Un, deux, trois

      Молодость — самая необыкновенная пора, полная множества противоречий, рвущихся, как фонтаны летом в парке со всех сторон. Она напоминает собою путь, на протяжении которого тут и там попадаются камни. И мы стараемся их обходить: перепрыгивать, проползать мимо, пробегать, перелетать — зависит лишь от человека и достатка внутренних сил у него. У Марии Рейнольдс, как ей казалось, вся дорогая выложена из красных кирпичей, которые обойти сама судьба ей не позволяет. Мария знает — таков удел девушек из престижных, но не богатых семей. Если подворачивается возможность, за счёт дочери можно выбраться из проблем и зажить в роскоши. Марие девятнадцать и её выдают замуж за человека, которого она совершенно не любит. Первый камень особенно больно бьёт по коленке, когда он вылезает на дороге неожиданно. Она всегда мечтала стать художником, иметь свою студию, писать картины и зарабатывать на хлеб честным трудом, отдавая половину денег вечно ворчащим насчёт её наивного, по — детски трепетного взгляда на мир родителям. Она мечтала пройти сама через неудачи и падения, отпраздновать взлеты в кругу тех, кто мог бы стать ей близок, но так и не стал. После свадьбы с Джеймсом жизнь кардинально изменилась. Вдохновение для Марии стало настолько же редким гостем, насколько и нормальное физическое состояние. Первые полгода отношений у них были более чем размеренными, полными понимания друг к другу и взаимоуважения, но стоило бизнесу Джеймса рухнуть, как юная мисс Рейнольдс неожиданно превратилась из любимой, драгоценной жены, носящей в себе его будущее дитя, в игрушку для битья. Мария пыталась относиться к его нестабильному эмоциональному состоянию с пониманием. Она старалась поддерживать его даже несмотря на долго не сходящие после ссор темно - фиолетовые следы ладоней на щеках. Внутренний романтик видел в трагедии предвзятости Джеймса к менее обеспеченной жизни нечто близкое к позиции её родителей. Возможно, именно это сходство помогло ей долго выносить его выходки. Потому что когда - то — первое время — Мария все - таки его любила. Она терпела до появления их дочери. Тогда ситуация стала только хуже — малышка получала брани в своей адрес ни чуть не меньше, чем её мать. Вкупе с учёбой и попытками дополнительного заработка с её стороны она физически не успевала с ней сидеть. Приходилось нанимать няню, но и ни одна из них не могла долго вынести поведение Джеймса и увольнялась через неделю другую. Квартиру, взятую в ипотеку, тянуть приходилось практически одной и иной раз Мария задавалась вопросом: на каком из кирпичей она свернула не туда? И почему её жизнь вымощена лишь ими? Ненавидимым ею красным цветом... Что там говорить, Марие стало не до картин с красками. «По дороге из красного кирпича, моя милая…» Впервые она вновь взялась за карандаш в двадцать три года, когда перешла на третий курс и устроилась на ночную смену в закусочную официанткой. Она усердно зарисовывала в блокноте с записями по праву ещё один профиль его лица, один из многих, хранившихся на полях её тетрадей. Марией двадцать три и она без памяти влюблена в женатого мужчину, её преподавателя, человека с самым бойким умом и незаурядным сердцем. Она влюбилась в Александра в первый же день, когда он заступил на работу. Так уж получилось, но он стал — без особых усилий и злобных помыслов — очередным камнем преткновения её жизни и сердца. Их разговор в первый же день его заступления на работу возродил в Марие то, что она не надеялась в себе уже отыскать — надежду на лучшую жизнь. — Вы отвечали сегодня весьма неуверенно, мисс Рейнольдс. Отчего так? Я убежден, что в вас куда больше потенциала, чем вы с нами делитесь, — у Александра глаза карие, цвета топленого шоколада, и у Марии от одного близкого контакта с ними пересыхает в горле, а руки инстинктивно сильнее сжимают плечико красной потрепанной сумки. Голос у него мелодичен даже когда он не говорит перед толпой. Он обходит трибуну, на которой стоял почти все полтора часа без отдыха, опирается на неё ладонями и склоняет голову набок. Проявляет интерес, к которому Мария совершенно не привыкла. — Профессор Гамильтон… — Алекс. Вы можете звать меня просто Алекс. Он простодушно улыбается ей и — Марие, наверно, кажется — мир резко на несколько тонов становится светлее. А сердце у Марии бьётся в груди как нашедшая в себе силы улететь голубка. — Я обещаю больше стараться. — Несомненно, я верю вам. Его взгляд падает на книгу, выглядывающую из её сумки уголком, и Александр, поправляя выбившиеся темные пряди из тугого низкого хвоста, добавляет: — «Шоколад» — отличная книга. Вам она очень подходит. Витающие пылинки на солнце её ослепляют, на щеки ложится проклинаемый ею цвет. — Чем же? Он хочет заправить выбившуюся прядь её волос ей за ухо, но сдерживает себя. Всё - таки они не настолько были близко знакомы. — Я всегда представлял Виен Роше в красном. Из его кабинета она выходит взволнованная и неприглядно красная. С полными зарисовок блокнотом и ни единой мыслью, что с этим делать дальше. Александр напоминал ей солнце и столь сильно к нему она тянулась бы никогда, если бы не непроглядная тьма её личной жизни, сказывающаяся на внутренней натуре самой Марии. Она просто хотела избавиться от дисбаланса, найти покой и откровение в своей новой музе, лекции которой она записывала столь же скоро, сколь успевала его рисовать. Но не переступать черту. О нет, нет — нет, рушить жизнь по - настоящему дорогого ей человека она ни за что не стала бы. Но, признаваясь самой себе, Мария понимала, что будь она куда более счастливой, возможно, её сердце всё равно бы обратило свой взор на Александра. Он так много вкладывался в свою работу, что Мария не могла им не восхищаться. Восхищение всегда граничит очень тонко с влюблённостью: они являются друг другу соседями, как та же любовь и ненависть. В обеденные перерывы иногда они обсуждали книги и любимых авторов, давали друг другу советы, что почитать и посмотреть в ближайшее время. Мария всегда считала, что для любой книги есть определенное время суток и года — так информация в ней лучше усваивалась и подхватывалась читателем, точно донося мысли автора. Александр всегда слушал её с сонным любопытством, стараясь скрыть проглядывавшую мешками под глазами явную усталость за улыбкой и беспечными шутками. — Алекс, вам определенно нужно больше отдыхать. В свои тридцать четыре он выглядит чертовски привлекательно. Особенно когда невольно для себя начинает кокетничать с собеседником: тогда Мария чувствует, что её охватывает настоящий шквал из эмоций. Она сильнее сжимает в руках кофейную чашку, в то время как Александр остаётся расслаблен и весел. — Все мы отоспимся на том свете. Но, пока мы знаем с вами друг друга, то, боюсь, для меня это будет весьма проблематично, mon cherie. Потому что пока туда я не собираюсь, и вы стойко удерживаете меня здесь. Мария знала французский лишь наполовину, но некоторые клешированые обращения могла перевести с лёгкостью. И всё равно они казались ей необыкновеными и чудесными из его уст, волновали кровь так, будто ни к кому больше он подобным образом не обращался. Сокровенный кусочек счастья, вложенный в незамысловатые слова. И всё же Мария понимала, что лишь сильнее тонет в том, чему никогда не будет ответа. О, она знала, что Александр — человек чести. И последним делом на свете будет для него разрушение благополучия его семьи из - за какой - то там студентки. Мария им восхищается. Но в то же время ей становится тошно. Все мы до последнего, сколько бы ни были праведны наши мысли, надеемся, что объект наших симпатий поддастся пожару страсти, сжигающему нас самих. Такова устроена природа человеческая, и Фрейд на этот счёт определенно был прав. «Сознание — шабаш наших темных, непреодолимых желаний»* После встреч с ним она возвращалась домой окрыленной, что не могло оставаться долго незамеченным. Марие стоило быть осторожнее, хранить свои желания аккуратнее. Однако она не могла; её руки жгло от любви и страсти, она ночами на пролёт могла выводить на бумаге его образ, обрисовывая каждую родинку, каждую морщинку в уголках его глаз. В один из худших дней её жизни — их было много, ей было с чем сравнивать и из чего выбирать — Джеймс нашёл блокнот с зарисовками. Мария тогда по - настоящему испугалась его. Он не был взбешён. В его глазах плескалась тихая, нераспространенная темная злоба. Он сжигал их прямо у неё на глазах, держа Марию крепко пятерней за волосы. Она не смогла их закрыть. Не смогла бы отвести взгляд как от только что увиденной катастрофы. Слёзы слишком больно давили, от них картина мира резко бледнела, теряла краски и чернела, сужаясь до одной кучки пепла от рисунков с Александром. Её любимым дорогим Александром. В тот же момент она поняла: кончились счастливые дни. Кончились шоколадные сердца в розовых обертках и их посиделки в кафе после рабочего дня, его теплые взгляды и ласковые «mon cherie» в её сторону. Джеймс пообещал, что ещё одна такая встреча будет стоить их встреч с дочерью. И Мария понимала, что не могла рисковать последним дорогим человеком в её мире. Она вообще никогда не умела рисковать, как бы ей этого не хотелось. Даже ради собственного счастья. Мария сидела над кучкой пепла и безудержно плакала, прижимая его к груди, пытаясь сгрести его пальцами и всё равно роняя большую часть обратно на пол. У неё внутри билось сердце. Она умоляла Святого Валентина спасти хотя бы один из его осколков. Ей никогда не стоило забывать, что её дорога всегда была вымощена именно из красного кирпича. Цвета крови, чужих страданий и непокорной человеческому разуму боли.