Второе пришествие

Он не помнит, когда в последний раз молился с такой страстью. Возможно, с того самого дня, когда его жена отошла к Господу. Он любил её, в действительности отдал всего себя ей, считал, что тот союз был благословлён Небесами, и что однажды они вместе вошли бы во врата Эдема… только вот тогда он уже ничего не мог сделать, и смирился с решением Всевышнего. Сейчас всё было по-другому. Иосиф продолжает взывать к Божьей милости, сидя возле узкой койки, где лежит его «пленница». После её возвращения проходит день, затем второй, и третий, и седьмой уже наступает, а она скорее похожа на хладный труп, чем на живого человека. Она ничего не ест, даже через силу, совсем мало пьёт, не отвечает ему. Её отрешённый взгляд мученицы преследует Иосифа во снах, и он сам отказывается спать, дабы находиться поблизости, ломая голову над тем, как вдохнуть жизнь в это тщедушное тело. В полнейшем отчаянии он пытается отыскать ответы в собственной памяти. Ни один из его бывших последователей не доводил себя до подобного состояния, никто из них не искал смерти, по крайней мере войдя во «Врата Эдема». Иосиф помнит, каким отыскал Иакова много лет назад. Тогда они с братом приложили немало усилий, чтобы вернуть его к жизни. Но они вновь обрели друг друга, они были вместе. Семьёй до самого конца. Иосиф смотрит на женщину на постели: глаза её раскрыты, бледная кожа, волосы спутались. Он едва может разглядеть «гнев» под её выступающими ключицами. И неожиданно понимает, что должен сделать. Что делает пастор для своей паствы? Он говорит, наблюдает, заботится… и слушает. Дело было не в бункере. Мало ли, где именно на его плечи падёт очередное испытание. Да хоть в тюремной камере. Он обязан делать то, что должно, насколько это возможно. Иосиф просит у Господа сил и терпения, встаёт и наклоняется к женщине. В её коматозе ничего не меняется со времени озарения, но она стремительно теряет вес; из её тёмных глаз уходит жизнь; губы теперь всегда чуть приоткрытые, растрескавшиеся и сухие, а дыхание едва слышно. Отец поднимает её на руки, не ощущая тяжести, и относит в душевую. Там усаживает на деревянный табурет, неторопливо снимает с неё всю одежду и омывает, осторожно касаясь шеи, рук, груди. Словно бездушная кукла она сидит перед ним, ссутулившись. Вода стекает с её тела на плитку, просачивается в слив. Температура её не беспокоит, Деп не сопротивляется, никак не реагирует. Тогда Иосиф встаёт перед ней на колени (его белая рубашка и брюки в ту же секунду намокают) и заставляет взглянуть ему в лицо, придерживая её голову. — Как и ты, я тоже однажды потерялся. Это была кромешная тьма, непроглядная. Меня поднимали высоко-высоко, затем бросали вниз, и я падал в открытые воды, которые тянули меня на дно, — он приглаживает рукой её мокрые пряди и придвигается ближе. — И я плыл всё дальше и дальше. И я узрел обитель самозванцев, которые, как я осознал, не могли меня научить ничему, кроме притворства и разврата. Я понимал, что никогда не стану таким. Её стеклянный взгляд не меняется, она до сих пор вне досягаемости. Но спасти её, вернуть её, не просто дело принципа. Для него это непосильное испытание упорства, преданности и веры в то, о чём поведал Господь, словно единственный шанс искупить грехи и войти во Врата Эдема перерождённым. Это его крест, их Второе Пришествие. Без неё всему придёт конец, и ему не за чем будет жить. Господь оставит его умирать здесь в изоляции и диком одиночестве. Иосиф сжимает пальцами её виски, касается лбом её холодного лба и с упрямой настойчивостью повторяет снова и снова: — Вернись назад. Вернись ко мне… вернись. Она не отвечает, и тогда с его губ срываются внезапно слова, которые он старательно прятал на задворках своего