Mein Faible

Кругом свистели пули, гремели взрывы, жужжали самолёты и танки, почти беспрерывно, и военный госпиталь для опасно раненых перешёл к фашистам. За эти сутки немцы прошли далеко – больше половины всех лечащихся и некоторая часть медперсонала так и остались в обшарпанных стенах бывшего Севастопольского медицинского университета. Разумеется, о смене власти обитателей этого заведения никто не предупредил, и сейчас, когда бой был почти закончен (хотя бы на сегодня), этим занимался Клаус Ягер, 35-летний штурмбаннфюрер Рейха. Именно здесь должна была располагаться его часть, ведь госпиталь сохранился, пожалуй, лучше всего. К тому же нескольким его солдатам необходима была срочная помощь, а врачей было мало. Он шёл по коридорам быстро, торопливо осматриваясь на наличие небольшого, но желательно свободного помещения. Он ловил ненавистные взгляды русских раненых, некоторые бросались на него и его солдат, что шли позади, но большинство было просто не в состоянии встать с кровати. Кто-то из его подчинённых читал бумагу о том, что лагерь переходит Третьему Рейху, а все, кто находится здесь, теперь пленные. Один из более здоровых красноармейцев крикнул в след ругательство. Был выстрел. Клаус остановился и посмотрел на окровавленную больничную койку. Один из лейтенантов убирал в кобуру пистолет. – Кажется, командование выдало вам патроны для войны, а не для стрельбы в убогих. Для этого есть полицаи. Ягер пошёл дальше. Он не любил такое. Это заставляло его считать себя трусом, а не воином. Впрочем, если бы его спросили, он не согласился бы быть солдатом. Когда-то давно, лет в 17, он мечтал быть музыкантом, однако был отдан в военное училище. Ягер не любил воспоминания, не любил думать о том, что он здесь лишний. Эта война обещала ему и его семье хорошую жизнь на родине, а о том, правильно ли он поступает, штурмбаннфюрер старался не думать. И придерживался, пожалуй, только одного правила, быть воином, а не убийцей. Он подошёл к двери в конце коридора. Закрытые двери и надпись красным на стекле. «Операционная». Двери распахнулась со скрипом. Трое у стола. Двое испуганно смотрели на армейцев, третий стоял спиной. – Поднимите руки! – резко потребовал Клаус. Двое подняли руки. Третий не остановился. – Поднимите руки! – повторил Ягер слегка раздражённо. Его адъютант достал пистолет и приставил к виску врача. – Я держу артерию. Если отпущу – он умрёт, – на чистом немецком произнёс человек в белом халате. Голос был женский. Этот голос Клаус будет помнить ещё долго, эхом слышать в каждом выстреле и стоне, он будет мерещится и вызывать лёгкий тремор в руках и мурашки по спине. Но в тот момент он лишь задумался на несколько секунд, и решил, что настраивать врачей против себя неразумно, поскольку у него несколько человек раненых. – Я позволю вам завершить операцию, если после вы поможете моим солдатам. Девушка кивнула. Обещание с обеих сторон было исполнено. Тем же вечером штурмбаннфюрер пригласил её к себе. Девушка не сопротивлялась, не выказывала недовольства. Кажется, ей было все равно. Это удивляло мужчину. – Меня зовут Клаус Ягер. Немец протянул руку. Врач устало подняла на него глаза. Никакого вызова. Одна лишь усталость. – Берта Вишневская. Руки она не подала. – Вы понимаете, что я должен расстрелять всех, кто сейчас находится здесь? В том числе и вас, – размеренно тихо спросил Клаус. Берта ухмыльнулась. – Вряд ли стоило ждать другого. – Отнюдь. Я сохраню вам жизнь, если вы будете лечить моих солдат. Вишневская нахмурилась и устало потерла глаза. – Знаете, Клаус, я так устала от войны, что лично пожму вам руку за такой подарок, как смерть, – в словах не было ни капли драмы или наигранности. Ягер понимал это. Он тоже устал чертовски сильно. Он тоже не боялся смерти. Единственный вопрос, который мучал его в тот момент: кто позволил женщине оказаться в этом аду? Это не справедливо, против правил, не по-мужски. Он видел много трусливых мужчин, которые умоляли сохранить им жизнь, а она стояла перед ним с идеально прямой спиной и потухшим взглядом и просила о смерти. – Я позволю уйти остальным, – сухо констатировал он. – Я согласна, – она ответила так скоро, словно давно все решила для себя. – Неужели вам не страшно оставаться одной? – невольно сорвалось у Ягера. – Нет, – сухо ответила Берта. Штурмбаннфюрер кивнул и позволил девушке уйти. Он ещё долго думал: неужели она не боялась оставаться здесь одна, среди захватчиков, жестокого обращения, насилия или просто того, что её убьют. Прошло достаточно времени прежде, чем она случайно упомянула ответ на этот вопрос. Если бы Берта вернулась, скорее всего, её ждал расстрел. Впрочем, Клаус Ягер перестал бы считать себя мужчиной, если бы не попытался быть мужчиной даже на войне. Той же ночью он распорядился выделить для Вишневской небольшое отдельное помещение с кроватью и письменным столом. Ягер запретил своим солдатам любую агрессию в сторону Берты, аргументируя это тем, что они в первую очередь воины, а на войне не пристало воевать с безоружными девушками. Он также убрал от неё охрану – Клаус был уверен, она не будет пытаться бежать. Последующие несколько месяцев, начиная с этого дня, стали наиболее противоречивым моментом за всю жизнь Ягера. Клаус одновременно был самым счастливым и самым несчастным человеком на Земле. Возвращаясь к этому периоду спустя время, мужчина честно отвечал себе, что ничего не стал бы менять. Первые несколько недель они почти не общались, но штурмбаннфюрер в деталях запомнил тот момент, когда впервые подумал о Вишневской не как о полезном специалисте в своём штабе, а как о женщине. В тот день было много раненых, её одежда – чёрные брюки и солдатская рубаха, поверх которых и надевался обычно операционный и фартук, были пропитаны кровью. Он случайно наткнулся на неё в одной из санитарных комнат, когда делал обход. Выстиранные вещи висели на проволоке, а она сама сидела рядом на подоконнике в простом белом платье и внимательно смотрела на краснеющий закат. На острые плечи спадали мокрые волосы. Лёгкий ветер колыхал её платье. Она казалась призраком. Почти прозрачный образ, который не подходил для этого ада. Залетный ангел, которому опалил крылья огонь войны. – Уйдите. Вы – лёгкая мишень для снайпера, – тихо проговорил Клаус. – Уверяю вас, я не сильно дорожу своей жизнью предателя родины, – слегка вздрогнув, ответила она. Ягер кивнул и сел на тот же подоконник рядом. – Вы спасли несколько десятков жизней своих товарищей. Вы помогаете моим людям. По-моему, врачебный долг исполнен сполна. Они молчали ещё долго. Но вот последние лучи солнца исчезли с небосвода. На город опустилась ночь. Берта встала с подоконника, собрала свою одежду и собралась уходить. – Уйдите оттуда. Вы – лёгкая мишень для снайпера, – коротко бросила она перед уходом. Ягер рассмеялся и медленно пошёл проверять ночных постовых.