Mein Faible

Клаус вёл машину по пустынной лесной дороге. Было раннее утро, около 3-х часов. Весенняя погода радовала: в это время на горизонте уже был виден закат. Кроваво-красный закат. Автомобиль ехал спокойно, под колёсами гремели маленькие камни и шелестела мокрая трава. В такой тишине нельзя было не различить звук другого автомобиля. Он нёсся быстро, догоняя машину Ягера. Это был служебный «Мерседес». Возможно, он ехал на важное задание, но Клаус явно был другого мнения. Он с силой нажал на педаль газа. Однако из-за поворота выехала ещё одна машина, перекрывая узкую дорогу. Ягер дёрнул руль вправо, но низкая обочина подвела — колесо застряло. Он как мог жал на педаль газа, но это было бесполезно. Мокрая глина затянула колесо. Это был конец. Высокие офицеры в форме СС вышли из автомобилей, предварительно достав оружие, и направились в сторону Ягера. Он понимал — сопротивление бесполезно, его окружили, лучше не усугублять ситуацию. — Штандартенфюрер Ягер, выйдите из автомобиля с поднятыми руками! — заявил один из офицеров. Он не показывал никаких эмоций, только пристально смотрел на Клауса одним глазом — второй закрывала повязка. Ягер прикрыл руками лицо и тяжело вздохнул. Это был провал. Худшего визита на родину нельзя было ожидать. — Mein Vaterland, — с истеричной усмешкой высказал он, прикрывая глаза. Офицеры, окружавшие машину, недовольно переглянулись. — Штандартенфюрер Ягер выйдите из машины. Клаус повиновался. Ему ничего не оставалось кроме слепого повиновения. Открыв дверцу машины, он сразу поднял обе руки в воздух, показывая, что безоружен. — Штандартенфюрер Ягер! — одноглазый человек, говоривший до этого ровным холодным голосом, рявкнул, как дворовый пёс. — Вы обвиняетесь в государственной измене, связи с врагом. А главное — в предательстве своей родины, своего народа, своей идеологии и своего вождя! Вы арестованы! Ягер не мог думать ни о чём в этот момент. Он смиренно прошёл до автомобиля офицеров СС и сел на заднее сиденье, как было велено. Это были люди из гестапо. И сейчас его ожидает допрос. Клаус сидел на еле стоявшем деревянном стуле, его руки были скованы наручниками. Единственное, о чём он рассуждал — что будет с Бертой и ребёнком, с его родителями. Все они на нейтральной территории в безопасной Швейцарии, но это не спасало от мысли, как Берта отреагирует на новость об аресте и его расстреле. В этом событии сомнений не возникало. В камеру вошёл офицер. Он был староват на вид, но необычайно бодр. Дверь в камеру хлопнула, но не запиралась. Как будто ждали кого-то ещё. — Что же, штандартенфюрер, родину продали? — седовласый старик противно усмехнулся, размахивая плетью в руке. Ягер молчал. СС-овцу это явно не нравилось. Он ударил плетью по спине. Клаус завыл от боли. Удар пришёлся по старым шрамам. — Чего ты вопишь, предательская свинья? Раз было таким бременем нести службу — не шёл бы в наши ряды. Ты не достоин жизни. Ягер и не собирался отвечать. Он и не стал бы, просто потому, что не знал ответа. Ему пришёлся новый удар плетью. Больнее старого. — Кто? Кто помог тебе сбежать и пересечь границу?! Хлыст взмахнул, попав по лицу, бил в шрамы. Швы разошлись, кровь стекала по щеке и падала на пол. Ягер кричал от боли, срывая связки. С минуту старик просто пристально рассматривал его, шагая по камере. В его серых глазах противно сверкнул блеск навязчивой идеи. — Почему все допрашиваемые — ненормальные болваны? Вам так нравится мучать себя? Изматывать? Терпеть боль? А ради чего? Он говорил это, не смотря на Ягера. Ждал, что и после этого не добьётся от того реакции. Затем офицер подошёл к нему и просто взглянул в глаза, словно стараясь найти слабое место. — Чем ты лучше нас? Ты в тысячу раз хуже! Ты такой же палач, как и мы, такой же убийца людей! Но ты после всего сделанного трусливо сбежал, притворяясь хорошим… Старик засмеялся, он выжидал и тянул время, осматривая Клауса с ног до головы. Ягер трясся. Он не мог контролировать своё тело. В гестапо служили костоломы, но некоторые из них отличались любовью к психологии. — Замёрз? Или я сделал тебе больно? — он спросил это на контрасте, между фразами фанатичного палача по-отцовски. Штандартенфюрер прикрыл глаза. Терпеть становилось труднее и труднее. — Если же ты волнуешься за жену и ребёнка, не переживай, Шварц наверняка напоил их чаем… — начав спокойным голосом, он перешёл на крик. — Или вылил ведро ледяной воды во время пыток! Ягер неосознанно дёрнулся. Взглянув на свою руку, он заметил кольцо на безымянном пальце. Забыл снять его. Старик заметил, куда смотрит Клаус. — Да, ты забыл про кольцо. Ты подписал своей жене и ребёнку смертный приговор. Штандартенфюрер скептически посмотрели на офицера. Это было невозможно. Они не могут достать Берту из Швейцарии. Они знают о том, что он женат, и только. Это ничего не решает. — Спрашиваю в последний раз: ты будешь отвечать на заданные тебе вопросы? Ягер даже не знал на них ответа. Он думал о том, что они не могли узнать про их женитьбу. Вероятно, это был блеф. А если за ним всё это время наблюдали… Клаус слишком увлёкся мыслями, старик потерял терпение. — Всё. Время на раздумье вышло. Приведите! Прошло несколько страшных минут. Самых страшных в жизни Ягера. Он дрожал всем телом, глядя в потолок сумасшедшим взглядом. Теперь просто молился. Однако железная дверь открылась, и одноглазый офицер завёл в камеру Берту и маленького ребёнка. Он поставил их, прислонив спинами к стене, а сам достал из кобуры пистолет и перезарядил. Клаус потерял всё, что мог иметь человек в его положении и состоянии. Последняя клетка здравого смысла сгорела огнём ненависти к самому себе. — Прошу! — он тяжело откашлялся, сплюнув кровь. — Нет. — Слишком поздно. Одноглазый офицер навёл дуло, прогремел выстрел. Тело ребёнка, с пулевым отверстием в районе лба, упало на грязный пол, истекая кровью. Берта закричала, из её глаз уже давно лились слабые слёзы. Она сползла вниз по стенке, дрожа, пока её сжимало от боли. Ягер не успел осознать произошедшее. Он смотрел на мёртвое тело и просто не мог в это поверить. Это похоже на ужас. На кошмар всей жизни, который случился наяву. Кровь на щеке смешалась со слезами. Пустота, разрушаемая душевной болью и непониманием. Отказом принимать происходящее. — Расправься с девчонкой, — приказал старик. Клаус из последних сил закричал «нет», но его крик смешался со звуком выстрела. Он смотрел на тело Берты, на котором начала проявляться кровь, пока по глазам не ударила плеть.

