Хрустальный

В последние дни второго сбора Федя держится на публике умело. Он часто смеётся с ребятами на тренировках, улыбается лучезарной улыбкой в объективы камер, говорит на отвлечённые темы и совершенно не подаёт виду, что у него внутри всё вверх дном переворачивается каждый раз, когда он вечером возвращается в наполовину опустевший номер, потому что с детства привык жить по правилу «люди знают меня настолько, насколько я позволяю себя узнать». Да вот только Чалов никогда не учитывает тот факт, что сам для себя порой остаётся загадкой. Придумывает ложь, в которую верит. Ненавидит за то, что пытается поверить. Феде дурацкая помощь и поддержка не требуется, ведь ему доводилось в жизни сталкиваться с вещами и посерьёзней, а вот на счёт Кости он не может быть уверен. Такие как Костя, мальчики хрустальные, мир всегда воспринимают к сердцу ближе и чувствуют в десятки раз сильнее. Они сломаться могут легко — разбиваются на осколки от неверных движений, ранят кожу близких людей, а собраться заново, увы, по-настоящему не могут: слишком хрупок материал, из которого они творцами искусными сделаны. Но Федя знает, что Костя ещё не разбит. Он треснул в каких-то местах, надломился, но сломаться себе не позволил, потому что оказался куда крепче себе подобных. Поэтому Чалов и не удивляется, увидев утром удалённые фото в Instagram, и не волнуется за ненаглядного своего Костика. Почти не волнуется. Почти своего. От Кучаева нет новостей с момента их последней переписки, а об операции представители клуба наконец объявляют официально. Конечно, Федя об этом знал давно, но почему-то всё равно оказался не готов к этим многочисленным постам в социальных сетях, бьющих лишний раз по больному. Чалов обычно в телефоне проводил не так много времени, как делали другие ребята (исключением являлась музыка в дороге), а после всего свалившегося, к собственному удивлению, стал неосознанно тянуться к мобильнику в любую свободную минуту, проверяя наличие новых сообщений и их не находя. Он бездумно листал ленту часами, не желая признавать, что ждёт в сети лишь конкретного человека, который так и не появлялся. Сидеть за одним столом с ребятами, постоянно поглядывая на пустое место рядом, тоже оказалось непросто. Порой Федя был настолько уставшим после тренировок, настолько измученный своими мыслями, что за ужином вообще забывал, кто такой и где находится. — Вот блин. И не верится, что завтра домой уже. — Не переживай, соскучиться не успеешь. Никита Чернов и Ваня Обляков привычно появляются рядом со столиком «пионеротряда» с тарелками еды, когда Чалов вот уже несколько минут с неохотой тыкает вилкой в макароны, не притрагиваясь к еде. Заметив ребят, Федя приветливо улыбается и, кажется, даже успевает вставить несколько слов о завершении сбора, а затем вдруг в лице меняется, когда Ванька отодвигает стул рядом с ним. — Эй, тут же Кучай сидит, — хмурится Чалов, перехватив стул. Обляков кидает на Никиту растерянный взгляд, так и зависнув с тарелкой около стола, Чернов с какой-то грустью смотрит на Федю, хочет что-то сказать, но слов подходящих, видимо, не находится, поэтому он и взгляд прячет. Чалов с секунду не осознаёт, в чём дело, а потом вспоминает и так горько становится — жуть. И именно в этот момент Федя понимает, что крупно налажал, что выдал себя всего с потрохами, что все эти дни «со мной всё отлично, забей» пошли коту под хвост, потому что Костя, как бы сильно Чалов не старался об этом не думать, мысли его ни на секунду не покидал и просто ждал в уголке своего часа. И Федька вдруг понимает, каким же глупцом всё это время был, пытаясь