***
Что бы вы подумали, проснувшись в абсолютно незнакомом месте? Если бы вы, проснувшись, поняли, что заперты в комнате, которую раньше никогда не видели? Что вы привязаны к кушетке, и можете пошевелить только пальцами ног и рук? Что к запястью тянутся трубки капельницы, вливая вам в вену какую-то отраву? Лаки знал, что делали с такими, как он. Его каждый день исправно ставили в известность его «братья» из сиротинца. Таких, как он, отлавливали, сажали в клетки, словно животных, и ставили эксперименты. И пусть эта клетка выглядит, как вип-палата в больнице, сути это не меняет. Кожа вернула нормальный оттенок. Но это было не тем, что в данный момент было нужно Лаки. Он напрягся, пытаясь воскресить в памяти ощущение жара воздуха и холода собственных конечностей, рубинов в глазах и инея на кончиках пальцев. Ремни леденели, становясь всё более и более хрупкими, пока в конце-концов не распались, стоило только дёрнуть руками. Ремни на ногах он уже развязал сам. Мальчик схватил стоящую на столе вазу и выкинул из неё цветы. С таким импровизированным оружием в руке он встал возле двери, ожидая, когда войдёт кто-то из обслуживающего персонала. В дверь зашла девушка в медицинском халате. Лаки, не задумываясь, разбил вазу об её голову, подобрал самый острый осколок, нашарил в её кармане пропуск и медицинскую маску и надел её халат поверх больничной пижамы. Он выскочил в коридор, едва сдерживаясь, чтоб не сорваться на бег. Он понятия не имел, куда идти, но зеленые знаки «Выход» были буквально на каждом шагу, так что он просто следовал указателям. Ему повстречался только парень лет шестнадцати, не обративший на него внимания. Что вообще за учреждение такое, где подростков допускают к таким ценным подопытным? Пройдя пару коридоров, он провёл пропуском, толкнул дверь, и оказался будто в другом мире. Стены были не белыми, а обитыми тёмным деревом. Красивая лестница, словно из Диснеевского мультика, камин, диван, подушки, на которых расположились куча детей и подростков. И посреди всего этого великолепия в инвалидном кресле сидел черноволосый мужчина. И разочарованным взглядом смотрел прямо на него.***
— То есть, по достижению совершеннолетия, я буду волен идти, куда захочу? — Именно, — кивнул мужчина, Профессор, как сказали Лаки, когда смогли его успокоить и отговорить пинаться и бить всех вокруг, — Ты и сейчас можешь уйти, но подумай: зачем? Здесь ты сможешь научиться контролировать свои способности, получить хорошее образование, найти друзей, семью… Лаки, сморщившийся ещё на слове «способности», презрительно фыркнул: — Мне не нужны друзья. А семья — тем более. — Не будь так категоричен, — мягко возразил Профессор Ксавье, прожигая его синими глазами, — Семья нужна всем, как и друзья. Ты не можешь всю жизнь прожить один, рано или поздно настанет тяжёлое для тебя время, и тогда… — Что, тяжелее, чем сейчас? — язвительно спросил мальчик, и Профессор наконец-то заткнулся. Лаки ненавидел, когда ему читали морали, он скорее тысячу раз прослушал бы все те песни, которые слушали мальчишки из сиротинца, те, которые речетативом и с огромным количеством нецензурной лексики под рваные удары барабанов. Чарльз тяжело вздохнул, улавливая отголоски неестественно-громких мыслей мальчика. У него был очень тяжелый характер. Казалось, что это не четырнадцатилетний мальчишка, а подросток в разгар пубертата, да ещё и с психическим расстройством. Хотя, вполне возможно, что так и было. Как понял из их короткого разговора Профессор, мальчика нашли два года назад в обломках разрушенного здания, без памяти, без документов и без родителей. Так что ему вполне могло быть не четырнадцать, а все шестнадцать. Он был очень странным. Этот Лаки. Его зелёные глаза смотрели с презрением, страхом, недоверием и какой-то мрачной весёлостью. Худое тельце было жутко хрупким на вид, но всё же, когда мальчишка запаниковал в коридоре, удержать его смог только Хэнк. Вздёрнутый подбородок, гордая осанка, будто он не сирота без роду без племени, а как минимум британский монарх. А в голове — жуткий хаос и в то же время аккуратный порядок. Все мысли, чувства, эмоции были перемешаны и сменялись с такой скоростью, что даже Чарльз едва мог за ними уследить, но в то же время вся эта мешанина будто была готова по малейшей команде хозяина остановиться, успокоиться и организованно разбрестись по закоулкам. Это сбивало с толку. Мальчишка был безумен, но в то же время соображал лучше половины школы. Чарльз еще не встречал таких умов. И понятия не имел, как на него воздействовать. Лаки нужно остаться здесь, это было понятно. Но вот как его уговорить? — Послушай, — со вздохом продолжил Чарльз, — если ты считаешь, что тебе не нужна семья, то подумай об образовании. В современном мире без него никак, и я сомневаюсь, что ты сможешь получить его в каком-либо другом месте. Оставайся. Мы всему тебя научим, и если захочешь, — в его голос прокрались мягкие, но в то же время настойчивые и хитрые нотки, — я помогу тебе вспомнить твоё прошлое. Лаки тут же поднял голову. Вот это предложение уже было интересным. Его диагноз назывался «диссоциативная амнезия», и был поставлен наспех врачами из отдела скорой помощи. Особо тщательно копаться никто не стал, и диссоциативная амнезия там, или ещё что, никому интересно не было. В том, что кроме амнезии с его разумом было не всё в порядке, Лаки не сомневался. Сны, галлюцинации, видения, излишняя эмоциональность… в сиротинце не было книг по психологии или психиатрии, так что выяснить, что с ним, он не мог, да и не особо стремился. По статистике очень маленький процент душевно больных выздоравливает, остальные же просто-напросто догнивают в психушках. Или же живут более-менее нормальной жизнью, изо всех сил притворяясь, что с ними всё в порядке. И это был самый лучший вариант. Лаки не помнил ничего до того, как его вытащили из-под завала здания в Нью-Йорке. Среди пострадавших не было его родственников, или же хотя бы просто других неопознанных личностей, ни в одной документальной базе его не было, никто его не искал, он будто с неба свалился. В том здании больше никто не выжил, да и раскапывать его начали через несколько дней после аварии. Так что спасатели были очень удивлены. Какая-то сердобольная медсестра скорой помощи, услышав его историю, дала ему имя Лаки. Удачливый. Ему, собственно, было всё равно. Лаки так Лаки. Но что-то в этом имени было не так. Неправильно. Иногда ему казалось, что он начинает вспоминать. Что в голове что-то щёлкает, встаёт на своё место, и он понимает, кто он и откуда. Но это наваждение быстро проходит, оставляя после себя шлейф презрения к окружающим и чёткого осознания: ему здесь не место. Не здесь, не среди этих жалких отбросов общества. Он достоин большего. Он сам — большее. Возможно, поэтому он так и не смог ни с кем найти общий язык. И сейчас, сидя на вычурном диване в кабинете странного мужчины с пронзающим синим взглядом, он понял, что хочет вспомнить. Вспомнить, кто он, откуда, и кто эти гады, называющие его своей семьёй, и даже его не искавшие. Вспомнить, и забить на них всех огромный болт. Он им не нужен — значит, и они ему не нужны.