сознания. Того самого, которое ещё связывало его с реальностью: — Не оставляй меня. Я не хочу быть здесь один… Иосиф ведёт её, закутанную в покрывало и босую, прямиком в «рубку». Здесь усаживает на стул, придвигает поближе стол и табурет для себя. Одна из ламп в комнате давно не горит, освещение скудное, но приятное. Когда Иосиф ставит в проигрыватель нужную пластинку, и в полнейшей тишине бункера раздаётся соблазняющее протяжное «Только ты», Деп будто бьёт током. Она дёргается с места, но Отец успевает надавить ей на плечи. Женщина садится обратно, а с её сухих губ срывается лишь одно: — Нет. Нет… нет… нет… — Я докажу тебе, что в моей власти спасти тебя. Даже если это причинит боль нам обоим, — он берёт с полки над рацией старый метроном, ставит посреди стола и садится напротив. — Не слушай музыку, не отводи глаза. Она не в силах сосредоточиться, Иосиф видит её тщетные попытки сообразить, что именно происходит, поэтому он просто запускает прибор. Женщина заметно нервничает, её покрасневшие глаза следят то за проигрывателем, то за метрономом на столе. Но Отец щёлкает перед нею пальцами, и Деп, словно просыпаясь, замирает, поймав его взгляд. — Не слушай музыку, не смотри по сторонам, не отводи от меня глаз, — повторяет он. Его руки сложены на столе, пальцы сплетены, но расслаблены. Его не волнует ни песня, ни чёткий ритм прибора. Он будто вне этой комнаты, вне мира, которого уже не существует. — В юности я был выучен тому, как распознать сущность человека. Когда ты столько скитаешься, ищешь, отчаиваешься и страдаешь, поневоле, рано или поздно, начинаешь видеть людей насквозь. Я разных людей повстречал в своей жизни, — ненадолго он прикрывает усталые глаза, борясь с воспоминаниями. — Большинство из них меня разочаровывали. Нет, я не искал выгоды, я всего лишь… ждал искренности. Хоть капля доброты, проявленная ко мне, давала надежду на то, что не все люди безнадёжны. Что некоторых я ещё буду способен спасти. Увидев тебя впервые, я ошибочно поверил в благоразумие… но драгоценная система, которой поклонялись все твои друзья, сотворила из тебя очередную бездушную машину. И ты ослушалась меня. «Только ты… можешь так меня изменить. И это чистая правда…» Дабы хоть как-то вытрясти из себя эту дьявольскую песню, Деп мотает головой и жмурится. Метроном ритмично тикает, но не мешает ей. Проходит минута, вторая, песня заканчивается, но несчастная находит в себе силы сопротивляться её влиянию. Она смаргивает влагу на глазах и снова смотрит на Отца. — Я так долго искал того, кто протянул бы мне руку помощи и вытащил из пучины океана, в который меня затягивало. Появлялись разные люди… Но все они только смеялись над моими попытками отыскать убежище. В их пустых глазах не было света, ничего ангельского, ничего, зачем я мог бы спасти их. Моя жена была… просто мнительной. Но пугающе добросердечной. Её жалость ко мне обернулась против нас. Господь забрал её у меня, потому что таково было моё испытание. Вся моя жизнь была полна тяжелейшего выбора, дабы я подготовился к тому, что грядёт! Дабы я осознал, что этот мир обречён, и заслуживает кары! Он качает головой, постукивая указательным пальцем по столу, и кажется встревоженным, нервным, а Деп понимает, что не может отвести от него глаз. Песня уже стихла, и метроном звучит где-то на задворках её сознания. Но Его голос куда громче любого звука в этой комнате. — Ты не бывала в Джорджии? Нет? Есть там один славный городок… пожалуй, даже на смертном одре своём мне не забыть его опасных ночных улиц, разбитых окон развалившихся хибар и пристроек, покосившихся крыш и запустелых дворов. И человека, жившего за кривым забором в доме, где для детей просто не было места. Для нас с братьями не было места в том