***
Надоедливый будильник нарушает мирную тишину комнаты футболистов, напоминая о том, что возможность выспаться в этом мире встречается также редко, как манная каша без комочков. Федя себя по утрам практически всегда прекрасно чувствует, чему часто завидуют другие игроки команды, поэтому без проблем сбрасывает одеяло, тянется к телефону, отключая звук, и легко садится на край, зевая. А на соседней кровати как всегда возня и недовольное бурчание. Костя мычит и с головой одеялом накрывается, как маленький, а Чалов смотрит на всё это слегка заспанно, но улыбается глупо-глупо. Так происходит каждое утро на сборах и в отпуске, когда им нужно вставать раньше десяти, но Федя почему-то до сих пор не может привыкнуть, что Кучаев тот ещё соня, вот и умиляется каждый раз, позволяя в такие моменты смотреть на друга чуть дольше дозволенного. — Кость, я понимаю, что лень, но ты должен встать. — Угу, — слышится из-под покрывала, но хозяин кровати даже не пытается пошевелиться. Федя улыбается и качает головой. — Пойду умоюсь, — информирует Чалов, встав с постели и разминая мышцы шеи после сна, — когда вернусь, ты должен хотя бы глаза открыть, а то сам знаешь что. Федя уходит в ванную, не дождавшись ответа. Он неспешно принимает бодрящий душ, чистит зубы тоже медленно, сам не зная почему, переодевается в заранее подготовленную одежду, в общей сложности давая Кучаеву лишних минут пятнадцать на пробуждение. Однако, вернувшись в комнату, Чалов застаёт его в том же положении на кровати, спящего с улыбкой на лице. Он останавливается и смотрит на Костю с неясной ему самому нежностью. Вглядывается в черты лица, которые за столько времени дружбы до сих пор не до конца изучил, в подрагивающие тёмные ресницы, светлые волосы, сливающиеся с белым бельём, в родинки на лице и думает, что не зря у Кучаева столько фанаток, ведь он безумно красивый и внешне, и внутренне. Если б Федя не знал, что он футболист, то, наверное, подумал бы, что Костя какая-нибудь модель или творческая личность. Что-что, а не складывался у него образ хрупкого Костика с таким жёстким видом спорта, но, видя его на поле, Чалов убеждался, что ошибается. Кучаев заводился легко. — Кость, — тихо зовёт он. Парень дёргается и хмурится, даже не открывая глаза. — Ещё пять минуточек, — мычит он, но каждый прекрасно знает, что пять минуточек обычно подразумевают не менее двух часов. Федька снова улыбается. — А я предупреждал. Чалов резко срывает одеяло и происходит то, что происходит практически каждый день. Щекотка, смех, возня, а потом как-то так получаются, что они оба лежат у Кучаева на кровати, закинув друг на друга ноги и руки, бодрые и весёлые, и дышат тяжело, точно после бега. Косте спать больше не охота, что не скажешь о таких моментах. Была б его воля — целый день вот так бы и лежал с Федей, болтал о всякой ерунде и ловил. Ловил каждый интимный и близкий момент рядом с Чаловым. — Всё, Кучай, давай поднимайся. Не хочу потом тренироваться с полным желудком, — Федька лежит у него на животе, голову поворачивает в сторону друга и неотрывно смотрит глаза в глаза, а Костя, растрёпанный и счастливый, тоже оторваться не может. — Встаю я, встаю. Только слезь с меня, — пихается Костя и разрывает контакт, пытаясь скрыть смущение. Федя хитро улыбается и перебирается на свою кровать, а Кучаев всё-таки решает покинуть мягкое логово. Поднимается, делает несколько шагов, а затем едва не падает, благо вовремя оперевшись о стену, потому что ему, кажется, больно. — Кость?! Ты чего? — Чалов мгновенно подскакивает к нему и держит за обнажённое плечо, не давая в случае чего снова упасть. Костя глаза широко раскрывает, смотрит в пол с секунды три, чувствуя, как сердце внутри о клетку грудную больно ударяется, а затем трясёт головой, лишь бы панику от себя отбросить и не выдать то, что ему явно не показалось. Выдыхает, стараясь сделать вид, будто ничего не произошло, и смотрит на Федю с улыбкой: — Да голова, блин, закружилась из-за тебя. Нефиг было меня будить так резко. Чалов облегчённо вздыхает и отпускает друга, убедившись, что всё в порядке, а Кучаев уходит в ванную с застывшей улыбкой на губах, не говоря, естественно, ни слова о том, что каждый шаг отдаётся тупой болью в колене. Приходят на завтрак они одними из последних, но времени до тренировки ещё достаточно, чтобы позволить себе посидеть минутку-другую лишнюю за столом и съесть завтрак без зазрения совести. Федя слишком обеспокоен предстоящими играми и желанием показать себя, поэтому болтает без умолку о лишних кругах вокруг поля, весе и другой чепухе, совершенно упустив из виду, что Костя непривычно молчалив. К концу завтрака к ним подходит Ильзат, жмёт приветливо руки и подозрительно задерживает взгляд на Кучаеве. — Ты в порядке? — спрашивает он. Костя резко дёргается, а затем