Привязанность

Это случилось летом перед моим одиннадцатым классом. Это время года было на пике своего завершения, пахло яблоками и скошенной травой. Солнце жарило из последних сил, одаривая жителей города и пригорода, где был наш дачный участок, надеждами на многообещающие выходные. Плавилось всё, что не убрали в тень, а люди вообще сгорали, как спички. Когда это случилось, в саду, где мама поливала свои розы и гладиолусы, лето прощалось со мной, оставляя лишь воспоминания о двух неделях спокойствия. Я сидела на веранде, подставив лицо солнцу, и слушала, как стрекочут сверчки, а где-то в глубине дома, может, даже на втором этаже, ведущий радио сообщал о том, как важно жить полной жизнью. Моё последнее лето перед одиннадцатым классом наконец-то закончилось. Вместо положенных трёх месяцев я отдыхала всего две недели, и то только тогда, когда родители уезжали в деревню. Все остальное время я зубрила литературу, которую задали на лето, материалы к ЕГЭ и по поступлению на юридический, писала разнообразные тесты и сочинения, помогала на даче и постоянно слушала упрёки и мамино «это всё ради тебя, милая». Конечно, только ради меня. Я же ради себя столько учусь, что порой вырубаюсь от бессилия, ради себя поступаю туда, куда поступать не хочу и, конечно, только ради себя посвящаю своё лето всей программе одиннадцатого класса. Всё это только ради меня. Порой мне кажется, что если бы мама жила во времена Древнего Рима, то стала бы ужасным тираном. Хотя, что ей мешает быть такой сейчас? — Мирослава! Ты прочитала всю литературу? Мамин мелодичный голос слышала вся улица точно. Она постоянно произносила моё имя с такой интонацией, что выворачивало наизнанку, а потом ещё колотило половину дня. Её протяжное произношение моего имени звучало с привычной строгостью, презрением и наигранной заботой. Каждый раз, когда она затягивала своё "Мирослава" меня невольно начинало подташнивать. Я бы никогда не поверила, что можно так ненавидеть своё имя. Мама всегда обращалась ко мне полным именем, иногда "милая", но никак иначе. Если она злилась, то и вовсе звала меня "Мирослава Александровна" и глядела своими холодными серыми глазами прямо в душу. Если бы я хоть немного была в маму, то возможно, даже глядела бы на нее так же, но я была в бесхарактерного Александра. Мама вообще была женщиной хорошей, но только тогда, когда спит. Если вам нужен Адольф Гитлер в юбке, то прошу, моя мать к вашим услугам. — Мирослава! Ты оглохла? Я задаю тебе вопрос, а значит нужно давать ответ. — Да, мама, извини. Я прочитала почти всё... В отличие от матери, мой голос был вовсе не такой звонкий и мелодичный, а скорее хрипловатый и чуть полный. Папины гены дали свои плоды. Я такая же низкорослая, с длинной копной кудрявых волос, веснушками почти по всему телу, вздёрнутым носом и податливым характером. В целом на папу была безумно похожа, что совершенно не устраивало мою мать, и она часто не упускала возможность сказать мне, что с моей внешностью я должна либо много работать, либо выйти замуж за слепого. Родители вили из меня такие верёвки, что любые нитяных дел мастера позавидовали бы. По сути, я была их вложением в будущее, а не желанным ребёнком, что мог вырасти в любви и понимании. Мои слишком гордые родители не жаловали проявления простых чувств, им это казалось пустым и глупым, да ещё и кучу времени занимало. Родителям больше нравилось меня критиковать, упрекать, приговаривать и требовать от меня всего сразу. О, ещё они любили планировать моё будущее и настоящее. С трёх лет в меня впихивали столько всего, что голова порой взрывалась и не восстанавливалась. Всегда лучше всех, всегда умнее, всегда идеальнее, всегда выше. Я должна была быть лучше любого ребёнка, который находился в радиусе пяти метров. Я ведь из хорошей семьи, из благородной, обеспеченной и "думающей