятиях, — Эрика ни секунды не колебалась. Извинившись — если полукрик «простите, мне позвонили, надо срочно!» можно считать извинением — и смахнув тетрадь в сумку, она стартанула прочь, на бегу набирая номер такси. Жаль, что пришлось вернуться в класс, теряя драгоценное время, но не приди она, родители тут же бы забили тревогу и начали новые поиски. Но на этот раз они уже знали бы где, точнее, у кого искать. И тогда… Просто не хочется думать — как и о том, что на этот раз она действительно может опоздать. Нет. Она должна, должна успеть! Ей казалось, что водитель тащится непозволительно медленно, собирая по пути все грёбаные светофоры, потому что мысли её уже кружили над восемнадцатым домом по Северному Авеню, пытаясь просочиться сквозь заколоченные окна и закрытую наглухо дверь порывом весеннего ветра вместе с дождём, вот-вот готовым сорваться с неба. — Пожалуйста, я очень спешу! — надрывно проскулила девушка, отгоняя от себя образ безжизненного тела на кровати. Её раздирает страх, будто догнавший добычу хищник. Сидеть смирно не получается, она отсчитывает каждую секунду, приближающую её к неизвестности. Яркий экран телефона пляшет в дрожащих ладонях, а в голове истерично бьётся: Не смей! Не смей ничего делать! От накатывающей паники Эрике хочется кричать в голос до последнего рваного вдоха, выплёскивая распирающую, ломающую кости тревогу. Она выскочила, не успело такси окончательно остановиться. Калитка жалобно дзинькнула за спиной, сорвавшись с петель от сильного удара. Настолько быстро Эрика не бегала ещё никогда, преодолевая оставшиеся метры по скользкой грязи. Едва успев затормозить, она дёрнула дверь. Открыто. Снова. Она врезается глазами в Сала сразу с порога. Трунь. На мгновенье — на жалкую долю секунды, взрывающуюся уходящим из-под ног землетрясением, — Эрика приоткрыла рот, чуть не взвизгнув от ужаса. Потому что ей показалось, что в гостиной сидит обезглавленный труп. Прямо на диванчике, дожидается её, как лучший скример страшного кино. Безголовый. Мёртвый. Настоящий. Труп. Она пошатывается рефлекторно. Задыхается. Неуклюже и резко, дёрнув конвульсивно руками, и одновременно с этим замечает, что Салливан-чтоб-его-напугал-до-ужаса-Фишер живой. Он просто сидит, откинув голову на спинку дивана, из-за чего его бледная шея кажется существующей отдельно от головы, а в руках у него гитара. И пальцы, лежащие на струнах, шевелились вполне живо. И вообще поза какая-то… не трупная. Скорее, прокрастинирующая. Эрика не может ни сдвинуться с места, ни прекратить пялиться, ни вспомнить, как дышать. До неё вдруг доходит, что этот «трунь» был не в её голове. Этот, сука, трунь вылетел из-под струн гитары. Из-под его пальцев. Только что. Оборвался, когда она открыла дверь. Так иронично вовремя. Как в стендап-шоу перед и после хорошей шутки. Смешно, что бежать некуда. Томпсон просто смотрит перед собой, так и не отмерев. Фишер медленно поднимает голову. Распущенные волосы сыплются ему на острые плечи, на лице медицинская маска, а в глазах… ничего. По какой-то неясной для Эрики причине он удивлён появлению девушки в своём доме чуть менее, чем никак. То есть — вообще никак. Ноль. Ни тебе «привет», ни настороженного взгляда, ни страха, ни благодарности за спасённую дважды шкуру. Ни хорошей реакции, ни плохой. Ни-че-го. Равнодушие. Полнейшее. Эрика смотрит на него настороженно и внимательно. Все гипотетические варианты предполагаемых диалогов и их дальнейших развилок лопнули перекачанным шариком, потому что лицо… вернее, видимые глаза под растрёпанной голубой чёлкой выражали эмоций не больше, чем ёлочка, валяющаяся рядом возле дивана. Фишер выглядит как уставший уличный музыкант, а Томпсон чувствует себя прохожим, до которого первому нет никакого дела. Какая-то горделивая частичка души Эрики, обрадовавшаяся, что с парнем всё в порядке, всё-таки ждала, что тот обрадуется и ей. Хотя бы за спасение. Но голубые глаза смотрят вскользь, а ещё — жутко холодно. И всё это напоминает тот заснеженный день, когда девушка оказалась впервые во дворе его дома. Он даже говорит что-то похожее. Первым. — Что ты здесь делаешь? Льды Антарктиды и то теплее его голоса. Сал не зол. Но и не рад. Он спокоен. Но от этого спокойствия хочется свалить на Южный полюс погреть мгновенно похолодевшие пальцы. Черновики заготовок разговора безнадёжно испорчены. «Как ты?» «Сал, нам надо поговорить». «Зачем ты это сделал?» Ну, или хотя бы жалкое: «Привет?..» И без того большая дистанция между ними увеличивается в геометрическо-истерической прогрессии длительной паузы. Эрика выдаёт совсем не то, что хотела сказать: — Я случайно забрала твой протез. — Это точно её голос? Звучит не теплее фишеровского. Как будто не она жила с ним. Не дрожала сначала от страха, а потом от трепета. Не смеялась. Не играла с ним в «Джуманджи». Не кидала на голову стул. Не подсыпала дважды таблеток. Не целовала спрятанные под маской губы. Не вызванивала скорую помощь, вернувшись к нему домой. А просто… мимо прошла. Сал сжимает гриф гитары как-то… давяще. Будто сворачивает кому-то шею. Но от струн больше не исходит ни звука. — Я заметил. Дьявол, да что с ним не так?! Он точно вменяемый? Она точно не ошиблась? Лежащего без сознания на белых простынях юношу хотелось обнять, позвать, разбудить, а этого — что? Вот что, просто что, а?! Эрика машинально стаскивает сумку с плеча и расстёгивает молнию, вытаскивая протез, не зная, что ещё ей делать. Руки не слушаются, а