Я присмотрю за тобой

      Ей казалось, что она падает в абсолютной темноте куда-то в тартар и этому падению никогда не придет конец, но сон не думал прекращаться так, как происходило каждый чертов раз, когда даже зелье, намешанное со снотворным, не срабатывало, и вместо забытья длиной от четырех до шестнадцати часов (тут вступали такие факторы, как усталость и выпитые дозы) она проваливалась в кошмары. Обычно она просыпалась в мокрой от холодного пота кровати с громким криком, от которого звенело в ушах, с сердцем, прыгающим в горло, и желанием удавить саму себя подушкой. Иногда к этому добавлялся сонный паралич или горящие в комнате предметы, которые она неосознанно поджигала в беспамятстве во время борьбы с призраками прошлого, навещавшими ее куда чаще, чем на Рождество. Но вместо паршивого, но привычного начала нового дня, падение закончилось наклонным коридором, что бывают в маггловских отелях — с тысячами однотипных дверей, правда, на этих не было табличек, не было опознавательных знаков, но зато они все были выкрашены бежевой краской вместо белой.       — Ли-и-и-ли… — протянул кто-то невидимый замогильным голосом. Лили обернулась на зов, но в коридоре не было никого, кого можно было увидеть.       — Лили Александрина Эванс! — другой голос был уже знакомым — он когда-то принадлежал рассерженной донельзя маме… которая была мертва уже бог знает сколько лет. Ещё один поворот.       — Лилс! — Северус. Тоже мертв… из-за нее, не сумевшей вовремя придержать язык за зубами, как и Джемма, всегда из желания поддеть звавшая ее Эл Эй.        Обычные ночные киносеансы были однотипны и даже выучены наизусть, но продолжали пугать с завидной регулярностью. Это видение было чем-то новым, очевидно, психика разочаровалась в проверенных методах самоистязания и соорудила новый способ пыток. Лили попыталась сосредоточиться на ощущениях тела, что должно было быть где-то по ту сторону, но и это не сработало. Это оказался худший вид кошмара — когда понимаешь, что спишь и не можешь никак проснуться.       — Лили! — еще кто-то, тоже знакомый, но имя ускользало, снова позвал её. Лили тряхнула головой, пытаясь понять что будет дальше, но дальше ничего не происходило. Упорно стараясь игнорировать несмолкающие голоса она побрела по бесконечному в обе стороны коридору, прикладывая ухо то к одной, то к другой двери и прислушиваясь к тому, что творилось за ними — повсеместно было тихо, но чем дольше женщина бесцельно блуждала, тем воздух становился холоднее, на стенах коридора со временем начал появляться лёд, а спустя ещё какое-то время в том конце темного и мрачного коридора, откуда шел ее путь, забрезжил свет, будто… О, Господи.       Осознание того, что она, скорее всего, умирает, было сродни вылитому на голову ведру воды, и пока Лили пыталась задавить панику, к голосам, все продолжавшим звать её к себе, добавился глухой звук ботинок. Она не стала оборачиваться и смотреть смерти в лицо, нет, она как самая настоящая трусиха побежала. Вперед, вперед, куда угодно только не на свет. Еще рано, Грета ещё не закончила школу, даже не начинала учиться… она обещала, что присмотрит за его дочерью. Ей ещё рано умирать, она не может встретиться с Северусом и сказать ему в лицо, что это она, это она всё так испортила.       Двери, что попадались ей по пути, были заперты, все до единой, они были заперты. Лили металась от одной к другой, хваталась за ручки, обжигая ладони о ледяной металл, тянула и толкала, пыталась найти выход хоть куда-то, и не находила. А тяжелые шаги кого-то невидимого всё приближались и приближались.       Поскользнувшись на совершенно заледеневшем линолеуме, она растянулась на полу, но поспешно подскочила на ноги, силясь уцепиться за малейшие выступы во льду, покрывавшем теперь все что только можно, и сдирая руки в кровь. В отчаяньи Лили рванула на себя удачно подвернувшуюся дверь, что ещё не была так сильно покрытой ледяной коркой, и та со скрипом поддалась… За проемом была абсолютно плотная темнота, которую впору было резать на бутерброды. Темнота и звук шумящего вокзала. Она почти слышала, как кто-то простуженным голосом объявил, что поезд до Коукворта отбывает в девять ноль восемь с шестой платформы. Лили бросила косой взгляд на обледенелый коридор, перекрестилась скорее для проформы и сделала шаг вперед. Она падала, падала и падала и не могла остановиться.       