о моём будущем". Если бы я всё-таки была в маму, хотя бы характером, то дала бы отпор. Возможно. Но если честно, то я просто не говорила ничего и не сказала бы никогда. — Что значит «почти всё»? Ты забыла, какие у тебя обязанности? — мама с грохотом поставила на стол огромную миску с салатом и устремила свой взор на меня, пробудив внутри жуткое чувство вины. — Забыла, что ты должна делать? — Но ведь последние деньки… Я успею ещё прочитать, правда, — тихо мямлила я, расковыривая дырку в дачных джинсах, пока мама громко перемешивала салат. Я сразу поняла, что она злится на меня, так что не решилась посмотреть на маму. — Я думала, что, когда мы приедем в город, то я смогу сходить погулять с ребятами из класса, ну знаешь… Я надеялась на то, что мама сжалится и отпустит меня. На самом деле я встречалась не со своими одноклассниками, а с соседкой Катькой, которая пригласила меня на вечеринку. Такое событие было редким в моей «идеальной» жизни. Я всегда завидовала Загорецкой Катюше, ведь у неё была свобода действий, ей было восемнадцать и она была невероятно красивой. А Катя всегда завидовала мне, ведь у меня были родители, пусть и тираны. Катюшины же вовсе были лишены родительских прав, когда Кате было восемь. Восстановить права в отношении Катюши они и не собирались, так что она прожила десять лет в детском доме, а потом, как оказалось, получила огромную квартиру от бабушки, как единственная внучка, в нашем доме, но на этаж ниже. Дружба у нас с Катюшей была переменная и непостоянная. Думаю, что это и не была вовсе дружба. Когда моей соседке становилось скучно, она приходила ко мне, и мы общались. Даже при том условии, что меня использовали, я была рада даже такому общению. Из-за того, что всё своё свободное время я посвящала учёбе и «вкладу в своё будущее», у меня не было друзей. Вообще не было. Мои родители отталкивали всех кандидатов, что стремились со мной подружиться. Им не нравился никто. Катюша им тоже не нравилась. Не нравилась с тех самых пор, как уронила маме на ногу коробку с косметикой во время переезда. Мама кричала так, что люди с тринадцатого этажа нашей высотки спускались посмотреть. Катюша, кстати, отреагировала на неё спокойно: расслабленно улыбалась, выслушала все её претензии, а потом ласково послала мою мать на три волшебные буквы. Я уверена, что слышала тревожные вздохи мамочек, восторженные гудения студентов, с которыми мама постоянно ссорилась, ворчание маминых подружек и то, как мамин авторитет рухнул замертво. Я сразу поняла, что хотела бы общаться с Катюшей, но вряд ли смогла бы заинтересовать. Как же я удивилась, когда через пару дней мы встретились с ней в подъезде. Я любила подниматься пешком на свой седьмой этаж, чтобы отсрочить приход домой. Она поздоровалась со мной и пригласила меня постоять вместе с ней на лестничной площадке, пока она курит. Мы быстро разговорились с Катюшей, точнее она разговаривала, а я кивала и внимательно слушала её. Катя оказалась не такой, какой я представляла её себе, что не могло не радовать. Я была очень благодарна Катюше. С ней мои дни становились не такими ужасными. Я всегда говорила ей спасибо, но она отмахивалась и улыбалась своими белоснежными зубами. — Нет, Мирослава! Что за чушь? Твои одноклассники - неандертальцы и дикари! Расплодили нищету! Какая мерзость, фу! — Это не так, они нормальные. — Что ты сказала? Ты споришь со мной? — Мирослава, не спорь с матерью. Мы желаем тебе только лучшего и считаем, что с такими людьми тебе не стоит общаться. Папа вышел из дома с газетой в руках и сел с маминой стороны на небольшой плетеный диванчик. Отец, всегда поддерживающий и поддакивающий матери, особо не проявлял себя главой семьи. Мужчиной и всем центром у нас была мама, а он скорее образом идеального мужа, такого же идеального, как её причёска каждое утро, когда