от образовывающихся пауз звенит в ушах. Увидев свой пропавший протез, Сал не меняется никак. — Я принесла его, — зачем-то выдаёт очевидное девушка. Фишер продолжает сидеть с гитарой в руках. Томпсон всё ещё не знает, стоит ли бежать, сжимая пластик. — Спасибо. — Ёбаное вежливое равнодушие ну просто выводит. — Положи куда-нибудь. Эрике вдруг резко хочется положить парню на голову что-нибудь тяжёлое. Стресс достиг критической точки и прорвал шкалу уничтожающим лучом, непонимание вылетело в открытый космос без скафандра. И мгновенно там задохнулось. Насмерть. А в голове отточенным голосом ведущего чёртовой телевикторины: «Итак, выберите вариант ответа: А. Положить протез на краешек полочки в прихожей и уйти. Б. Задать один из существующих возможных вопросов про самочувствие. В. Ждать, пока Салливан Фишер выкинет какую-нибудь дичь». Эрика выбирает вариант Г: «Господи-Боже-Иисусе, если это был тест на здравый смысл, то он безбожно и окончательно похерен». Девушка поджимает губы, пинает стену страха и перешагивает рассыпавшиеся осколки. Ну, потому что достало, мать вашу, это всё. Её сердце скоро загнётся, не дожив даже до сорока, а эта аномалия с голубыми волосами и рад подсобить. Томпсон заходит в дом, пересекает расстояние между ними и останавливается напротив юноши. О, есть контакт! Сал недолго буравит взглядом её колени, а потом откладывает гитару и всё-таки запрокидывает голову. Как назло, все слова вылетели напрочь из головы. Эрика смотрит на Сала. Сал смотрит на Эрику. Искра, буря, безумие и… полное нихера. Фишер рывком поднимается на ноги, как-то резко сменив положение дел. Вернее, ракурсов. И теперь Эрика, вздрогнув, пялилась ему в кофту. Подняла голову. При не особо большой разнице в росте невысокий юноша умудряется смотреть так, будто он наверху далёкой галактики выше по орбите. Эрика на секунду умирает от волнения. А Салли забирает протез из её ослабевших пальцев и… просто уходит. Он забирает следом и гитару, а потом отворачивается, плетясь вглубь и назад. К лестнице. Начинает подниматься на второй этаж. Опешившая от такого поведения Эрика не сразу находит в себе рычаги движения. На самом деле Салливан немного удивлён её появлению в своём доме без конвоя. Ну, или хотя бы без дружков-футболистов или гневных родителей. Но это поверхностно. Бессмысленное движение воздуха вокруг его бессмысленной жизни. Размышлять не хочется ни о чём. Ему бы сгинуть поскорее, не обмазываясь напоследок этой никчёмной жалостью. Неужели хотя бы этого он не заслужил? «Просто оставьте меня в покое». — Эй, ты не хочешь поговорить? — возмущённо нагоняет её голос в спину. — Нет. Коротко и ясно. Доходчивее некуда. Только не для Эрики Томпсон. Она отвисает гораздо быстрее, чем в первый раз. Взлетает по ступеням вслед за юношей, борясь с накатившим гневным желанием схватить того за волосы и наорать. — Стой! Что им всем от него нужно, а? Теперь? Она передумала? Проиграла кому-то спор? Решила опять переиграть и подать заяву заново? Так пусть подаёт — ему до лампочки… Фишер продолжает подниматься по ступеням, волоча гитару за собой, но девушка не отстаёт. — Сал!.. — Забывшись, Эрика попыталась нагнать юношу и влезть перед ним, блокируя проход. Этого он уже не выдерживает. Звуков своего имени. Не из её уст. Не сейчас. Больше никогда. Неужели надо реально кого-то убить, чтобы самому сдохнуть спокойно? Салливан останавливается и выдаёт свой самый уничтожающий взгляд, пытаясь избавиться от проблем в виде ненужных жертв совести, которая явно взыграла у девушки. — Что? О чём ты хочешь поговорить? — Эрика едва не оступилась, испугавшись такого резкого тона. — О том, что я сделал? Хочешь раскаяния? Или благодарности? Чего, а?! — рявкнул он. А потом холодно сощурился над медицинской маской: — Зря ты забрала заявление. И скорую тоже — зря. Я не просил. Эрику окатило такой замораживающей отчаянной злостью, что дар речи пропал. А Сал уже вновь отвернулся и пропал где-то в недрах своей комнаты. Овладевшие им одновременно ярость и безразличие в её присутствии превращаются в откровенную попытку скрыть раздавленное сердце за ненавистью. Фишеру отчаянно хочется надеть протез, капюшон и ещё очки сверху, чтобы разочарованный взгляд светло-голубых глаз не проникал в самую душу. Закопать себя заживо. Чтобы этот взгляд не заставлял клубиться внутри какое-то отвратительное склизкое чувство. Эрика же ошеломлена и обескуражена. Что с ним не так?! Сал скрылся в своей комнате, а она всё ещё стоит, не до конца поднявшись и так и не придумав, что ответить. Да и что, скажите, пожалуйста, здесь можно сказать в ответ? Вот именно — ничего. Стоять и охеревать. И чувствовать, как дёргается глаз. Это уже проявляется иммунитет. Исключительно у тех, кто мог однажды пожить с Салливаном Фишером под одной крышей. «Да какого хера вообще?!» То есть. На минуточку так. Он её, значит, спёр. Натурально. «Похитил» — культурно-красивое слово для детективного романа. И обычно там есть хотя бы один труп. Но так как трупом сейчас можно посчитать только почившие одни за другими нервные клетки Эрики Томпсон, то на детективный роман это не тянет. Так вот. Он украл её. Запер. Держал в постоянном напряге и дичайшем стрёме первые дни. И немного последующие. Затем, ничего практически не делая, расположил к себе самым скромнейшим набором джентельмена прошлого века: игрой на гитаре, ночными разговорами и немного-не-невинными прикосновениями. Довёл до истерии сначала