мире. Нас разлучили, потому что соседям надоело слушать, как старый пьяница Сид избивает своих сыновей. Иосиф всматривается в лицо женщины, цепляется за её беспокойный взгляд и не сдерживает тяжёлого вздоха. — Когда тебя так калечат, когда доводят до потери сознания за то, что ты решил прочитать обыкновенный комикс… или защитить своего маленького братика от гнева отца, начинаешь привыкать, почти не плачешь и не сопротивляешься. Женщина дрожит, потому что ей становится холодно, несмотря на тяжёлое покрывало, в которое её укутали. С мокрых волос ещё стекают капли, к тому же здесь не настолько тепло. Но ни озноб, ни прохлада её не волнуют сейчас. — Жизнь проходила мимо нас. Никому не было дела до трёх искалеченных душ, разлучённых на многие годы. — Ни один ребёнок не должен страдать так… — срывается с её уст шёпотом. Но Иосиф нервно хлопает ладонью по столу, не позволяя ей договорить. — Мне НЕ НУЖНА твоя жалость! Я говорю об этом, чтобы ты поняла, почему я был избран. Почему я услышал Голос Божий тогда и почему начал собирать свою паству. Нас бросили на съедение хищникам, которые истязали нас, детей, хотя обязались дарить любовь и заботу. Специалисты сочли нас… дефективными, опасными. Плохая кровь, многие говорили. Так кому было дело, что над нами издевались, эксплуатировали, заставляли голодать, или били нас, унижали?! Человечество не удовлетворишь наверняка, и нас разлучили. Всю свою юность я провёл в одиночестве, свято веря, что Господь говорил со мной тем июньским днём, когда отец добивал меня на полу, в нашей гостиной. Я странствовал в поисках своих братьев, и меня не заботили материальные блага. Лишения, которые я испытывал, не заставили меня свернуть с пути. Так почему Всевышний обратился ко мне, обыкновенному мальчишке из среднего класса, выросшему в бедной семье с Юга? Ибо общество прогнило и извратилось. Оно отравляло наши жизни, не позволяло расти. Общество нужно было уничтожить. Лишь мученики, святые и избранные будут допущены к райским Вратам. Я знал тогда, придёт время, и я окажусь среди них, чтобы разделись вместе с ними свою судьбу. Метроном не замолкает. Деп кажется, что она снова слышит песню, эти строчки прочно засели в её голове, но она ничего не ощущает, кроме грызущего чувства пустоты внутри. Постепенно она осознаёт, где находится, почему она здесь и отчего ей так тяжело даётся каждый вдох. Она смотрит на мужчину и в его строгом взгляде видит пугающие образы. Ей слышится детский плач. — Почему мне дозволено говорить? Можно ли доверять мне? Возможно, потому что я не собирался спасать твою душу. Я хотел спасти человечество, тогда и именно тогда, на этой Земле. Я говорил о жизни и смерти, о том, что способен был помочь людям пережить грядущий хаос. Он наклоняется чуть ближе и одаривает её тяжёлым осуждающим взглядом: — А ты отняла у меня эту возможность. Ты забрала всё, ради чего я страдал, и терпел боль, и голодал, и не досыпал! Ты убила мою семью. И всё потому, что поверила системе больше, чем своим собственным глазам. — Но вы заставляли людей слушаться вас. Вы заставляли их и уничтожали, если они сопротивлялись… — Невинных не существует, я знаю это! Скольким пожертвовала моя семья, чтобы привести их к Его свету? Чтобы указать им путь, их место в этом мире! В конце концов многие поверили нам, пусть и не сразу, но они были готовы к перерождению. Дурацкая песня крутится в её голове, не останавливаясь, вместе с раздражающим тиканьем метронома, и Деп хочется сжать виски руками и надавить так, чтобы кровь из глаз потекла. Потому что ей больно, потому что Отец не отпускает её, и она просто не может не слушать его, она не способна не смотреть на него. — Те же, кто не увидит чудес и знамений, не уверует. Сколько мы