Мир встретил Лили Эванс головной болью, ощущением, что её протащили через игольное ушко, поломав и срастив заново все кости и грязно-серым потолком дома, расположенного по адресу Тупик Прядильщика тридцать семь. Обычное утро где-то между концом июня и серединой августа, когда она, наконец, сваливает из огромного Хогвартса, похожего на лабиринт Минотавра, и целых два месяца придаётся тому, что у неё получается лучше всего — жалеет себя и варит экспериментальные зелья. И, конечно же, тестирует их на себе любимой.       Теперь после пробуждения ещё предстояло выяснить, что именно она вчера пила, то, что что-то пила не было сомнений — во рту стоял противный привкус шалфея и окопника. Лили перевернулась на спину и заглянула под одеяло. Странно. Она никогда не ложилась спать голой, дом был сырым, холодным и толком не обжитым, так и радикулит можно было схватить. И у неё всегда хватало мозгов не приводить случайных любовников в свою замшелую нору. Значит, это объяснение тут же пропадало. Палочку, привычно спрятанную под подушку, тоже найти не удалось. Вторая странность за сегодня.        Спросонья женщина подтянула ноги к себе, усаживаясь в изголовье кровати, и попыталась реконструировать события последних суток. Судя по воспалившейся мозоли на правой руке и срезанным под корень ногтям — она действительно снова что-то варила. Дальнейшие воспоминания нахлынули девятым валом в проснувшийся чуть позднее мозг, и картинка за несколько мгновений сложилась в голове довольно четко. Омолаживающее. Она пыталась воссоздать почти мифический «Поцелуй Азазеля», опираясь на художественные тексты и, судя по всему, заработала передозировку жикохвоста.        Не стремясь сразу удостовериться в своем фиаско, Лили медленно ощупала свое лицо. Вроде все осталось как есть: кожа была сухой, и на лбу даже шелушилась, а волосы на ощупь напоминали паклю и войлок одновременно. Поражение в этом раунде нужно было признать, встретившись со своим отражением в зеркале. Но сначала нужно хоть немного перестать себя чувствовать как творчество некроманта, и, может, даже принять ванну. Лили спустила босые ноги на холодный пол и с третьего раза все же встала. Ее шатало из стороны в сторону, ноги подкашивались, а комната постоянно уплывала куда-то влево, но всё же сознание оставалось при ней.       Дорога по коридору отняла у Лили почти все силы, а мутное зеркало над раковиной по-прежнему отражало то, что оно отражало каждый божий день — нечто высокое, худощаво- вытянутое, с длинной жирафьей шеей и выпирающими ключицами. Когда-то во времена учебы в Хогвартсе ее считали красивой, но это было так давно. Глаза всю жизнь и без того стоявшие слишком широко и раскосо теперь занимали почти половину бледного лица, а цвет их из ярко-зелёного стал каким-то прозрачным болотно-зелено-желтым, невозможным и будто не настоящим, щеки ввалились, губы тоже потеряли цвет, а зубы, наоборот, цвет приобрели — жёлтый. Единственным ее сокровищем по-прежнему были вьющиеся рыжие волосы, но даже те побила кое-где седина. В общем, в свои тридцать профессор Эванс выглядела ровесницей МакГонагалл, если не того старше и экспериментальный состав только добавил болезненности, ровным счетом ничего не изменив.       — Абраксас! — голос тоже оказался непривычно, но хоть не болезненно хриплым, хотя стаж курения почти в половину жизни давно опустил его на половину октавы вниз, — Абраксас!       Лили никто не ответил… Может, птица ещё не вернулась с охоты? Это могло подождать. Сова с «Пророком» всегда прилетает к десяти утра, а фамильяр характером соответствовал хозяйке и авторитеты ни во что не ставил, улетая и прилетая, когда ему приходило в голову. Она притащила белощекого ворона за собой в Британию после семестра проведенного в качестве преподавателя ЗОТИ в частной магической школе в Кейптауне, больше похожей на курорт. Директор Риддл тогда был только рад международному обмену преподавателями, но М’Бенга оказался настолько не подкованным в привычных для магической Англии проклятиях, что по возвращению студентов, которым светили СОВы и ТРИТОНы, пришлось натаскивать в ускоренном темпе.       Больше подобных идей Том не предлагал и в авантюры с приглашенными из стран, практикующих не западно-европейский тип колдовства, специалистами не ввязывался, хотя место преподавателя Зельеварения упорно пустовало, считаясь проклятым. Ни один учитель не выдерживал больше года, а ей в переводе на эту вакансию отказывали, объясняя это тем, что в роли профессора ЗОТИ она может дать детям куда больше. Вот и в этот раз директор нашел какую-то даму, чье имя вылетело из головы сразу после того как их представили друг другу.        