улыбается как-то неестественно. — Я? Да, конечно, в полном. От чего мне быть не в порядке? Зачем спрашиваешь? — быстро отвечает Кучаев в совершенно непохожей на себя манере, но старается придать голосу уверенность. У него получается, если бы не одно «но». Глаза. Бегающий взгляд выдаёт с потрохами, что он скрывает что-то. — Ты бледный, — коротко говорит Ахметов. Федя тоже вдруг на друга смотрит, а тот от страха, кажется, ещё бледнее становится, чем до этого. Губы дрожат, а в глазах что-то на потерянность похожее. Чалов вдруг тоже начинает беспокоиться, но Костя быстро это замечает и вновь уверяет в обратном. — Я? Не-е, тебе кажется, — машет рукой для пущей убедительности и сам хочет в это поверить, — Ты иди, мы сейчас подойдём. Ильзат хмурится подозрительно, явно распознав вежливый намёк от сокомандника, но перечить не решается, поэтому направляется к выходу, догнав у самых дверей Кирилла. Они снова остаются одни. Федя допивает свой кофе, а Кучаев незаметно губы кусает, край кофты сжимает крепко. Несколько раз даже рот открывает, чтоб сказать что-то, а затем тушуется и делает вид, что просто зевнул. Он решает что-то про себя, думает лихорадочно, но, дружа с Федей столько лет, Костя научился скрывать, что на самом деле у него в душе происходит. Иногда он так умело играет роль, что сам этому удивляется. И только в мыслях позволяет себе свободу: кричит, плачет, на части разрывается, а вслух — ничего. — Ладно, пошли, а то Михалыч лишние круги за опоздание даст. Если что, я на тебя всё свалю, — Чалов ставит на стол пустую кружку и мягко одаряет Кучаева улыбкой. — А вот и не свалишь, — Костя улыбается в ответ, а Федя усмехается, ведь действительно не свалит, и, встав с места, медленно шагает к двери. Улыбка тут же с лица Кучаева исчезает. Он руки в карманы прячет, чтоб в кулаки сжать, встаёт, губу закусывает, едва не плача от досады, и хромает за Федей настолько быстро, насколько себе позволить может. Костя идёт по коридору за другом, но дышит тяжело, дорога размывается, а колено напоминает предательской болью о том, что бесполезно всё это. Он не знает, зачем неизбежное оттягивает, ведь ему всё ясно стало ещё в комнате. Наверное, от обиды: на себя, на тренировки, на дурацкий организм, который даже восстановиться нормально не может. И разве он может называть себя футболистом после такого? Ему ведь всего двадцать лет, а травм уже более, чем достаточно, чтоб даже место в запасе не всегда получать. А что дальше будет? Если это конец, то дальше-то как? Представить страшно, но сделать ещё один шаг, надеясь не потерять сознание, ещё страшнее. Кучаев останавливается, когда они уже почти дошли до кара, чтоб доехать до нижнего поля, потому что продолжать смысла нет. Все кончено. Он проиграл. — Федь, — окликает он, дрожа всем телом. Стоит, пошатываясь, у столба, бледный и с потерянным взглядом. Чалов оборачивается и понимает, кажется, всё без слов. Он бежит к Косте и подхватывает его ровно в тот момент, когда у Кучаева ноги окончательно подкашиваются. Он падает в объятия Феди, у которого ужас в глазах застывает, хлюпает носом и едва слышно произносит: — Мне больно, Федь. Мне очень больно. То, что происходит в следующие часы, и для Феди, и для Кости пролетает будто в тумане. Кучаев на глазах ломается, меркнет, рассыпается, когда его с посторонней помощью доводят до медицинских кабинетов и начинают осмотр, а Чалов по коридору круги наматывает, за голову держится и не может позволить себе уйти. Он понимает, что это невозможно, но всё же надеется, что всё обойдётся, потому что быть такого не может. Нет, просто не должно так быть! А затем приходит взволнованный Ганчаренко, быстро спрашивает что да как, при каких обстоятельствах, жаловался ли Костя на что-то в последнее время, а Федя рассеянно отвечает, пытаясь за каждую мелочь зацепиться. Когда Федя говорит про колено, то мужчина лишь головой качает не утешающе. Тренер отправляет его к остальным, хотя Чалов и пытается спорить, и уверяет, что обо всём он узнает позже. Федя всё-таки идёт на тренировку, потому что ослушаться не может, пытается включиться в работу, но все мысли остались там, в коридоре около медкабинета, где у Кости сейчас что-то важное решается. Чалов сосредоточиться не может, все упражнения выполняет в пол силы, а под конец и вовсе не выдерживает: уходит, не дождавшись окончания, и бежит к Кучаеву. Он ругает себя за то, что был так слеп, за то, что вновь позволил Костю потерять, не успев даже насладиться им сполна. А перед глазами прошлый год всплывает, все те звонки по ночам и молчание в трубку, переживания и длительный период восстановления. Федя вспоминает лето, как радость его с головой накрывала, когда Костя с костылями пришёл на игру, чтоб поддержать команду, а потом на поле вышел, и Чалов едва себя тогда