отрицать то, что являлось очевидным для всех. Ведь сердцу не прикажешь, кого любить, а кого обойти стороной, верно? Тогда, по сути, не существует неверного выбора. Так почему же он месяцами убеждал себя в том, что это неправильно, пытаясь спихнуть всё на дружескую симпатию? Почему, Федя, ты опять всё испортил, почему? — Чёрт, прости. Забыл совсем. Чалов отодвигает от себя полную тарелку с едой, устало трёт глаза, а после встаёт с места. — Ты даже есть не будешь? — осторожно спрашивает Никита. — Нет, не голоден, устал очень, — быстро бросает Федя. — До завтра, парни, — а затем уходит в комнату, полный решимости сделать что-то, о чём не будет жалеть. В номере тихо и свежо из-за открытого балкона. Вечером в Кампоаморе бывает довольно прохладно, но, если сравнивать с погодой в России, терпимо. Чалову даже нравилось выходить на балкон в футболке, садиться на стул и слушать природу: шелест ветра, качающего листья, мелодии сверчков. А Костя, завернувшись в одеяло, ворчал, что не будет с Федей в одной комнате спать, если тот заболеет и решит всех вокруг заразить. Ворчал, но никогда с балкона не уходил. Так они и сидели вдвоём за журнальным столиком на балконе, каждый думал о чём-то своём, несомненно важном, и чувствовали в такие моменты какую-то необъяснимую, сильную духовную связь друг с другом. Без слов, без звуков — взглядами, разрядами импульсов по телу. — Федь? — Да? — А от чего звёзды нам кажутся крохотными такими, блеклыми, а на самом деле большие-большие и светят ярче? Ты представь, сколько их там, во Вселенной, и какие-нибудь существа, похожие на людей, сейчас сидят на своей планете и смотрят на них, прямо как и мы с тобой, и думают, наверное, тоже о чём-то. От чего, а? Чалов поворачивает голову в сторону Кучаева и тонет в нём бесповоротно. Одеяло свисает с острых плеч парня, он в него уже не кутается, а свободно смотрит в небо, обхватив руками обнажённые коленки, и то звёздное небо, которое он сейчас с таким романтизмом описывал, отражается в его глазах, как в зеркале. Чалов жадно вглядывается в Костю, в его непослушные волосы, очерчивает линию острых скул, груди, что вздымается при жадном дыхании, и погибает. Кажется, маленькой лодке Феди Чалова не спастись от бескрайнего океана Кости Кучаева. А ещё Федя знает, что Косте ответы не требуются. А Костя знает, что ему они и не нужны. — Пошли спать, а то холодно уже. Чалов встаёт со своего места, поправляет одеяло на плечах друга, но не уходит, ожидая, когда тот тоже встанет. Кучаев снова мёрзнет, поднимается и, улыбнувшись ярко-ярко, возвращается в комнату. Федя закрывает балкон, чтобы Костя не заболел. А теперь Федя сидит здесь один, но, смотря на звёзды, он почему-то уверен, что Кучаев где-то там смотрит на них тоже и улыбается. Чалов достаёт из кармана телефон и заходит в переписку, перечитывая последнее сообщение от друга. Одно слово, а сердце стучит быстрее. Настоящий. Конечно, Костя, ты даже не представляешь, какой ты настоящий! Персональный лучик света, когда от тьмы дальше носа не видно и страх пронзает до костей. Яркая звёздочка, что светит ярче тысячи подобных и не погаснет, путь укажет заблудившемуся путнику. О, Костя, пожалуйста, свети ярче. «Как ты там? Что врачи говорят? Я скучаю. Очень.» Федя смотрит на отправленное сообщение и ему чуточку легче. После стольких лет откровенного молчания, такой шаг кажется ему невероятно большим. Чалов и не надеется на скорый ответ, собирается убрать телефон в карман спортивных штанов, но тот вдруг жужжит, оповещая о новом уведомлении. Федька открывает и — взрыв — внутри галактика новая родилась.