***

— Клаус! Проснись! Клаус! — мужчина открыл глаза. Над ним в белой сорочке стояла Вишневская. На лице девушки читались сочувствие и недоумение. Ягер сел на постели и внимательно посмотрел на жену. — Ты почему не спишь? — немного подумав, спросил Клаус. — Я разбудил своими криками? Берта улыбнулась и провела рукой по взмокшему лбу мужа. — Была гроза, и Саша проснулся. Я встала, чтобы снова его уложить, — с этими словами девушка подала Ягеру стакан воды и таблетку. Клаус посмотрел в дальний угол комнаты. Там стояла кроватка, из неё весьма озадаченно на него смотрела пара таких же, как у него, голубых глаз. Мужчина тяжело вздохнул, встал и подошёл к сыну. — Я снова забыл закрыть дверь на балкон, прости, Алекс. Клаус посадил сына на руки и вернулся обратно в постель. — Ну и что нам теперь делать? — спросил он у Берты, пытаясь при этом не позволить ребёнку вырвать у него клок волос. — Понятия не имею, — вздохнула фрау Ягер. — Мы уже полгода в Швейцарии, а он все ещё не до конца привык. — Может, почитать? — немного подумав, предложил Клаус. Берта кивнула и вынула из прикроватной тумбочки толстую книжку, привезённую из СССР. — Пока не укладывай, у тебя на руках он лучше засыпает, — попросила девушка. Ягер согласился и стал медленно ходить по комнате, мерно раскачивая сына на руках. Жена читала сказку на непонятном для него русском, а Клаус думал, что последние полгода, наверное, тоже можно считать сказкой, от которой он так боялся очнуться. Следователь не обманул и вправду отпустил их. Берта, кажется, не колебалась ни секунды и удивительно легко согласилась разделить с ним неизвестность. Фортуна оказалась благосклонна к Клаусу. Денег на Швейцарских счетах оказалось достаточно на жизнь и два дома: для них с Бертой и для матери с сестрой. На удивление спокойно, хоть и холодно, его семья приняла Берту, а сейчас, через полгода, отношения стали почти хорошими. По новым документам Клаус пошёл работать в школу учителем немецкого языка, Берта продолжила оперировать. Шрамы и его кошмары — единственное, что напоминало об аде, который они оба прошли. Но это уже не имеет значения. Ягер думает, что это лучше той счастливой жизни, которую он воспринимал, как мотивацию, в самом начале войны, и все его жертвы определённо того стоили. Он кладёт спящего сына в кроватку и возвращается в кровать к Берте. Мужчина бережно обнимает жену и укрывает их одеялом. — Я люблю тебя, — почти без запинки шепчет он перед тем, как уснуть, довольный тем, что, наконец, заучил эту фразу на русском.