Лили показала язык своему отражению — темно-красный налет означал, что она точно траванулась — и попыталась собраться с мыслями. План на ближайшие полчаса звучал так: принять ледяную ванну, выбить из себя эту чертову боль в мышцах любым доступным способом, расчесать волосы, ибо занималась она ими в последний раз до варки зелья, отнявшего полторы недели, одеться и проверить свои записи. Если этот вариант не сработал, то это означало, что должен быть какой-то другой. Возможно, она просадилась с дозировкой, возможно, что-то ещё нужно было добавить. Где-то между этим всем числились пункты «одеться» и «выпить кофе».       Третьей странностью дня оказались пустые полки в шкафу… Нет, они никогда не были полными, привычки скупать все мало-мальски приличное в магазинах у нее не было, да и для кого ей было наряжаться? В Хогвартсе всегда царил лютый холод, так что уже в октябре она закутывалась в свитера да в шерстяную мантию и не вылезала из них до тепла, а теплом Туманный Альбион никогда не жаловал. Летом же она сидела безвылазно дома, но у нее были футболки и даже пара платьев на случай, если понадобится выбраться в Лондон, а теперь в шкафу не было ничего. Вместо любимого вытянутого красного халата, в котором она проводила уже которое лето, нашлась парочка потертых мужских рубашек с французскими манжетами, побитый молью черный свитер с оленями, несколько пар пижамных брюк да протертые на коленях джинсы. Судя по длине рукавов и штанин, все вещи принадлежали одному мужчине ростом не меньше шести футов и довольно худому, но откуда они взялись — оставалось нерешаемой задачей. С бельём так вообще возникли проблемы. Не было ничего, что могло назваться им даже с натяжкой.       Лили вытащила одну из рубашек, закуталась в нее как в короткий халат, перекинула мокрые волосы на спину и критически осмотрела свою спальню, устроенную на втором этаже. Это по-прежнему был дом номер тридцать семь… Синие обои в вульгарный абстрактный рисунок, двуспальная кровать, задвинутая в дальний от окна угол, чтобы солнечный свет не будил в пять утра, но что-то неумолимо поменялось. Пол казался сильнее вытертым, занавески — куда более выцветшими, будто она не обновляла ни катартические, ни консервационные чары лет так десять. Женщина свела брови к переносице, в тайне надеясь, что не провалялась в магической коме эти десять лет.С одной стороны это было бы настоящим открытием — зелье живой смерти с контролем пробуждения в зависимости от дозировки. Никакого антидота влитого для воскрешения доверенным лицом теперь не требовалось. Умер понарошку, похоронили без вскрытия, проснулся в склепе через десять лет и начинай новую жизнь с чистого листа. Рассчитывать на чужую помощь и вручать свою жизнь в руки постороннему, чтобы про тебя не забыли и все же дали противоядие, всегда было гриффиндоскими замашками… но даже ей, закончивший львятник, такое казалось глупой затеей. Однако, ей не хотелось самой проснуться в году так две тысячи втором или даже третьем. Даже если это сделает ее самым известным зельеваром своего столетия.       Шлепая босыми ногами по скрипучей лестнице (она же точно чинила её), Лили спустилась вниз в поисках кофе. Кухня все так же напоминала поле боя: на большей части стола обитала импровизированная лаборатория с привычным котлом на залитой чем-то совершенно неотмываемым еще года два назад газовой плите. На столе перелитые в зачарованные колбы стояли еще несколько пробных образцов «Поцелуя», цветом от ярко-фиалкового до почти прозрачного розового. Каждый из них с равной вероятностью мог перевернуть магический мир с ног на голову или же организовать ей безвременную кончину. Образцов было … девять. Лили пересчитала дважды, пребывая в твердой уверенности, что девятый выпила вчера вечером еще теплым сразу по завершению варки и чертыхнулась.       