«Всё хорошо, но я по тебе скучаю больше. Ты небо видел? Звёзд сегодня много»

«Видел и о тебе подумал сразу»

«И я о тебе. Когда падать будут, не забудь желание загадать. Вдруг сбудется»

«Не забуду, а ты только возвращайся скорее»

«Вернусь. Обещаю»

И звезда действительно падает. Федя желание загадывает глупое-глупое и искренне верит в сказку.

***

Выходные у Феди пролетают непозволительно быстро. И то ли это от того, что он провёл их в простом семейном кругу, то ли от того, что их слишком мало оказалось, то ли потому, что он время ценить начал. Причина, на самом-то деле, и не особо важна. Что гадать на упущенное? Важно то, что он теперь сидит у иллюминатора в гордом одиночестве, не позволив никому место рядом занять, и острее ощущает безумство этого мира. Они с Костей созвонились в Москве на долгие пять минут, пока соединение не прервалось, но Кучаев успел наговорить много, естественно, избегая что-либо связанное с травмой, и голос его звучал бодрее. Поздравил с капитанской повязкой, хотя и матч товарищеский был, шутил о чём-то неважном, а Федя каждое слово ловил, пытаясь представить Костю перед собой, воспроизвести его мимику, улыбку. Чалов пытался разгадать, от чего же Кучаев так спокоен, где следы его былой подавленности или он хочет только таковым казаться, чтоб Федю лишний раз не волновать? Полёт проходит для Феди дольше обычного, потому что он проводит его в одиночестве, но зато, наконец ощутив весь масштаб дыры в его сердце без Кости, ловит себя на мысли, что, кажется, решится. Ей-Богу, решится и никто его не остановит! Даже если потом себя по кускам собирать придётся, даже если потом поймёт, что всё это ошибкой было — решится, сделает, а затем и умирать не страшно. Решится. По аэропорту Чалов идёт с телефоном в руках, записывая Кучаеву аудио о том, что он приземлился и всё хорошо (просто Костя просил, не подумайте), а затем быстро из сети выходит, сам не зная от чего, ведь если решаться, то именно в тот день, а не сегодня. Наверное, из-за страха передумать.

«Рад за тебя. Удачи на сборах!»

Спасибо, Костя, удача-то пригодится.