поцелуями, а потом явным желанием убить. Сдержался. Отпустил. Сдался полиции. Не отрицал вину. А дальше какой-то полный пиздец… Оскорбился, блядь, что его не посадили, нажрался дурацких таблеток, едва не отправился на тот свет, прихватив с собой поседевшую душу своей жертвы, которая на нервах вновь завела питомцев под названием подглазные синяки, а потом просто ушёл из больницы, «положи протез куда-нибудь, спасибо, да» и… всё? Всё? До свидания? Никому ничего не жмёт? Нет?.. Всем всё нормально? Эрика злится так, что вместо того чтобы послать всё к чёрту и разочароваться во всём окончательно, она пересекает коридор в несколько шагов и толкает дверь в комнату парня. Он сложил гитару на комод, а сам выдвинул верхний ящик, копошась в вещах. Одному дьяволу видно, зачем. — Нет уж, мы с тобой поговорим! — почти рычит девушка, заходя в помещение. Сал ненадолго замирает. Косит единственным глазом из-за перепутанных волос. Жутко и молча. — Да ну? — вдруг как-то излишне спокойно интересуется он. Эрика осекается. — А ты не боишься? Он говорит это, и на мгновенье его сгорбившаяся худая фигура со свисающими на лицо волосами пугает похлеще призрака с чёрной кассеты, сообщившего, что жить вам осталось семь дней. Это похоже на ассоциацию с тёмным лесом, колодцами в никуда и действительно Бермудским треугольником: ощущением крушения, смерти, злобы и оскалом разбитого маятника, и Эрика не знает, что ей делать и как реагировать на такое — она не думает, что успеет что-либо сделать, если… Тишина зависает, испуганно пытаясь вырваться из комнаты, а Эрика пугается по-настоящему, чувствуя накативший частичный паралич лицевых мышц. Она слышит, с непонятно откуда взявшимся ужасом слышит, как его голос к концу предложения начинает металлически звенеть. Сал Фишер сейчас как никогда похож на скрюченную фигуру ночного кошмара, скребущего по ночам под кроватями и разделывающего когтями детскую психику. — Ты пришла одна. В этот раз сама, — продолжает медленно говорить он. — Здесь никого больше нет. Не думаешь, что я могу не сдержаться? М?.. Не боишься, что я могу тебя убить? Он что, угрожает? Горло пересохло. Эрике приходится нелегко вспомнить, зачем и почему она вообще здесь. То, что я тебя ни разу не ударил, не значит, что я не могу этого сделать. Но и не значит, что могу… да? Да?! Пожалуйста, ответьте! — Не боюсь, — звучит жалко. Сал это слышит. Он вдруг запускает руки в комод и резко достаёт… револьвер. — Уверена? — Дуло смотрит точно в лоб, а Эрика машинально шарахается назад, врезаясь в стену. Блядь! Откуда?! Почему?! Револьер есть, и он всё ещё у него. Неужели Сал и правда может..? Неужели это он убил тех людей, а она действительно глупая дурочка, поверившая странной игре? Двойной обман? Потайная роль? Психопат реален, а газеты писали правду? Парень с голубыми волосами и медицинской маской вместо протеза держит револьвер в вытянутой руке, пока до Томпсон вдруг не доходит одна маленькая деталь — и странно, что она вообще дошла, будучи на мушке, потому что это явно не та ситуация, в которой мозги работают адекватно. Полиция ведь обыскивала дом, так почему оружие не изъяли? Спрятал? Или?.. Эрика сглотнула, отводя глаза от револьвера и посмотрев на юношу. — Уверена. Ты спятила?! — вопит внутри. Большой палец заводит пулю в барабан. Фишер медленно подходит ближе. Издевается. Пугает до внутреннего ора, до желания выбить пистолет из рук и рвануть нахрен из этого дома, упасть на колени перед шерифом, прося прощения и подписывая любые бумажки. Но безнадёжным это не помогает: зрение то сначала резко фокусируется, то начинает немного сбоить. Горло набито комками, руки-ноги-голова становятся тяжёлыми, вот только разум остаётся кристально ясным. И вяло обоснованная мысль вроде «хотел бы убить, давно бы сделал» сейчас выглядит какой-то… никчёмненькой. Потому что Салливан Фишер доведён до точки. — Даю тебе три секунды, чтобы убежать, — протягивает парень, кладя указательный палец на курок. Эрика не верит, что это происходит. Не может этого просто, блядь, быть. Что случилось с юношей за три дня, что он превратился в монстра?! Револьвер смотрит прямо в лицо. Он смеет навести на неё оружие? После всего? — Раз, — начинает отсчёт Сал. Эрика не двигается. — Два. В ушах звенит, сознание крушится, ноги пытаются дёрнуться, но Эрика стоит на месте. — Три. Щелчок. Стоящей с крепко зажмуренными глазами Эрике требуется чуть больше, чем лёгкая остановка сердца, чтобы понять, что звука выстрела не было. Она медленно распахивает ресницы. И видит мерцающий огонёк на кончике револьвера. Зажигалка. Это просто ёбаная зажигалка! Ах ты!.. Развод, достойный «Этюда в розовых тонах», только вместо блондинки и убийцы-таксиста низкобюджетная пародия. Сал всё ещё стоит с вытянутой рукой. Эрика не видит, что там у него с глазами — ей нехорошо. Пережить почти смерть — это вам не теннисный мяч покидать. Она не заметила, как начала дышать снова. Ну всё. Просто всё. Фишер кидает «револьвер» обратно в комод, хмыкнув жестоко равнодушно: — Догадалась, да? Так и знал. Всё — это слабо сказано. Эрика пошатнулась, приходя в себя, только радости от того, что её догадки сошлись с ответом, нет. Зато есть нетипичное и острое желание кое-кому врезать. Сильно и больно. Выплеснуть всю накопившуюся обиду, возмущение, потопить в гневе. Она понятия не имеет, что её останавливает — наверное, головой всё-таки приложилась хорошенько. Или, может, потому что Фишер уже похож на