сдержал, чтоб не кинуться ему в объятия и рассказать, что он, кажется, по-настоящему влюблён. Но он этого не сделал, пытаясь оправдаться тем, что и сам не до конца свои чувства понимает, но где-то глубоко внутри знал, что давно со всем разобрался. Федя пообещал, что обо всём расскажет позже, что он решится на такой смелый поступок, но так, конечно же, и не решился, потому что боялся в глазах Кости увидеть отвращение. Ох, если бы он увидел неприязнь, насмешку в глазах любимого человека, то, наверное, уже бы погиб. А что сейчас? Разве он не гибнет? Федя был слишком погружён в самокопание, чтобы заметить, что Кучаев всегда боялся со стороны Чалова того же. В медицинской части здания собираются едва ли не половина персонала, разговаривают с тренером и даже не замечают Чалова в конце коридора, поэтому тот незаметно прошмыгивает в кабинет и не ошибается. Костя сидит на койке с кучей проводов, подключённых к телу через специальные повязки, бледный, и потерянно пялится в одну точку в стене. Он сперва и не замечает присутствие Феди, а затем, повернув голову в его сторону, смотрит прямо в глаза и молчит, потому что и сказать-то особо нечего. И Чалов понимает всё без слов. Понимает по опустошённому взгляду, по дрожащим губам и сведённым бровям. Он садится на стул напротив и тоже молчит. Тишину нарушает лишь писк мониторов. Федя знает, что должен что-то сказать, но слова не вяжутся в предложение, и выходит какая-то ерунда. Внутри всё переворачивается, кипит, рушится, ведь сказать, на самом-то деле, надо много, а всё, что у него получается — сидеть и нагнетать атмосферу. Чалов броситься готов к Косте в ноги и до помутнения в глазах повторять, как он им дорожит, как боится потерять и как всё на свете готов отдать, лишь бы всё обошлось, и вечером они привычно читали книгу у Кучаева на кровати, а завтра утром щекотали б друг друга до слёз и обнимались крепко-крепко. И в мыслях проклинает он себя на чём свет белый стоит, когда вместо всего этого говорит никчёмное: — Ты только не переживай, ладно, Кость? Всё обойдётся. Но не обойдётся ничего, и Костя успокаиваться не собирается, потому что страшно. Они так и продолжат бегать по кругу, боясь признаться в чувствах, а потом и вовсе общение сойдёт на нет, как это обычно бывает. У Кости травма очередная, серьёзная, а кому он такой потом нужен-то будет? Вылетит из команды, как пробка из-под шампанского и останется в прошлом шипучей пенкой. Но Костя лишь уголки губ приподнимает в неестественной, дежурной улыбке, от вида которой у Феди внутри целые миры дотла адским пламенем сгорают, а затем отрешённо, с некой усмешкой произносит: — Знаешь, как говорят? «Хрустальным» мальчикам не место в футболе. А я кем оказался? Не хрусталём даже, а стекляшкой дешёвой. Чалов смотрит на Костю и окончательно в нём утопает, решив, что пытаться спастись бесполезно. Смысл сказанных слов доходит до него не сразу, а потом так больно становится, что ему, кажется, тоже помощь требуется. Федя бы и рад возразить, рад бы Кучаева хоть как-то поддержать, если б его слова не являлись такой горькой, но всё-таки правдой. Они смотрят друг на друга и оба понимают, что ответ здесь не требуется. Костя не нуждается в утешении. Федя утешать не умеет. Достаточно порой просто быть. Смотреть на человека неравнодушным, кричащим чувствами взглядом, не решаясь произносить слова, что в горле комом застряли, чтобы дать понять, что он в этом мире ещё не один. Слова когда-нибудь да найдут своё время, но, если это время ещё не настало, просто будь рядом и показывай, что пойдёшь за человеком и ко дну, и в огонь, и даже в пустоту. Кучаев не дёргается, когда в кабинет заходят врачи и медсёстры и едва ли не силком вытаскивают Федю за дверь. Федя молчит, когда Ганчаренко что-то пытается ему объяснить про необходимость подробного обследования в Германии и просит вернуться в номер, дав освобождение от вечерней тренировки. Они больше не видятся и не говорят на прощание. Ваня и Ильзат приходят через час помочь собрать Костины вещи, а Чалов умело держится, так и не давая друзьям узнать об урагане внутри. Федя в тот же вечер спит в номере один и даёт обещание обо всём рассказать Кучаеву при следующей встречи. Он лишь отправляет короткое: «Я буду рядом с тобой, даже если ты окажешься просто осколком» и кусает губы до крови в тишине ночной. Костя летит в Германию. Заснуть не может, потому что думает слишком много, что даже боль в колене отходит на второй план, а утром решительно удаляет публикации в социальной сети, зная, что выдержать очередные комментарии о хрустальном мальчике не сможет, но сообщение Федьки оставляет на лице глупую, но искреннюю улыбку. Он тоже обязательно расскажет, если к тому времени не превратится в пыль. «Тогда обрадую: я настоящий»***
Они будут счастливы, но, увы, не сегодня.