навлекли на себя катастроф? Сколько новых угроз нависло над нами? Мы прогнили изнутри настолько, что заслужили более, чем просто наказания. Разве ты не видишь?! — он вдруг хватает её руку, накрывает своими ладонями, и женщину словно парализует. — Я не просил ни денег, ни славы, мне было всё равно, богаты они были или бедны. Всё, чего я просил у них — посвятить свои жизни Эдему, прекратить борьбу и вместе встретить новый рассвет! Неужели в своём сердце ты не отыщешь правду? Неужели, увидев меня впервые, ты распознала только угрозу? Она ещё помнит, как впервые его увидела. Нет, она не испугалась, и уж тем более не увидела в нём угрозу. Как и другие, те, кто его окружал, она осознавала — в нём было нечто, что заставляло людей слушать. Она не хотела арестовывать его тогда, она чувствовала, что просто не сможет этого сделать, потому что её действия обязательно дали бы старт некой катастрофе. Но по долгу службы была обязана. И стала той, кто отказался уйти. Её рука всё ещё ощущает его ладони, тёплые пальцы касаются её кожи. Этим прикосновением он не даёт ей отстраниться, хотя не давит, не применяет силу. И ей страшно лишь оттого, что она не знает, хочет ли отстраниться. — Ты считаешь меня манипулятором. Ты думаешь, я притворщик и садист, — теперь улыбка проступает сквозь его непроницаемую суровую маску. — Мы жили в циничном мире, окружённые лжецами, готовыми исказить всё, чего они не понимали. Моё послание пугало их, ибо они были недостойны, они предпочитали насмехаться надо мной, издеваться, словно я был безумцем с улицы. Но я знал, что конец их был близок. Меня лишь печалило, как их ложь отпугивала тех, кто всё ещё мог довериться мне, кого можно было уберечь… И тогда я увидел, на что ты способна. Он отпускает её руку, останавливает тикающий прибор, затем подходит к проигрывателю и включает пластинку заново. А Деп будто впервые слышит проклятую песню. Голова гудит, слегка подташнивает, но в остальном она… это просто она. Ненароком она замечает, что рубашка Иосифа тоже мокрая, и отчего-то никак не может вспомнить, почему так. — Я знаю, что ты устала. И ты страдаешь. Я хочу лишь одного. Чтобы ты позволила тебе помочь, — он возвращается и снова садится за стол. — Я избавил тебя от одной ноши. Нужно двигаться дальше. Теперь исповедуйся. — Нет, нет, я не могу… нет… — Деп мотает головой. — Исповедуйся мне. Расскажи мне всё и очистись. Обещаю, ты не услышишь ни упрёка, ни осуждения. Доверься. Он складывает руки перед собой и глядит на неё в упор. Она молчит, кривя губы, подыскивая нужные слова, правильные слова. Ей дурно, но сил, чтобы говорить, достаточно. Замечая её замешательство, Иосиф неожиданно спрашивает сам: — Ты была любима, ты говорила об этом. Она устало кивает. — Кем же? Отцом? Мужем? Деп чувствует, как сердце её сжимается от тоски. Так не должно быть, всё неправильно. Всю свою жизнь она старалась делать то, что правильно… Она лишь отрицательно мотает головой. — Матерью? Деп издаёт нервный смешок, но едва вспомнив улыбчивое лицо своей матери, спокойно произносит: — Мама всегда знала, как нас утешить. У неё был дар спасать людей, — Деп всё же смотрит ему в глаза. — Ей даже не нужно было ничего делать. До сих пор не понимаю, как ей удавалось с такой лёгкостью защищать нас. — Нас? — переспрашивает он. — Меня и моего отца. Моё детство не назвать беззаботным, но мне не нужно было беспокоиться о крыше над головой, о еде или развлечениях. Отец был… трудным. А мама умела сдерживать его неуёмный нрав. Когда притягиваются такие разные люди, буквально две противоположности, возникает невидимая нить, связывающая их… Женщина почти улыбается, но горечь воспоминаний оказывается сильнее. Здесь ей не перед кем сдерживать эмоции. Сид прав, бессмысленно