утопленника. Эрика в два шага походит к нему. Он оборачивается, копируя сцену внизу, что случилась парой минут назад. Только бежать ему уже некуда. Эрика долго смотрит на него, отрезая собой пути к отступлению. Он ждёт. Она смотрит в глаза. Чуть ниже. На белую ткань. Надоело. Всё. — Что тебе нужно? — вымученно-вяло сдаётся он. — Ты, — отвечает она, и пока мелькнувшее там удивление сбило настройки воздвигнутых стен, девушка начинает тянуть руку к медицинской маске. Салли перехватывает запястье. Как и всегда. Одним и тем же рефлекторным движением. Предупреждающим. Наверное, он забыл, что она уже всё видела. А может, и нет. Потому что Эрика не останавливается и упрямо поднимает вторую руку к его лицу. Её Сал уже не держит. Настоящий глаз стекленеет, становится пустым. Эрика подцепляет маску двумя пальцами и стягивает с подбородка юноши, наконец рассматривая при свете дня и в отсутствие стресса… Ладно, это враньё: стресс можно разгребать лопатой. Снегоуборочной. А лучше — ковшом грейдера. Эрика смотрит, опустив глаза ниже дрогнувших ресниц. Сал каменеет. Не отворачивается, но и не реагирует. Ждёт, пока она вдоволь рассмотрит его уродство. Ему неведомо, насколько далеки её мысли от банального отвращения. Напротив — злость куда-то испаряется. Остатки страха — следом. С его лицом всё не в порядке и сильно. И правда смахивает на испорченную восковую фигуру, вот только… Эрика не знает почему, но ему это подходит. Ему идут эти шрамы. Эти отметины и полосы, эти перечёркнутые неровные губы, этот уходящий по правому краю вверх вид мрачной ухмылки, этот надкусанный с той же стороны нос. Наверное, когда несчастный случай только произошёл, выглядело жутко до усрачки. Но двенадцать лет — большой срок. Поэтому парень так замкнулся от всех за протезом. А сейчас… нет, это всё-таки было стрёмненько в какой-то мере, но и в то же время как-то по-особому красиво. Эрика забывает напрочь, что происходило минутой назад, и зачарованно тянет руку к шрамам. Ещё она забывает, что в пальцах всё ещё медицинская маска, а Фишер интерпретирует этот жест по-своему. Как обычно. У него вообще в голове чёрти что. Сал ловит вторую руку девушки, вдруг одним движением наклонившись, и шипит почти в губы: — Насмотрелась? Эрика не знала, от чего подпрыгнула: от сгустка брошенной злости или от внезапной близости. В голосе Сала больше нет равнодушия. Крик боли, слёзы отчаяния, страх безумия, раны, сломанная жизнь — что угодно, всё и сразу. И на этом вроде как всё заканчивалось — вот только… — Нет, — зачем-то брякнула Эрика. Ступор перед лицом в его глазах расплывается. Сал пытается сбежать. Отшатывается в сторону, обходит девушку быстрым шагом. Он не понимает. Он растерян, обескуражен. Он доведён до точки, полностью раздавлен, разум сбоит, но при этом оставаясь поразительно чистым. Соображающим. И, собственно, поэтому пытающимся сбежать. Пока не натворил херни похуже, чем демонстрация своей жуткой рожи. Вернее, сотворить её уже хотелось. Да только последующая реакция добьёт его окончательно. На месте. И он продырявит свою башку ко всем чертям прямо из этой дурацкой зажигалки. Нельзя застрелиться зажигалкой? Он и не будет. Раскурочит себе висок дулом так. Без всяких пуль. Потому что в спину уже летит сброшенный крюк: — Ответь мне на один вопрос. — Она успевает схватить Фишера за край кофты, когда он уже за её спиной. Сал мог бы выдернуть руку, но почему-то останавливается, пялясь в стену. — Только на один, пожалуйста. В нокфелловском колледже училось больше тысячи учеников, и даже с учётом разделения по возрасту только в старшей параллели было ещё больше сотни девушек куда симпатичнее и привлекательнее Эрики Томпсон. — Почему именно я? Спина Салли дёргано накреняется, как заржавевший механизм. Клинит. Присутствие Эрики наконец-то прорывает стену, невыносимо заполняя собой пространство. Дом оживает — но как надолго? А зачем? Сейчас она прочтёт лекцию падшему праведнику о вреде суицида, успокоит, пожалеет, скажет: «Ничего страшного, я понимаю»… и потом свалит. Снова бросит умирать, только в этот раз медленно и мучительно. От бессонницы, от голода, от кошмаров и прочей херни, тянущейся шлейфом гнилого смрада за ним по пятам с самого детства. И ведь он сдастся ей, да. Вот-вот готов это сделать. Кивнёт головой. Солжёт, примет эту подачку. Даже, может, пообещает не вешать ей на шею вину за свою внезапную смерть. Вынесет в одиночку унижение — ведь Сал Фишер так привык к жестокости. Он не скажет, что уже разлагается. И она просто может уйти, очистив свою заляпанную по его вине совесть. Маленькая приятность, что хоть кому-то не совсем поебать, уже ласково хлопает по надгробию с его именем. Она-то и добьёт, когда Эрика уйдёт. Поэтому Салли не собирается оттягивать неизбежное этими ненужными сценами. Задолбало. Он устаёт бегать уже даже от этого. Внешне больше похоже на то, что парень сейчас просто подойдёт к стене и начнёт долбиться в неё лбом. Кстати, хорошая идея. Почему я?Почему ты?