***

Всё-таки Федя более-менее приходит в себя. Начало третьего сбора даётся ему значительно легче, чем заключительные дни второго, когда он в себя толком прийти не мог. Чалов понимает, что мир не остановился на травме Кости и надо двигаться вперёд, но это не значит, что он о Кучаеве меньше думать стал. Напротив, раза в два больше. Они стали созваниваться по возможности, да разговоры всегда выходили короткими, с перебоями или плохим звуком, но это лучше, чем ничего, верно? Чалов скучал. Он Косте постоянно твердил об этом, что, мол, макушки его светлой на поле безумно не хватает, и пару раз он случайно Хёрдура «кучкой» назвал. И Костя скучал, вздыхал тяжело, но на вопросы о колене всё равно ответа не находил. В итоге Федя и бросил эту затею, хотя и волновался за здоровье друга, он понимал, что напоминать лишний раз о травме — затея не из лучших. Пытался у тренерского штаба информацию выведать, но те лишь плечами разводили — сами до конца не в курсе. Феде стало легче, но от телефона он всё равно оторваться не мог. Посылал Кучаеву фотки мячиков, друзей с мячиками, своего ужина, пальмы красивой — делал, в общем, что угодно, лишь бы как-нибудь разговор завязать, чтоб мысль о том, что Костя сейчас с улыбкой эти сообщения листает, душу грела чаще. И ребята, естественно, это замечали, поэтому просили Кучаеву привет передавать и пожелать здоровья. — Пацаны, у меня проблема. Это происходит за ужином. Чернов садится за общий стол последним и выглядит так, будто им сказали, что завтра снова игра с Реалом. Глаза с мольбой оглядывают всех присутствующих, что Федя с Ваней даже беспокоиться начинают. — Что случилось? — первым подаёт голос Ильзат, сидящий едва ли не на другом конце стола. Все поворачиваются на него, а потом снова на Никиту, из-за чего тот ещё больше паниковать начинает. — Ну… Такое дело… — мнётся он. — Завтра четырнадцатое февраля, а я… — В смысле четырнадцатое, — едва слышно повторяет Федя и едва вилку из рук не роняет, но никто этого, кажется, и не замечает, потому что внимание привлекает другой человек. — Тьфу ты! Дурак! — Кирилл не дожидается окончания предложения и просто начинает смеяться. Вообще-то Кирилл смеётся в любой ситуации, но тут его конкретно распирает, хотя Чернов успел только упомянуть день всех влюблённых. — Что, казанова, девушкой не успел обзавестись? — усмехается Набабкин. — В том и дело, что успел, — грустно вздыхает Никита и, подперев голову рукой, смотрит на тарелку. — А она бесится теперь, что я на сборах, видите ли, и фотки мне такие шлёт… Дразнит меня, вот что! Парни начинают хором смеяться, хлопают несчастного Чернова с сочувствием по спине и возвращаются к еде. Лишь Федя сидит с полнейшей паникой на лице и втыкает в одну точку. Как время-то быстро пролетело! И что же ему теперь делать, решаться иль нет? — Чал, а ты чего побледнел вдруг? Тебя тоже кто провоцирует на шаловливые делишки или что? — с прищуром спрашивает Ваня. — Да кто его провоцировать может? Кучай если только. Он с ним ведь всё время пишется… — Кирилл! — Ильзат заметно пихает Набабкина в бок, и все остальные кидают на него неодобрительный взгляд, потому что тему едва не лучшую вспомнил. Кирилл и сам понимает, что действительно зашёл не туда, когда Федя к нему поворачивается с таким рассеянным взглядом и повторяет: — Кучай, ага… Забавно. А про себя усмехается: а ведь Кирилл-то в какой-то степени действительно прав. — Извините, идти должен. Чалов выходит из-за стола с чувством надвигающейся бури.

