***
Персивалю Грейвсу не нравится та ситуация, в которой он оказался. Это идиотское обязательство, связывающее руки заключённым договором, кажется таким давним, что листки бумаги натурально жёлтые. Он смотрит раз за разом на лицо невесты, как того и желает договор, и не видит совершенно ничего. Ничего внутри не дергается, оповещая о влюбленности, не замирает притаившейся симпатией. Пусто. Совершенно полая зияющая дыра, которая от осознания ситуации с каждым днём разрастается все больше и больше. Грозясь заполнить всего его пустотой, оставив после себя лишь тонкую оболочку. Персиваль забрал договор. Обе его части, пристально изучая, пытаясь найти изъян, который ему и не суждено было увидеть, так тщательно были сведены концы, что это мог разглядеть только профессионал. А у Персиваля профессия, да и само призвание совсем не те. Оставалась надежда только на юриста, давнего школьного друга, который вызвался помочь, приезжая со дня на день. Точнее говоря, сегодня. Рэнди должен был приехать в Нью-Йорк сегодня дневным поездом, что было для мужчины сродни сорвавшемуся с плеч груза. Он не хотел разбираться, почему это его так волновало. Не хотел углубляться в собственные ощущения, чувства, что заволакивали глаза каждый раз, стоило глянуть на пожелтевшие бумаги на столе. И тогда появлялась она. Навязчивым наваждением она раз за разом представала перед ним в своей немой и одновременно такой красноречивой ярости и растрёпанности. С распахнутой блузкой, оголяющей тонкие крылья ключиц, узкие плечи, впадинку между грудей. Она вставала перед взглядом в потрясающем непотребстве, такая обезоруживающе прекрасная, бледная и тонкая, что хотелось протянуть руку и схватить Тину Голдштейн за её эфемерную ладонь. Потянуть на себя, почувствовать прикосновение, кожа к коже, так плотно, что начинаешь задыхаться от сковавшего разум возбуждения. Персивалю отчаянно этого хотелось и не хотелось одновременно. «Она красивая девушка, неудивительно, что такова реакция», — думал он, потирая переносицу и снова прикрывая глаза. Окунаясь в свой личный греховный омут её темных глаз и молочной кожи. Скрывая за внешней тягой и возбуждением совершенно правдивое и яркое, кричащее чувство. Ведь, впервые сидя напротив Куинни Голдштейн и понимая, что она станет его женой, Персиваль Грейвс слишком сильно желал, чтобы на её месте оказалась её старшая сестра. Непокорная и ощетинившаяся от того, как несправедливо её лишают какого-либо выбора, сидела бы перед ним. Скрестив руки-веточки на груди и всем видом выражая негодование. Тина бы сидела перед ним, и ему бы хотелось доказать ей, что это все на самом деле верно. Настолько, насколько можно вообразить, правильно и идеально. Так, как и должно быть. Так, что сердце замирает, не веря в собственное счастье. Но перед ним сидела румяная блондинка, то и дело нервно улыбаясь, старательно вылепливая из себя одновременно вежливость и учтивость. Такие чуждые для её сестры. Персивалю совсем не хотелось по утрам видеть взлохмаченную блондинистую макушку, всегда идеальное лицо, на котором даже шов от подушки не желал оставлять отпечаток. Нет, он хотел совсем не этого. Хотел взъерошенных темных прядей, тёплых глаз цвета хорошего виски, бледной кожи, которую так приятно целовать. Легко прикусывать, а после наслаждаться мелкими, едва заметными отметинами на тонкой шее, на острых ключицах. Там, где после окажется плотная ткань тёмной водолазки, скрывающей все от посторонних взглядов. Персиваль вздохнул. Работа отчаянно не хотела завладевать его мыслями, раз за разом пропадала из головы, стоило ему только вспомнить о своей подчинённой. Рэнди он должен был отправиться встречать на вокзал только через два с половиной часа, так что, решив не тратить время зря, Грейвс вызвал к себе Куинни Голдштейн. Было бы нечестно решить всё с юристом без её ведома, без её участия и согласия, за которыми он её и позвал. Волнение, отчего-то слишком сильное, зародилось в груди, стоило девушке пройти в комнату, тихо прикрывая за собой дверь, и робко сесть на стул. Она была, как всегда, красива. Если бы одно слово «красота» имело воплощение, то Куинни Голдштейн была бы одним из них. Такой привычной