— Красная ручка, — отвечает Сал не оборачиваясь. Эрика моргнула. — Что?.. — Красная ручка, — повторяет Фишер. Блядское смирение накрывает по макушку. А ещё… остальное. Подарок. Экскурсия. «С тех пор, как я вернулся, меня никто не видел. Не смотрел. Не воспринимал как что-то живое. Когда учитель спросил, почему я не записываю, всем было плевать. А ты почему-то заметила, что у меня проблемы. Помогла. Ты слышала обо мне и моей репутации, я знаю. Но зачем-то поменялась именами, чтобы не портить Рождество. И потом эта дурацкая ситуация с подарками… Я думал, что всё так и задумано. Знаешь, даже не шибко удивился. Разозлился, конечно. А потом ты просто взяла и приехала сюда, в эту дыру, с этим грёбаным подарком к грёбаному уголовнику совершенно одна, чтобы извиниться. Обняла меня. Да никому в жизни не пришла бы в голову такая глупость! Кроме тебя, да? Ты даже иногда здоровалась со мной, будто я такой же, как остальные. В такие моменты мне казалось, что я нормальный». Мог бы им быть. Но нет. Поэтому вслух Фишер оставляет скупой огрызок. Иначе скатится до жалких нытиков, готовый хватать за ладони, просить прощения и умолять хоть иногда смотреть в его сторону, пока он не окочурится от бессонницы. Нет уж. К дьяволу. — Ты не поймёшь, — говорит Сал, по-прежнему не оборачиваясь. — Потому что я псих. Я долбаный убийца, маньяк со стрёмной рожей и стрёмной жизнью. Я это заслужил, знаешь?.. Всё это. Я просто хотел твоего внимания. Хотел тебя. И я это сделал. Мне не жаль, — звеняще чеканит он, осознанно взращивая демонов вокруг себя в её глазах. И уже тише добавляет: — Ты слишком добрая, и в этом твоя большая проблема, Эрика. Поэтому будь так же добра, не мучай меня своей жалостью ещё больше и просто уйди. Эрика оторопело слушала его слова. В сердце щемило, в висках стучало. Она смотрит на его растрёпанный затылок. И опять не видит эмоций. Зато она чувствует кое-что другое. Это важное крутится на кончике языка, оно плясало в сходящей с ума грудной клетке на пути скорой помощи, оно захлёбывалось недавно в этой самой комнате. Девушке почему-то на секунду становится очень обидно и тоскливо. Когда она задавала этот вопрос — свой вопрос, она подсознательно ждала признания. Ответа, который всё бы расставил на места и принёс щемящей радости глупой жертве. А она бы ответила на неё — потому что… да-да, долбанутая. Вот только Салли подвёл. Растоптал причинно-следственное ожидание. Эрика внезапно поняла, что он никогда не говорил ей о том, нравится она ему или нет. Ни как подруга, ни как девушка. Вообще никак. Прикосновения и странные разговоры — это то, что аномалия по имени Салливан Фишер всегда воспринимал как-то иначе, чем миллионы других землян. Он никогда не говорил Эрике, что совершил этот поступок из-за любви. Или симпатии. Что, если ничего и нет? А он просто странный? Но Эрика здесь. И хотя бы она это скажет. А что дальше, последний день Помпеи — к чёрту. — Послушай… — Эрика, уходи, — перебил он её, сжав кулаки. Девушка сейчас не знает, как рискует. Норовит переступить ту черту, которая приведёт к полному краху. Погодите, а всё происходящее разве уже не крах? — Сал… — Пожалуйста, уходи. Эрика касается его локтя, и Салли срывается. Сама напросилась. Он вдруг стремительно оборачивается, резким движением подходит и, схватив девушку за плечи, быстро наклоняется к её лицу. Вжимается изжёванными губами, зажмурив глаза, урывает последнюю частичку храбрости, что сейчас вспыхнет, как порох, прежде чем осыпаться пеплом. Эрика пошатнулась, распахнув глаза широко-широко и чувствуя эти губы, а ещё его дыхание, его жар, торчащие волосы, щекочущие лоб и щёки, и горькое — невыносимо солёное — сожаление. Отчаяние. Рука девушки дёрнулась непроизвольно. Ещё до того, как она осознала, как защитная реакция, но он успел почувствовать. Сал отпрянул так же быстро. Отшатнулся. И замер, вжав голову в плечи и зажмурив глаза, ожидая удара. Эрика так и застыла с неподнятой рукой, глядя на парня. Просто посмотрите — маньяк-убийца, жестоко зарезавший дюжину соседей и собственного отца, по слухам, стоял перепуганным комком, как нашкодивший зверёк, смирно ожидающий наказания. Покорно смирившийся с аллегорией, что противен окружающим на уровне инстинкта и готовый огрести за наглость по полной программе. И вот это вот убийца? Серьёзно? Казалось, тронь его сейчас пальцем — и он рассыпется трухой в один миг. Сал жмурится, а Эрика безвольно опускает руку. Глупый, а? Она запоздало пошатнулась, хватаясь то за окрыляющее счастье, то за разгорающееся негодование, потому что ну кто вот так делает всё через одно место?! Ну вот просто кто?! Сорок лет? Ха, не смешите! С такими скачками давления можно уже присматривать уютное местечко на окраине городского кладбища. Девушка больше не медлит. Она шагает к парню, и тот вздрагивает, когда вместо удара по лицу удар приходится по его нервной системе (которая, к слову, и так ни к чёрту). Эрика Томпсон обнимает его — быстро, крепко, прижимает к себе, обхватив шею руками и положив одну ладонь на затылок, заставляя уткнуться ей в плечо. Гладит по волосам. Зарывается в них пальцами, перебирая ласково. — Ты в курсе, что если тебе понравилась девушка, её можно сначала хотя бы попытаться пригласить на свидание? — шепчет хрипло возле уха, но Сал не может разобрать интонацию. Он зависает просто намертво. Ломается. Перегорает. Чувствует зашкаливающее количество ошибок в системе, потому что… Что? Просто: ч.т.