Доброй ночи, Микеле.

Микеле проснулся на полу на кухне, абсолютно не помня, когда заснул. Спина и ноги страшно болели, будто он всю ночь вагоны разгружал. Микеле поднес руку к глазам: она целиком покрылась редкой серой шерстью, оставив открытыми только ладони. Ногти стали толще. - Доброе утро, - тихо пробормотал он, с трудом поднимаясь на ноги. Колени отказывались полностью разгибаться, поэтому он на согнутых ногах прошел в ванную, и не сдержал стона, увидев себя в зеркале: уши заострились, покрылись шерстью и поднялись выше уровня глаз. Глаза целиком пожелтели, отчего вертикальные зрачки стали отчетливо видны. Верхняя челюсть выдвинулась вперед. Однако лицо шерстью не покрылось, не считая крупных серебристых бакенбард. А вот грудь уже покрылась шерстью целиком. - Ну радует то, что я точно не волк. У волков зрачки ведь не вертикальные? - спросил он у своего отражения. Отражение обреченно покачало головой. - Ну и кто я? Отражение усмехнулось, скаля зубы, позволяя Микеле увидеть выдвинувшиеся клыки. Он осторожно потрогал их языком. Мелькнула мысль о том, что отсылать Флорана было неудачной идеей, но он загнал ее подальше в сознание. - Еще не хватало, чтобы он увидел меня таким. И вообще, разве оборотни не превращаются мгновенно с дикой болью и теряя рассудок? И превращаются ли тогда они обратно? Отражение пошевелило ухом. Микеле это рассмешило, и он пошевелил им снова. - Ну хоть ушами шевелить научился, это плюс. Микеле провел у зеркала еще минут десять, играясь с новой способностью, пока урчание в животе не заставило его плестись на кухню. Взгляд сразу упал на стоящую на столе кастрюлю с мясом. Микеле рукой сбил ее на пол, сел рядом с куском мяса, вывалившемся из несчастной кастрюли, и вцепился в него зубами, отрывая куски и помогая себе руками. Мясо кончилось слишком быстро, и Микеле, не убираясь, вернулся в ванную. - Больше мяса у меня нет. Не думаю, что мне этого хватит, - обратился он снова к своему единственному собеседнику. Отражение пожало плечами, и Микеле поморщился от неожиданной боли. До этого плечо сильно кровоточило, и бинты приходилось менять каждые четыре часа, а сейчас прошло около суток, а крови не видно, да и боли не было, если плечом не шевелить. Микеле осторожно снял бинт, повернулся спиной к зеркалу и посмотрел на плечо. На месте раны не росла шерсть, и там была лишь гладкая кожа. - Лысый я какой-то, - пробурчал Микеле, разворачиваясь лицом к зеркалу, - Однако если я хочу как-то существовать, надо будет купить еды. Отражение было согласно. - Эти штаны не годятся. Я даже ноги не разогну, как я их вообще надену, - бормотал он, разглядывая свои скорее ласины, чем брюки, - Поэтому прости, Флоран. В свободных джинсах Фло согнутые ноги были не настолько заметны, равно как и рубашка Флорана с поднятым воротником отлично скрывала шерсть. Солнечные очки, шляпа, носки. С ботинками вышла проблема: выросшая нога не влезала в ботинки. Пришлось довольствоваться домашними тапочками. И в таком крайне странном виде Микеле вышел из квартиры. Ему повезло: по пути никто из знакомых не встретился, он без приключений дошел до магазина и купил десять кило говядины. Охранники косо на него косились, но трезво рассудив, что "покупатель всегда прав", приставать не стали. На обратном пути было хуже. Мясо грузило плечо, и Микеле укусил себя за губу, чтобы не заорать. Солоноватый привкус крови заставил его забыть о приличиях, он сунул один из пакетов в зубы, второй взял в здоровую руку и на согнутых ногах добрался до дома. Консьержка, проигнорировавшая его выходившего, отказалась впускать его. Микеле тихо зарычал, только усиливая дурное впечатление. Не в меру полная тетка вышла из своей "конуры" и начала орать на него. "И кто тут еще оборотень?" - подумалось Микеле, пока он засовывал в рот ручку второго пакета и опускаясь на четвереньки. Он чуть не рассмеялся от выражения лица консьержки, когда он резко выпрямил ноги и скачками помчался вверх по лестнице, таща в зубах десять килограмм мяса. Зубы ныли от такой нагрузки, но ему хватило половины минуты, чтобы оказаться в своей квартире, чудом не потеряв тапочки, и весьма тихо закрыть дверь. Пусть потом будут обыскивать подъезд, он отсюда больше не выйдет. Раздевшись прямо на пороге и оставшись в одних трусах, Микеле тихонько завыл. Происходящее ему нравилось все меньше и меньше. Спина, ребра и плечо нещадно болели. И, кроме всего, он страшно устал. Еле добравшись ползком до кровати, он взобрался на нее, лег на живот, подобрав под себя ноги, и, положив голову на руки, заснул беспокойным сном.