Un, deux, trois

Ты ослепителен, как твоя золотая цепь (так ярко), когда пьёшь со своими приятелями (о да). Одного моего взгляда достаточно, и ты знаешь — да, ты знаешь, — вот оно. Он вжимает её перед выходом в стену, запускает ладонь в пышную копну волос и тянет назад; её голова откидывается, обнажая нежную шею, и губами он славливает бешеное биение синей венки, прикусывает её, оставляя больше темно — фиолетового цвета. Томас знает, что нужно заниматься продумывание того, что он скажет, как он скажет и кому он скажет, но сейчас — черт, он ничего не может с собой поделать — его рот горит от привкуса воска на языке, его ладони запутались в её волосах, а от захлебывающихся приглушенных стонов Марты хочется и вовсе отказаться идти в зал суда, оставшись вместе с ней. Она вовремя его отталкивает, удерживая за плечи, и драматично роняет голову, пытаясь наконец вздохнуть. У неё никогда ещё не было мужчины вроде него и всё, что делает Томас кажется Марте чистой воды позерством и безумием, полнейшим коктейлем из иррациональности и хаоса. В темноте его глаза горят, следы от её помады будто подсвечиваются и Марте хочется их тут же стереть — не дай Бог кто увидит, у них же будут потом проблемы. Томас задерживает её руку с белым платком и подносит к своим губам, целуя и поглаживая большим пальцем костяшки. — Не нужно. Пусть посмотрят. Так даже интереснее, — его тон размерен, спокоен, и Марта от него сама потихоньку приходит в себя. — Выносить свою личную жизнь на обозрение — дурной тон, чтоб ты знал, — Марта хмурится и всё же пытается стереть с его губ помаду, но после нескольких провальных попыток бросает это дело, понуро вздыхая. Времени у них уже не остаётся, а ей не хочется потом получать презрительные взгляды от других стажёров, будто она его любовница, а не ученица. Хотя одно начинает плавно перетекать в другое. Томас улавливает тонкую ниточку её мыслей за хвост по хмурости её лица и, приподняв за подбородок, хитро добавляет: — Я никому из них не позволю сказать единого нелицеприятного слова в твою сторону, Марло. Считай, что для меня это дело чести. — Которой у тебя нет, не так ли? , — она в неверии дёргает губами, чуть презрительно прищуриваясь. Томас показушно оскорбленно разворачивается, всплескивая руками: — Только не тогда, когда дело касается моих женщин. После их долгих поцелуев он выходит безо всяких зазрений совести с яркими отпечатками женских губ, размазанными на его собственных, на шее, на щеках и если судья и подсудимый пытаются что — либо сказать, только наигранно недоуменно ведёт бровью. «Что — то не так?» — обозначает этот жест, но внутри у Томаса все горит от осознания, что другие люди видят на нём это лёгкий знак принадлежности. Иногда ему кажется, что у Марты прав на него куда больше, чем просто на учителя с его теоретической помощью, потому что стоило ему только увидеть её перед выходом на дело с красной, червонной, бардовой, алой — любым оттенком красного — помадой у него моментально скапливалось нервное возбуждение, почти как при выигрыше в казино крупной суммы денег. Маленький подарок для Марты ему выходит немного боком и посвистыванием со стороны коллег, но Джефферсон ни капли не жалеет ни испорченного платка, ни того, что все увидели его в таком виде. Жизнь половины из его коллег скучнее передвижений черепах в террариуме, чего не скажешь о его — Марта стоит по правую руку от него, убирая от лица волнистые медно — каштановые волосы, и её рот пересекает ярко — красная смазанная молния, больше похожая на кривую работу слепого художника, нежели на работу около стены пятиминутной давности. И что особенного может быть в красной помаде? Всего лишь краситель, воск, перламутр и жир овец, ничего более. Такой состав должен больше отталкивать, чем подергивать каждый раз, когда пухлые женские губы благодаря ему становятся ярче, горячее, заметнее. Возможно — он более чем уверен — дело в самой Марте. Ей до невозможности идёт красный, и если бы она знала, насколько он её преображает, то у Томаса явно бы появились проблемы. Она и сама не понимает, насколько чудовищно может быть красивой и желанной. Он мгновенно заводится, но она отводит его от себя, поправляя уже его кудри вместо своих волос: нежно так, с деликатным подходом к каждой растрепавшейся кудряшке. Успокаивает и приструняет одним взглядом — её карие глаза иногда бывают до