она уходит в свой центр семейного здоровья. Всегда удивлялась тому, как человек, у которого семья такая же фальшивая, как её улыбка, может говорить другим о том, что стоит уважать друг друга и прислушиваться к мнению каждого члена семьи. Но, несмотря на излишнюю строгость, чопорность и холодность, родители меня любят, пусть со стороны и незаметно, но это всегда чувствовалось. — Будь у меня возможность, я бы вообще повыгоняла всех. И это ещё называют самым приличным классом. Какая чушь! — мамино лицо искривилось в эмоции отвращения, а затем она выдохнула и села за стол. — Милая, я знаю, что ты молодая и тебе хочется гулять, но у тебя впереди одиннадцатый класс! А потом поступление! Ты же хочешь стать хорошим юристом? Хочешь. И мы хотим, чтобы все твои планы сбылись. Ты и так бездельничала всё лето, так что сейчас тебе нужно работать и работать, чтобы со всем справиться. Я ничего не ответила. Она бы даже слушать не стала моё мнение об этом. Я сразу поняла, что мой поход с Катюшей накрылся медным тазом. Мама накрыла на стол, мы начали обедать. Но даже тут моя мать смогла придраться ко мне. Я слишком много ем салат, не держу и без того идеальную осанку и, конечно же, слишком громко жую. С каждой претензией в горле ком моего разочарования в себе становился больше, а глаза намокали. Спас меня только звонок маминого мобильного. Она долго и внимательно слушала, а после тяжело вздохнула и встала из-за стола. Отец посмотрел ей в след, а после того, как мама исчезла в доме, сложил газету и уставился на меня. — Ты так хочешь пойти гулять? — я молча кивнула, прожевав сельдерей. — Я попробую что-нибудь придумать, ладно? Держи. Папа вытащил из кармана мою любимую конфету и протянул, оглядываясь назад. Он всегда носил с собой какую-то сладость, сколько я себя помню. Папа втайне от мамы давал мне мои любимые батончики, а затем брал обещание с меня, что я ничего не расскажу. Я не рассказала бы даже под пытками. Моя мать была настолько помешана на моём питании и том, чтобы я всегда была худой, что любые слабости, в виде сладкого и прочих вредных продуктов, она искореняла и отгораживала от меня. Но у меня был папа, который облегчал мою участь. Иногда. — Спасибо. Я улыбнулась, быстро проглотив конфету и спрятав фантик в задний карман джинсов. Мама вернулась в тот момент, когда я уже успела проглотить запретный плод и скрыла все улики преступления. Она устало рухнула на своё место и отпила из своей кружки чаю. — Звонила твоя классная руководительница, сказала, что завтра днём у вашего класса перекличка, что нужно обязательно быть, — мама поставила чашку на стол и сняла с носа очки, а у меня всё внутри затрепетало от таких новостей. — Я сообщила, что мы на даче, и ты не сможешь приехать. У нас сборы урожая, так что пойдёшь тогда, когда приедем. Во мне умерла всякая надежда. Я поняла, что теперь буду тут до конца лета, что даже того маленького шанса на посещение той вечеринки с Катей у меня больше нет. Папа видел, как меняется моё выражение лица и тяжело вздохнул, губы его дрогнули, и он выпрямил спину. — Милая, а может пусть едет? Это ведь действительно важно. Одиннадцатый класс все-таки. — А кто будет помогать? К тому же я не повезу её домой сейчас, да и не собирались мы возвращаться так рано. Сегодня только четверг, а вернуться мы должны в воскресенье. — А я могу сама поехать, на электричке! — звонко заявила я, обращая на себя внимание. Мама удивленно вытаращилась на меня, а я тут же притихла. — Я хотела сказать, что я смогу сама поехать, тут ведь пара остановок. — Тебе бы только уехать. Ты хочешь пойти с этими… — Милая, ну что ты? Наша дочь умная, она никуда не пойдёт. Ничего не случится, если она поедет домой раньше. Это нужно для неё. Мы сами справимся. Уговаривать маму пришлось долго. Отец отстаивал моё право на поездку до дома одной