скрываться или юлить. Мир уже сгорел, так кому какое дело, что испытает она, рассказав о своих чувствах? Человек, сидящий напротив, открылся ей, и его упрямая вера должна стать неким доказательством того, что ему можно довериться. Деп решает, что сегодня ей не за чем притворяться. — Эта нить не даёт их порокам раскрыться. Наступают гармония и мир. Но ничто не длится вечно, — она вздыхает, опустив глаза, и смотрит на пальцы Иосифа. — Когда эта нить рвётся, всё летит к чертям собачьим. — Как скоро ты потеряла её? — Я вела достаточно осознанную жизнь, когда мамы не стало. Отец и при ней любил выпить лишнего, а после маминой смерти его ничто больше не могло сдержать. А я не мешала ему. Мне было всё равно, ведь я так долго себя убеждала, что мы не любили друг друга, — она качает головой и кривит губы, чтобы не выдать себя с потрохами. — Он всегда уповал на Господа. Полагал, всё, что ни происходит, случается по Его воле, и ничто уже не изменится. Если были деньги, он их тратил. Если он пил, то до беспамятства. Если я не возвращалась домой, значит, так должно быть, и меня никто не ждал. Деп утирает слезу с щеки и пожимает плечами. Иосиф внимательно наблюдает за ней, на его лице не меняется выражение холодной невозмутимости. — Мы недолго прожили вместе. Глядя на то, как он разрушал себя, я стремилась сбежать, потому что не хотела быть похожей на него. Так что военная академия стала моим новым домом. — Там тебя научили убивать? — Там меня учили скрывать свои эмоции. Но я и так не отличалась желанием раскрываться перед кем-либо. Отец видел меня насквозь… В нашем последнем разговоре он проклял всё, что нас связывало. И с тех пор, как уехала из дома, я его не видела. — Не думаю, что снова хочу об этом говорить…       — Слушай, мне кажется будто ты только и делаешь, что заставляешь меня просить прощения. Снова и снова ты убегаешь, а что я? Я разве не заслужил прощения?! — Мама всегда говорила, будто ты искренне любил её, и что любовь должна быть добровольной. А со мной ты ведёшь себя так, будто я твоя рабыня, но то, как ты относишься ко мне, это вовсе не любовь. Я вообще сомневаюсь, что ты знаешь, каково это, любить или быть любимым. После маминой смерти ты уничтожил всё, что было. Меня и свою душу, если она у тебя вообще была!       — Если ты думаешь, что узнаешь когда-нибудь другую любовь, то горько ошибаешься. Господь всё видит, маленькая паршивка! Ты и я — вот, что такое любовь. — Прекрати притворяться Мессией, который думает, что спасёт мою душу! Разве твоя дочь не заслужила заботу? Поддержку? Рядом с тобой я ощущаю себя в рабстве.       — Рабство?! Твоя жизнь принадлежит мне. — Я никому не принадлежу, лишь себе!       — И кто тут из нас эгоист? Катись отсюда прочь, давай! Ты всегда будешь обязана мне! Всегда будешь жить с мыслями о том, чем я пожертвовал для тебя! Ты навсегда запомнишь, чем я пожертвовал! Громкий голос отца звучит в её голове, подобно раскату грома. Их последний разговор ей никогда не забыть. Деп молчаливо льёт слёзы, потому что знает, он был прав. Потому что Иосиф Сид тоже был прав. Он нёс свою правду способами, внушавшими лишь ужас, но истина не меняется. А она думала, что на службе у общества сумеет отыскать себя, сможет ощутить себя принадлежащей этому миру. Но в итоге всё, что осталось от неё — лишь гордыня и эгоистичный синдром одиночки. Почему это случилось с ней? А почему трое братьев были разлучены, и система вырастила из них психопатов? Дело не в Боге и не в вере в провидение. Дело не в голосах в голове или желании убивать. Всё дело в ней, в любви, которой они оказались лишены. Их измучили и растерзали в мире, где для них не оказалось места. Сквозь слёзы женщина смотрит на безумца, который не отрёкся