ужаса холодными и колючими, и здесь он над ней почти не властен, когда в их распоряжении мало времени; если Марта хочет что — либо прекратить, от своего она не отступится. Похожа чем — то на его жену. Эта мысль у Томаса мгновенно обрубает всякие посторонние мысли и наконец приводит их в холодный порядок, остужая голову. Нет, Марло не такая — убеждает он себя — Он сделал её почти полностью такой, какой захотел — это заметно по некоторым зажимкам насчёт короткого красного платья, неуверенности в правильности их действий, которые если он и может убрать, то только после долгих споров на эту тему. Марло любила с ним спорить, она никогда сразу не соглашалась разбирать дела четко под его указку. Упрямая. Ему это в ней нравилось. Эта черта характера поможет ей в работе, сделает её более заметной и яркой фигурой среди других адвокатов. Уже делала. Он чувствовал сильный прилив гордости, когда на одном из судов она вступила в словесную перепалку с Берром, аргументируя невиновность его клиента. По идее, он, как отвечающий за неё, не должен был такого позволять, но даже судья с интересом наблюдал, как эта девушка спорила с одним из самых известных адвокатов, не проигравшего ни единого дела за последнее время. Тогда они с Томасом не выиграли, но всё было впереди — заключительное слушание по делу обещало быть проведено на следующей неделе. Возможно, в этом была и её заслуга. — Ты была сегодня великолепна. Марта с удивлением смотрит на него. Неужели он и вправду оценил её попытку подхватить его манеру поведения? — Тебе нужно быть более наглой. И у тебя хорошо сегодня получилось примерить на себя новую модель поведения, — он накрывает её ладонь своей, прощупывая большим пальцем скачущий пульс на запястье. Марта чуть смущённо поджимает губы. Она никогда бы до встречи с ним не смогла бы сказать что — либо из того, что говорила сегодня на суде. — У меня был хороший пример перед глазами. Раньше Марта не проявляла к нему никакого интереса в каком — либо ином плане, несмотря на их близкое общение и её стажировку у него. Скорее ему приходилось ловить себя на мысли во время одной из очередной консультаций у него на дому, что у неё довольно красивая фигура, скрытая под слишком свободной рубашкой, тонкие вытянутые запястья, открытые из — за подвернутых рукавов, и целая копна, как и у него, непослушных кудрявых волос. Тогда он дал ей совет выпрямлять их перед судом: так будет смотреться солиднее. Но в какой — то момент на одном из вечеров после празднования выигрыша в крупном деле наркобаронов, несмотря на то, что Марта злилась на него, на поцелуй в её шею он не получил отказа. Её платье летело тогда как обёртка к ногам, красное, похожее на упаковку рождественского подарка. И вжимая её лицом в кровать Томас думал, что это увлечение продлится всего лишь одну ночь, как и все предыдущие до неё. Он по-крупному облажался и ошибся в этот раз. Их близкое общение после этой ночи закрепилось с завидной периодичностью. И он не мог отделаться от ощущения, что они с Мартой становятся непозволительно близки и в ином смысле: он впервые видит её слезы, когда она разбирает старые коробки с вещами старшего погибшего брата при переезде из квартиры ненавидимого ею дяди, она рассеянно гладит его кудри, когда он мутным пьяным взглядом упирается в альбом с фотографиями его умершей жены. Между ними невидимой дорожкой пролегал след из её красной помады, которую он советовал ей примерять на себя как можно чаще — и не прогадал. Он сам же клюнул на свой же крючок, заботливо всученный в её неопытные руки. Она могла по неосторожности подвесить его на нём, но не делала этого. Томас прекрасно понимал почему. Внутри она была и навсегда останется более благородной, чем он сам, и никакие напутствия с его стороны из неё это не вытравят. Она же Лоуренс. У них вся семейка такая. Но за её преданность Томас, пускай и не показывал этого, был благодарен. Более чем. У него возникало стойкое ощущение, что за его плечами есть тот, кто всегда успеет заставить его прикусить свой длинный язык. «Знаете, Вашингтон, за каждым успешным мужчиной стоит своя сильная женщина» — бросает он мимоходом на обсуждении нового дела, кидая взгляд за плечо Джорджа, на соседний столик, где, покачивая за ножку бокал, сидела она. Сегодня она была прекрасна, как и всегда, пускай на ней и не было ни алого платья, ни алой помады.