В шкафу справа от раковины ее ждали пустая банка «Кенко» и пачки, пачки, пачки чая от одних названий на которых можно было тут же получить размягчение мозга. «Аромат Любви», «Малиновая фантазия», «Мулен Руж», «Улыбка Гейши». Господи, что это вообще за гадость и откуда она взялась, если в ее дом ничего кроме «Английского завтрака» да изредка «Эрл Грея» не просачивалось? Лили принюхалась: даже через пакеты из фольги можно было почувствовать аромат дешевых фруктово-ягодных ароматизаторов. В этот «чай», судя по запаху, можно было вылить целый пузырек яду и синтетический букет скроет любой привкус. Привычной банки растворимой бурды под названием «Нескафе» не было, так что пришлось прямо в пол-литровой кружке заварить один из тех адских чаев. Тот горчил и напоминал способ извращенно пытать людей, но все же после шестой ложки сахара (так и диабет можно схлопотать) стал напоминать что-то приемлемое, пусть и сильно пахнущее гибискусом.       И все же что было причиной всех многочисленных утренних странностей? Пропавшая палочка, мужская одежда вместо женской, странный чай, общее запустение в доме, в котором она всегда поддерживала ту странную смесь между порядком и нежеланием менять в нем что-то, что было здесь при предыдущем владельце — у Лили создавалось впечатление, что ее крыша окончательно начала ехать. Правильно директор Реддл ей неустанно повторял, что прошлое надо отпускать, а то она загонит себя в гроб раньше, чем состарится.       Сам сильнейший из живущих магов в свои почти семьдесят только из вежливости журналистов был лет пять назад исключен из списка самых завидных холостяков магической Британии по версии Ведьмополитена. Хотя, забыть про дату его рождения можно было с лёгкостью — ведь ни одной морщины на лице мужчины не наблюдалось, глаза светились юношеским задором, которому могло только позавидовать ее поколение, выросшее в гражданскую войну. А давненько поспорив с мадам Хуч (как звучало то пари — уже никто не помнил) он всё ещё в любую погоду бегал трусцой каждое утро вокруг школы на потеху студентам… в костюме из спандекса.       Но чувство вины продолжало давить на плечи, и Лили, даже если бы хотела, не смогла бы отпустить. Нет, она, казалось, напротив делала всё возможное, чтобы заниматься почти извращенческим самоедством. Как еще можно было объяснить тот факт, что она, получив свою половину от продажи родительского коттеджа (Петуния была только рада избавиться от психованной сестры под боком), в итоге через подставного маггла купила дом, где вырос её единственный друг и обосновалась тут. Как будто так можно было вернуть покойника к жизни.       Куда после этой сделки переехала Эйлин со спасшейся внучкой, которую все уже успели окрестить Девочкой-Которая-Выжила, Лили не знала, у нее духу не хватило заговорить с этой сухой, похожей на вампиршу женщиной на похоронах, а потом уже было поздно. Та словно испарилась… Том что-то вещал про защиту крови, но она не вслушивалась, плотно сидя на феназепаме. Те белые таблетки глушили все, не позволяя смотреть на ножи и лезвия дольше, чем было позволительно. Переспрашивать потом, когда кризис и суицидальные мысли прошли, было совестно, а Тобиас — муж Эйлин, вскоре после смерти сына скатившийся совсем и получивший пятнадцать лет в тюрьме за поножовщину в баре, приведшую к смерти такого же жуткого пьянчуги из бывших фабричных рабочих — знал не больше неё.       Но иногда, стоило ей закрыть глаза, Лили позволяла себе идиотские мысли… Что они живут с Северусом здесь как бездетная пара или даже семья с парочкой отпрысков, лазающих по заброшенным садам когда-то вполне нормального городка, сейчас, после банкротства и закрытия текстильной мануфактуры, почти превратившегося в город-призрак.       Почему-то ей всегда нравилось представлять себе сцены, где-то в начале весны, когда над Англией повисают толстые, тяжёлые облака, похожие на вываренную шерсть оборотней. Они плывут с севера, с бескрайних просторов Атлантического океана и несут с собой столько воды, что не могут ее удержать, проливаясь на туманный Альбион дождем, холодным и липким, который отказывается принимать мертвая земля и оттого тот превращается в лед, на котором совершенно не возможно стоять. К вечеру, словно устыдившись, дождь уступает черёд мокрому снегу.Тот, в свою очередь, принимается липнуть к облезлым деревьям, к крышам домов, к автомобилям и к случайным людям, решившим покинуть свои обиталища. Снег оседает на волосах, на одежде и даже на ресницах, тая за пару часов, не дожидаясь утра. А она вот так же сидит на кухне в ожидании хлопка аппарации на заднем дворе, за которым следует невнятный шорох шагов на лестнице из трех выщербленных ступеней, удар слишком поспешно распахнутой двери и… Лили резко открыла глаза, потому что в этот раз выдумка материализовалась и кто-то закутанный в черную мантию действительно влетел на кухню через заднюю дверь. Потом была темнота.