от своих идей, несмотря на все лишения и горести. Ради своей семьи, ради того, чтобы обрести мир и покой, он пошёл против системы, против всех законов этого гнилого мира, пошёл до конца… потому что однажды люди не сумели спасти несчастного мальчишку из городка в штате Джорджия. Деп утирает глаза и делает глубокий вдох. Ей всё равно, говорит ли с Иосифом сам Бог, существует ли Голос, и была ли она избрана для того, чтобы создать новый мир вместе с ним. Она знает, что они похожи, и кроме него у неё нет ничего и никогда не будет. Знает, что она виновна перед ним. А ещё перед человеком, которого бросила когда-то давно наедине с его демонами, и она так и не заслужила прощения. — Я должна была вернуться. Но всю жизнь мне твердили о границах, которые я никогда не пересеку. И я пряталась, чтобы притворяться той, кем меня хотели видеть. Я ненавидела себя за это, и ненавижу до сих пор. — Это значит, ты осознала, как общество обошлось с тобой. Как оно использовало тебя, окружив ложью и алчностью, — говорит Иосиф, протягивает руку, затем касается пальцами её запястья, и Деп поднимает к нему глаза. — Они твердили, что ты была слабой, потому что отказывалась принять их нечестивые, эгоистичные правила! Они убеждали тебя, будто ты недостойна их мира, потому что стремилась к чему-то более великому, чем материальные блага. Меня они называли больным и неполноценным, хотя я был всего лишь одиноким сиротой! Но сейчас разве ты не услышала моих откровений? Разве я не принял твою исповедь? Не ощутила свет, к которому так долго стремилась? Деп всё же не видит света в этой кромешной тьме, она видит только его искрящиеся глаза и чувствует, как его рука сжимает её, и ей тепло от этого прикосновения. Она и сама не понимает, зачем, но кивает в ответ. — Для нас ничего не кончено, слышишь? Твоё место здесь, рядом со мной! Ибо Голос говорил мне о том, что я не буду одинок, вступая на новую землю. Рука об руку мы войдём во Врата Эдема, и это будешь ты. Когда придёт время, мы возродим наш Рай и вернёмся к нашей семье. А если ты поверишь мне… Он берёт её руку в свою ладонь, наклоняется и целует её пальцы, крепко сжимая. Так крепко, словно желает передать ей свои силы через это прикосновение. — Если поверишь мне, мы больше никогда не будем одиноки. После исповеди проходят считанные часы, когда Деп сама присоединяется к нему за трапезой в главной комнате. За пару месяцев одна из стен «рубки» успевает покрыться внушительным количеством нацарапанных отметин. Иосиф сам отсчитывает дни, это помогает не выпасть из реальности, насколько вообще возможно. Деп больше не сторонится его компании. Она может спокойно наблюдать, пока он читает вслух книгу или пишет в дневнике. Когда перед сном он целует её в лоб, ласково приглаживая ладонью спутанные волосы, она прикрывает глаза. Иосиф пытается угадать — не желает ли она видеть его так близко, или она наслаждается его прикосновением, так как он стал наслаждаться её присутствием рядом. Она всё ещё молчалива, и это его беспокоит. Услышав однажды, как она молится в темноте, согнувшись пополам под одеялом на своей койке, Отец недоумевает, почему она до сих пор просит прощения у Всевышнего. Она молится за всех своих приятелей-грешников, и даже за него. У Господа она просит, чтобы Иосиф Сид простил её, потому что она не сможет дальше жить с этим грехом. Одна из последних записей в дневнике Иосифа гласит: «Помощницу терзает чувство вины. Я уже думал о том, чтобы убить её из милосердия. Но вместо этого я помогу ей осознать моё всепрощение, и она поверит. Пусть поймёт, каково это, быть судимым, когда судишь не ты. А потом, когда в ней не останется ничего, кроме чувства голода, я открою ей правду. Она ещё нужна Господу. И мне тоже».