о? Зачем вообще? Почему? Как, скажите на милость, ему реагировать? Он боится даже шевельнуться. Дёрнется — и видение исчезнет. Эрика исчезать никуда не собирается. Она прикрывает глаза, прижимает к груди свой кошмар и чувствует щекой его дыхание. Оно больше не пугает. Оно успокаивает. Греет. Салли как-то странно дёргает. Сотрясает. Пока Эрика не понимает, что тот смеётся. Фишера шатает, заваливая набок, но он продолжает смеяться, теряя равновесие. — Сал?! — чувствует Эрика резко потяжелевшего юношу. Тот еле успевает отпрянуть, вырвавшись из объятий, чтобы не свалиться от перенапряжения на девушку и, врезавшись в стену, чудом не сползает к плинтусу. Перепугавшаяся Томпсон кинулась к нему. Беспокойство в её глазах — лучшее, о чём нельзя было мечтать пять минут назад. Но… — Я всё-таки спятил, да? — жалобно прошептал он, прекратив хохотать. Эрика смотрит, как он тянет себя за волосы и качает головой, смотрит на неё, но будто не соображает. Он не верит. — Я точно сошёл с ума… — бормочет он, а потом наклоняется вперёд, не отлипая от стены и практически задевая носом нос девушки. — Я сошёл с ума. — Томпсон хмуро смотрит ему в глаза, не пытаясь уклониться. Сомнительная смесь смущения близости и настороженность от слов юноши её напрягает. Она не может понять: он опять пытается её довести, чтобы выставить себя психом, или действительно не понимает? Эмоции, не прикрытые протезом, невероятные. Бесстрастное «лицо» в один миг стало слишком живым. А Эрике хочется внезапно так же рассмеяться. «Мам, прости. Я, кажется, всё потратила не туда». Он так близко. — Ты как настоящая, — проходится шёпот по губам. Внутри всё переворачивается, отплясывая кульбиты и сальто, танцует ламбаду, переходящую то ли в танго, то ли в даб-степ. Сал Фишер вдруг кажется очень… очень красивым. И всё, блять. Приличные девочки выходят и не задерживаются. — Я настоящая, — не выдержав, выпалила Эрика в эти невыносимо близкие губы и, обхватив ладонями лицо юноши, дёрнула на себя, подаваясь вперёд. Сал шокированно застывает. Думает, что сейчас милое выражение обратится оскаленной пастью, отгрызая ему остатки лица. Но мягкие губы никуда не пропадают, а ладони на щеках обжигают приятно. Эрика его… целует? Если он спятил — то он согласен остаться сумасшедшим. А если так, то что терять, верно? Парень отталкивается от стены, сам зарываясь пальцами в светлые волосы. Эрика чувствует его сухие потрескавшиеся губы внезапно очень чётко, а ещё они покрыты шершавыми шрамами — и от этого башню сносит без взрыва. И без колёсиков. Отрывает порывом ураганного ветра. Поцелуй неразрывный, полузадушенный, как будто удерживающиеся магниты сорвались, сталкиваясь друг с другом. Это продолжается бессовестно долго и непозволительно горячо. Даже неприличные девочки не должны так вжиматься в своих похитителей, а воспитанные начинающие преступники могли бы поиметь хоть немного совести после поднятого ими кипиша. Крохотные царапинки под языком иного мнения. Ноги не держат, руки сильно-сильно сжимают чёрную кофту, искалеченные пальцы тянут короткие волосы не больно, но так охренительно приятно, что подлый короткий стон выходит совершенно случайно. Они отпрянули друг от друга, почувствовав синхронно накрывающий стыд. И боженька всемогущий, такого очаровательного румянца стены этого дома ещё не видели. При свете дня, разумеется. До Сала экстренно доходит, что лохматая голова девушки перед ним всё-таки настоящая. Вместе с остальным телом. Особенно с необычайно широко распахнутыми блестящими глазами и такой стремительно краснеющей от кончика носа до шеи кожи, что… Блятьподождитеэто… Это из-за него? Сал смотрит на девушку, а Эрика машинально опускает глаза на его губы и вдруг краснеет так, что лучшие спелые помидоры конкурса урожая идут нервно покурить в сторонке. Она резко отворачивается, прижимая пальцы к своим губам, и жмурится, потому что — а куда можно поорать? Она же только что… вот только. Сама. Сама же, да? Просто поговорить, ага. Взгляд натыкается на кровать, невольно вытаскивая дополнительным бонусом одни крайне щепетильные воспоминания. Парень за спиной шевелится. Эрика это слышит. Внутри что-то задушенно пищит. «Молчи, просто молчи. Вот только попробуй выдать хоть что-нибудь сейчас. Серьёзно. Только попробуй». Сал долго смотрит девушке в спину. — Эрика?.. Блядь. Эрика вне зоны доступа. Оставьте сообщение после… а, уже поздно. Бегите. — Что происходит? — Он находит в себе силы поинтересоваться, прежде чем решиться самолично уйти в заведение с белыми стенами и попросить смирительную рубашку. Очевидное отказывается поступать в мозг, ускакав в какие-то дебри. Сал не считал себя идиотом, но в данном конкретном случае начал в этом сильно сомневаться. Потому что стать счастливым идиотом вдруг захотелось до одури, но в комплекте с этим шла просто гигантская прорва всяких контраргументов с девизом «это невозможно, Салли-Кромсали». Девушка заставляет себя глубоко дышать. Парень ждёт. Истерия проходит все круги психоза души от желания позорно сбежать до покрыть что-нибудь отборными ругательствами и наконец финиширует в неожиданной точке полнейшего дзена. Ну, а как бы… бежать поздно, врать бессмысленно и не хочется, мусолить вокруг да около — нервишки не выдержат. — Что происходит? — неожиданно для самой себя ровно переспрашивает Эрика, надышавшись до ровного голоса. Она оборачивается. Смотрит в глаза. — А что, есть какие-то дополнительные варианты? Салли до того потерянно моргает, с таким видом, что нервишки всё-таки не выдерживают. — Есть какие-то ещё, чёрт возьми, варианты? Я бегу сюда через весь город, когда мне сообщают, что один придурок, вздумавший нажраться таблеток, сбежал, не сказав и слова, после того, как я две ночи не могла спать спокойно, думая, как бы он не откинулся! А потом, когда я прихожу к этому придурку, он ведёт себя как ещё больший придурок и делает вид, что он не понимает, что происходит! И вот после