очень уверенно, приводя аргументы и доводы в мою пользу. Адвокат же, профессионал своего дела. В конце концов, мать сдалась, но все же решила отвезти меня домой сама. Чтоб душа не волновалась. Будто она у неё была. Дорога домой, как мне казалось, длилась вечно. Мама разговаривала без остановки. Она говорила обо всём, что её раздражало во мне, в моём отце, на работе, на дороге. Потом она мечтательно говорила о моём светлом будущем, о своей обеспеченной старости и моём успешном замужестве. Я смотрела в окно, всматриваясь в потоки машин. — Мирослава, ты меня слушаешь? – мама щёлкнула пальцами и дёрнула меня за плечо, я быстро перевела взгляд на неё и нервно сглотнула. — Вечно летаешь в облаках. Пора становиться серьёзной, понимаешь? — Да, мама. — Нет, ничего ты не понимаешь. Безнадёжная девчонка, — кинула мама, выворачивая на нашу улицу. — Ещё успею вернуться до десяти. Я надеюсь, ты поняла, что должна дочитать книги, оставленные на потом. — Да, я всё дочитаю. — Вот и славно, — мама криво улыбнулась, но вскоре нахмурилась. — Это еще чья машина на нашем месте? На нашем месте и правда стояла новенькая иномарка с тонированными стёклами. Пока мама выруливала на другое парковочное место, я рассматривала людей, что стояли за машиной. Среди молодых ребят я заметила Катины каштановые волосы шелковистые, блестящие и всегда прямые. Катюша безудержно смеялась, а какой-то парень обнимал её за талию. Мама вышла из машины, а я следом за ней. Я прямо чувствовала, как волны её раздражения накрывают всех и вся. Но к моему большому удивлению, мать не сказала ничего, когда мы проходили мимо компании. Я плелась сзади и пыталась не подать виду заинтересованности, но перед тем, как зайти, я всё же обернулась и увидела Катину улыбку. Подруга не заставила себя долго ждать, сообщение на мобильный пришло сразу же. Я не решилась читать его при маме, так что просто убрала телефон в сумку. — Кто написал? — Мобильный оператор, — соврала я, чувствуя мамин взгляд на себе. Мать уехала после того, как завела меня домой, пообещав вскоре вернуться и наказав мне, чтобы я была умницей, какой они меня воспитали. Я вышла на балкон и смотрела, как мама садится в машину и уезжает. Я прождала ещё потом минут десять, высматривая и убеждаясь в том, что внезапного возвращения не будет, пока в дверь не постучали. Я знала, что там будет Катя. Я запомнила, как она стучится ещё тогда, когда мои родители уезжали в деревню. Катя пришла ко мне сразу же, как только родительская «Хонда» скрылась за поворотом. Катя ввалилась в квартиру, и мы весь день смотрели телевизор, а вечером отправились пешком на набережную. Я отчётливо помню, как мы сидели и молчали, наблюдая за закатом. Катя тогда была такой печальной, совсем другой. Я не лезла к ней в душу. Это было бы неправильно. Но когда мы шли домой, Катя всё же рассказала мне о том, что тревожило её так долго. Катя ночевала у нас дома почти трое суток, а потом я ночевала у неё. Это были лучшие две недели в моей жизни, если уж честно. — Мира! — протянула Катя, кинувшись меня обнимать. — Я так рада тебя видеть! Неужели твой Цербер оставил тебя одну? — Завтра перекличка, вот она и привезла меня домой. — Ну и отлично! Ты же помнишь про вечеринку? — Катя закусила нижнюю губу, перекинув волосы на другую сторону и закрывая входную дверь. — Она будет у тех студентов, что строили нам глазки, помнишь? Конечно, я помнила. Это был последний день моего отдыха, мы с Катей шли по парку, когда компания парней начала свистеть нам в след. Конечно, они свистели Кате, но я предпочитала думать, что и мне тоже. Видимо Катя всё-таки связалась с ними. Я молча кивнула и слабо улыбнулась. Катя скинула свои кеды и стремительно направилась к моему шкафу. — Нужно выбрать что-то особенное, чтобы ты могла показать всю свою красоту. Я приведу тебя в порядок!