***

Сон не идёт. Федя не может заснуть, потому что мысли в голове не дают покоя. А мыслей так много, на самом-то деле, что он ни за одну ухватиться толком не может и улавливает лишь отрывки. Вроде бы день самый обычный настаёт: Чалов никогда его всерьёз не воспринимал, но это шанс такой, какой упускать теперь совсем не хочется. Он может признаться. Написать Косте дурацкую любовную смску, рассказать обо всём-всём, что в душе долгое время топил, а в случае провала спихнуть всё на неудачную шутку. Потом, конечно, сердце болеть будет, но это лучше, чем себя пустыми надеждами тешить. Чалов долго гипнотизирует переписку с Кучаевым, точно от него первого шага ожидая, даже пальцы к клавиатуре подносит, но спешно решает, что писать в четыре утра — затея не из лучших. Утро вечера мудренее, верно? Но утром появляется ещё больше сомнений, которые, наверное, весь мозг изгрызли, если б не Ганчаренко. О, Чалов впервые так радуется дополнительным нагрузками, чего о других ребятах сказать нельзя. В честь дня всех влюблённых Виктор Михайлович решает подарить ребятам всю свою любовь в виде нескольких лишних кругов по полю и прямой трансляции с тренировки. А тут хочешь не хочешь — стараешься, люди ведь смотрят, пускай и за экранами смартфонов. И Федя полностью теряется в упражнениях и беге. Выкладывается едва ли не на двести процентов. Да, потом всё тело болеть будет, но хотя бы помогает от мыслей избавиться. К концу от Феди и места живого не остаётся. Он плюхается на скамейку и жадно осушает одну бутылку воды за другой, даже не заметив, как рядом появляется Кирилл. — Кхм, — прокашливается он, очевидно, чтобы привлечь внимание. Чалов действительно дёргается, но ничего не говорит, ожидая чего-то от собеседника. Он знает: Кирилл просто так не приходит. — Я вчера не очень красиво поступил, — начинает Набабкин и ерошит мокрые от пота волосы. — Извини за это, кстати. Федя лишь кивает. Ответить не может, потому что дыхание в норму приходить отказывается. — Поэтому я решил свою вину, так сказать, загладить. Наколдовал там кое-что, — мужчина как-то подозрительно улыбается. — Советую в номер заглянуть, пока подарок твой куда-нибудь не унесли. В медкабинет, к примеру. Чалов хмурится. Он открывает рот, чтобы задать вопрос, но Кирилл быстро поднимается и бодрым шагом идёт к Ильзату, который с улыбкой ждёт его у кара. Он лишь оборачивается на короткий миг и едва заметно подмигивает. Федя чувствует, как от чего-то сердце начинает быстрее стучать. Он прокручивает в голове только что сказанные слова Набабкина и… Срывается с места, кажется, совсем забыв о недавней боли в мышцах. Чалов не помнит, откуда в нём открывается второе дыхание, когда несётся к номеру, что сердце едва не до глотки подпрыгивает, и не думает ни о чём, ведь собрать картину адекватную в голове не получается. Он лишь решает об одном: если правдой окажется, то, наверное, судьба, то медлить больше нет смысла. Если быть убитым, то уж с первого выстрела. Федя не знает, почему так рука дрожит, когда он карточку от номера к двери прикладывает, от чего замирает на несколько секунд за порогом, прислушиваясь к каждому звуку, не знает, от чего его ноги подкашиваются, когда он дверь открывает и видит его, улыбающегося и счастливого, сидящего на кровати Чалова в толстовке своей дурацкой. Его, мальчика своего хрустального. — Кучай! Чалов забывает о всех правилах приличия. Он, потный весь после тренировки, с запахом не лучше, кидается к Косте в объятия крепкие-крепкие, а тот, кажется, и не против совсем. Обнимает в ответ, ближе прижимает, смеётся как-то неловко и сияет, звёздочка яркая. — Ты… Ты почему мне ничего не сказал? Ты как тут? Ты… ты. Федя давится в этом простом «ты», а Кучаев смеётся так искренне, что и Чалов не сдерживает счастья порыв. Он Костю обнимает, что даже едва с ног не валит, будто они целую вечность не виделись (по ощущениям, так и было), и Костя на его тепло отвечает взаимностью. Чалов рукой скользит по Костиной спине с нежностью, пальцами в волосах его светлых путается и запах его вдыхает родной. Всё, вроде бы, и так, как быть должно, но в воздухе чувствуется напряжение слов в горле застрявших. И Федя понимает, что за это недолгое время они оба выросли, изменились и что-то для себя негласно решили. Он просто не сможет вновь делать вид, что всё в порядке и давить чувства в себе. И Федя решает: либо пан, либо пропал. — Кость, я, кажется… Кажется думаю о тебе чаще, чем дозволено. Это неправильно, я понимаю, но ты для меня… — Федь, — улыбается Кучаев мягко-мягко. Он дрожащие руки Чалова перехватывает в свои и смотрит прямо, без страха. — Ты для меня тоже. Костя знает, что Феде дальнейшие объяснения не нужны. Федя понимает, что мир окончательно рухнул. Они смотрят друг на друга со смущением, едва понимая, что сейчас признались взаимно, но шагнуть дальше пока не решаются, чтоб не спугнуть второго. Чалов просто обхватывает шею Кучаева руками и прижимается нежно, уже совсем по-другому, ближе, а Костя глаза прикрывает и полностью растворяется в одном из самых счастливых мгновений своей жизни. — Ты желание загадал тогда? — от чего-то спрашивает Кучаев шёпотом интимным, что по коже мурашки пробегают, краснея глупо, как мальчишка. — Да, — таким же шёпотом отвечает Федя, улыбку пряча в изгибе шеи Кости. «Я хочу быть счастливым». — А я исполнил. Кто бы мог подумать, что хрустальный мальчик окажется крепче металла. — Будешь моим валентином? — Дурак ты, Федь. Я уже.