этого всего почему МНЕ стыдно, объясни, будь так добр?! — Красная и растрёпанная девушка, развернувшись, подлетела к юноше. — Ненавижу тебя! — выпалила она, ткнув ему в грудь. — Ненавижу! Что я здесь вообще делаю?! Как ты смеешь меня доводить после всего, что натворил, этими вопросами?! Из меня родители душу вытрясли, полиция едва не сожрала из-за заявления, и я ждала хоть какого-то подобия объяснения, хотя бы чёртовой, мать её, благодарности! Нет, я тоже натворила дел, но ты виноват во всей этой херне, поэтому какого чёрта вместо того, чтобы поговорить по-человечески, я должна с ума сходить, пока еду сюда, и думать, найду тебя живым или нет? А потом прихожу, и он ещё смеет меня избегать, тыкать дурацким недоревольвером и спрашивать, что происходит? Ненавижу тебя, Салли-Кромсали, дурака ты кусок… — Голос срывается со слезой, а Эрика не выдерживает выплеска и перегорает, уткнувшись юноше в грудь. Бывшее когда-то обидным прозвище звучит до того… беспокойно?.. Внутри разрастается эмоциональный взрыв. Салливан долго не реагирует. Только по его колотящемуся сердцу можно определить, что он живой. Но это — главное. Эрику отпускает пониманием, что она успела. Она ведь так боялась, что не успеет. Придёт, а найдёт хладный труп. Повесившийся, опять наглотавшийся снотворного — на этот раз наверняка, вскрывший себе вены, выпавший из окна и… много всякого. Мучительнее пути в скорой и ожидания у палаты были только дорога до этого дома и страх обнаружить за дверью своё опоздание. А этот балбес ещё и не понимает. Наконец, спустя бесконечность, Сал осторожно осмеливается приобнять девушку. Ну надо же. Дошло. Доехало. Доковыляло. — Тебе что, совсем не противно? — жалобно вырывается из груди. Совсем не то, что можно и нужно было сказать. Эрике хочется вымученно застонать ему в грудь. Что она и делает, после чего запрокидывает голову. Недоразумение по имени Салливан Фишер в один миг становится не просто слишком живым и открытым — он как на ладони. Уязвимый, сломленный, израненный, но ещё пытающийся стоять на ногах. В своих неизменных старых кедах, джинсах, растянутой кофте, со шрамами по всему телу, он притягивает непонятно чем. Провоцирует заходящееся сердце. Горячее дыхание обжигает губы. Его волосы ненормально голубые. Лицо ненормально подвижное. Неровно зашитый нос ненормально близко — почти касается её носа. Ну, давай же. Отреагируй уже как все. Или скажи мне, что я спятил. Всё это до сих пор вьётся туманом вокруг. Разные глаза гипнотизируют. И вдруг съезжают куда-то вниз. Эрика испуганно дёргается следом, потому что Фишер без всякого предупреждения съезжает по стенке на пол. Из-за шрамов Томпсон не сразу замечает, насколько он всё это время был бледен, а сейчас это бросается контрастом слишком ярко. — Сал?! Девушка упала на колени рядом с юношей. Сал вымученно выдаёт стандартную отмазку. — Всё нормально, — бесцветно отзывается он. Он чувствует себя странно. Паршиво — и в то же время дико хорошо. Эрика внезапно догадывается о причине такой слабости. — Когда ты последний раз спал? — спрашивает она. Беспокойство в её глазах слишком искреннее. И внезапно Салу не хочется врать и что-то выдумывать — нет никаких сил. — Позавчера. То есть в больнице, до того, как очнулся. А до этого — когда она была ещё здесь пленницей. Итого: меньше двенадцати часов за пять дней. Да как он на ногах ещё стоял?! — А ел? Парень молчит подозрительно долго, но больше это похоже на то, что он просто пытается вспомнить. — Боже, — вновь стонет Эрика в свои ладони. Сал Фишер — аномалия. Не человек. Просто инопланетная форма жизни, не иначе. «За что мне это?». — Я вызову врачей, — говорит она, пытаясь подняться. Но юноша неожиданно живо её останавливает. — Не надо. — В смысле «не надо»? Ты себя в зеркало видел? — возмутилась девушка. Тишина. Сал смотрит странно. До Томпсон доходит абсурдность сказанного. Она вымученно хлопает себя по лбу. — А-а-а!.. — выдавливает она страдальчески. — Ты бледный, еле стоишь на ногах и недавно был при смерти, поэтому да, я вызову скорую. — Нет, — он перехватывает её потянувшуюся в карман за телефоном руку, упрямо упираясь. — Всё в порядке. Пожалуйста, не надо никаких врачей. Эрика поджала губы. Фишер сдаваться не собирался, но, надо признать, минутная слабость отступила, раз у него нашлись силы упираться — приходит в себя так же быстро, как и вышел. Пришлось вынужденно выдохнуть. Поколебавшись, девушка просто села рядом на пол. Если и была инструкция, что делать в таких ситуациях, то её не подвезли. Хотя всё это — вот это вот всё — кажется каким-то блаженным бредом, Эрика не ощущает дискомфорта. Высказаться и принять оказалось легче, чем она думала. А ещё она не думала, что просто сидеть рядом с Салливаном Фишером после всего случившегося будет так… спокойно. Эмоциональный перегрев подсобил или же понимание того, что, в общем-то, чего стесняться — они ж фактически жили друг с другом, Томпсон не знала, но прислониться спиной к стене, чувствуя плечом плечо юноши, скрестив ноги на полу в его доме, кажется самым обычным делом. Ненадолго, правда. Парень и девушка сталкиваются взглядами. Беспросветно тупая ситуация умнее не становится. Зато неловкости — хоть купайся. Сал зависает. Эрика всё ещё немного злится за скорую, зато юноша о врачах уже не думает. «Погодите-ка… если отмотать чуть назад, то, получается, Эрика здесь потому что… Потому что…». До Фишера с запозданием доходит полнота картины. И… Сатана равнодушно-всемогущий, такого неожиданного стыда за своё поведение и вообще за всю эту бесконечно ненормальную ситуацию он не испытывал никогда. А ещё такого счастья. Сал пытается отвернуться от внимательного взгляда Эрики. Девушка щурится подозрительно. — Ты чего? Чего? Она ещё спрашивает? Острое желание схватить с комода протез кусает в пятки. Эрика замечает этот быстро метнувшийся взгляд. — Н-ничего… Если минутами ранее девушке хочется придушить, поцеловать, обнять и ударить от стыда этого невыносимо странного юношу, то заметив явное желание снова замуроваться в броню протеза, Эрика внезапно чувствует себя доминирующей в этой ситуации. Её почивший здравый рассудок, выезжающий поначалу ещё хоть как-то на ровное управление, щёлкает и встаёт задом наперёд. Видеть смущающегося Салли — событие далеко не каждодневное. А пока и вовсе единственное и исключительное. И Эрика, ощущающая себя не менее не в своей тарелке, вдруг чувствует червячок мстительности. Беззлобной. Но наглой. Беззащитный Сал кажется уязвимым. У него нет маски, за которой можно спрятать себя. А привыкшее быть в тени протеза лицо совершенно не способно контролировать то, что испытывает его хозяин. По крайней мере, не сейчас. И Эрике хочется увидеть ещё больше этих эмоций, потому что а почему нет. Кто запретит? Он её доводил этой, по чесноку, особенно в начале стрёмной маской без зазрения совести. Видел девушку, как на ладони. Бессовестно ставя в тупик — а какой будет следующая реакция? У Эрики руки чесались от невозможности понять собеседника. А тут такая возможность. Подло? А заслужил. — Почему ты отворачиваешься? — прямо спрашивает девушка. Сал вздрогнул, по-прежнему держа шею чуть в стороне. — В этом нет никакого смысла. — Я знаю, — тихо ответил Фишер. — Спасибо, что сдержалась… но не надо притворяться, что всё в порядке. Я… — Ты серьёзно? — вырвалось само собой. Нет, ну дурак, что ли? После всего! Всего! Он ещё продолжает тупить так фантастически, что Томпсон не выдерживает: — Повернись, пожалуйста. Она готова дать голову-руку-ногу-что-угодно на отсечение — если бы у Салливана был протез под рукой, он бы уже напялил его и смылся. Смелый герой против целого мира и нереальный трус перед собственным отражением. Салли мотает головой. Потом всё-таки мужественно сдаётся и медленно — кое-как, будто у него шея сломана, — поворачивается к Эрике. Чтобы едва не столкнуться с ней носом и шарахнуться в сторону. Когда она оказалась так близко?! Будь Сал обычным парнем, Томпсон серьёзно бы обиделась. Но так как Фишер — ядрёная смесь противоречий, Эрике ни с того ни с сего становится интересно: что будет, если они поменяются местами? Протеза-то тю-тю. И свет со всех сторон. И бежать тоже некуда. Девушке не страшно. Почему-то ни капельки. Она знает — Салливан, может, и двинутый чутка (как и она, впрочем), но не жестокий. Поэтому вреда не причинит. И любопытство вспыхивает зажёгшимся интересом, пересиливая смущение. Реакция Фишера потрясающе забавная. Стоит Эрике повернуться к нему полностью и, вытянув руку, задумчиво провести по голубой выбившейся пряди — от корня, а потом пропуская пальцы сквозь и рассматривая, как будто выбирает себе атласную ленточку в магазине, — как парня коротит окончательно. Он сначала застывает. Потом краснеет на пол-лица — ведь вторая половина покраснеть больше уже просто не может. А потом заваливается назад, теряя равновесие. Голубая прядь выскальзывает из пальцев. Эрика бессовестно близко подаётся вперёд, а Сал… начинает натурально отползать назад. — Ч-что ты делаешь?.. Он врезается локтем в угол, таращась на странно ведущую себя девушку. Тупик. Эрика неотрывно смотрит ему в глаза, чуть ли не на четвереньках загоняя парня в западню. Месть за его издевательства вершится, и Томпсон стыдно только за то, что ей сейчас не стыдно. Парадокс. Салли таращится на Эрику. С ней что-то не так. Как в той старой песне: «У неё лицо невинной жертвы. И немного есть от палача». Если бы не угол, Фишер точно бы свалился на пол, но так как он фактически уже на нём сидел, то это было невозможно. Разные глаза контрастируют ярко-ярко, чёлка сбилась набок, он весь клочок лёгкой паники, которую так странно видеть полностью, а не гадая: что там за протезом? И как этот юноша вообще мог пугать её? Но пугал. Мог. Поэтому Эрике не совестно. Не-а. — Знаешь, я всё думала, как ты выглядишь. — Она тянет пальцы к его щеке, точь-в-точь как он когда-то тянул свои к её. И невыносимо видеть, как после всего взгляд Сала на нарушение пространства вокруг себя по-прежнему сквозит затравленной настороженностью. Но теперь Эрика знает, что делать. Она придвигается ближе, пока парень вжимается в угол, краснея то ли от страха, то ли от близости. Практически на четвереньках оказывается близко-близко. — Часто пыталась представить тебя. Каким бы ты был, если бы не протез. И мне всегда почему-то казалось, что ты был бы очень красивым парнем… Сал слушает. Слова режут. «Был бы», — тоскливо отдаёт акцент. — Я была права. Ты очень красивый, Сал, — вдруг улыбнулась Эрика. Он таращится так же дико. Изумлённо. Вздрагивает от этих слов, поражённо смотрит в ответ. Не видит никакой лжи. Шквал накрывает его с головой. Салли не выносит настолько нежного и тёплого взгляда на своё лицо и прячет его в ладонях, стиснув зубы. И чувствует, как из единственного уцелевшего глаза катится одинокая слеза. Ты очень красивый, Сал. Бесконечный собачий вой обрывается в полную тишину.