и признаваемой всеми, что никто и слова против бросить не решится, слишком заворожённый ей. — Мистер Грейвс? — её голос был тонким, немного дрожащим, выдающим волнение. Непонятно чего Куинни ожидала от этой встречи, раз сидела перед ним настолько настороженно-прекрасная в своей пугливости. А он не знал, как начать. Учтивость, умение находить общий язык, сговорчивость и настойчивость разом покинули его, оставляя немым, словно рыбу, выброшенная на берег. Будь он юнцом, наверняка хлопал бы глазами и то и дело открывал и закрывал рот в попытках найти нужные слова, выловить их буквально из воздуха. Но он им уже не был, давно утратил возможность и желание так на что-то реагировать и надел вместо этого маску леденящего кровь спокойствия. Ведь откладывать смысла не было? Так чего ждать. — У вас кто-то есть? — судя по вздрогнувшим плечам девушки, по немного покрасневшим щекам и заметавшемуся взгляду, он был прав. «С вопросом не прогадал», — мысленно усмехнулся Персиваль, настраиваясь на дальнейший разговор. — Все не совсем так, как вы думаете, — робко начала Куинни, перебирая пальцами мягкую ткань юбки, — я просто ещё ему не сказала, не нашлось удобного случая… — Ты просто не хочешь этого делать, — без зазрения совести прервал её Персиваль, замечая панику на точеном личике девушки, а после улавливая слишком мелкий и почти незаметный кивок. Куинни Голдштейн его боялась. Она искренне не понимала, что её старшая сестра разглядела в таком серьезном и холодном мужчине. Как смогла проникнуться к нему чувствами, такими сильными, словно ураган, сметающими все на своём пути. Что она разглядела в этих темных глазах, всегда настолько холодных и безжизненных, что по спине бегут мурашки, сея панику и страх. Куинни не знала, не могла даже представить того, что смогло бы заставить её испытывать то же, что могло бы подтолкнуть её к этому. Просто потому, что даже мелких предпосылок не было. Персиваль Грейвс был закрыт, словно надежный сундук, так, что и мысль не ускользнёт без его ведома. Был закрыт и эмоционально, видимо, не желая растрачиваться на подчиненных мягкими взглядами и не такой строго прямой линией губ. Он был абсолютно наглухо закрыт, но читал её как открытую книгу, читал каждого, кого только хотел. К собственному стыду не смог прочитать только Тину, не смог разглядеть идентичного отражения собственных чувств в её узкой грудине, потаенных глубоко, около самого сердца. Он глубоко вздохнул, будто пытаясь решиться на следующие слова, которые, без сомнения, нельзя будет вернуть назад. Это напрягало, поселяло страх, который липкими щупальцами прошёлся по шее. У Персиваля побежали мурашки, он готов был поклясться, что за долгие годы службы и беспринципно-безэмоционального отношения ко всему мурашки для него были неожиданностью, слишком редкой, чтобы оставить без внимания. — Я собираюсь встретиться с юристом, он просмотрит договор. — Куинни напротив него заинтересованно наклонилась вперёд, на автомате проходясь по сознанию мужчины тонкими пальцами, пытаясь понять, не шутка ли это. Но плотная чёрная стенка стояла на своём месте, преграждая путь врожденной легилиментке, оставляя её с пустыми руками. Младшая Голдштейн сдержалась, чтобы от досады не наморщить носик. — И попытается найти непрочные места, благодаря которым… Он снова замолчал. Кажется, речь Персиваля Грейвса всегда была заранее продумана и подготовлена, и даже эти чертовы паузы, что так бесили Куинни, будто бы были вставлены специально, чтобы подзадорить и позлить собеседника. Чертов Персиваль Грейвс слишком хорошо умел вести допросы, чтобы не перенять какие-то лично свои приемы в жизни с собеседниками. Куинни сжала зубы, сильнее развела плечи, вспоминая, что так делает Тина в попытках придать своей позе уверенности. У неё это прекрасно получается, раз за разом, словно в одночасье, вся её фигурка наливается металлом, оставляя тонкую девичью натуру для следующего раза. Куинни готова поспорить, что её попытки выглядят жалко. Комично и совершенно глупо. — Вы хотите расторгнуть договор? — храбрится она, вздергивая подбородок, пытаясь заставить Персиваля Грейвса почувствовать смущение от её прямолинейности или хотя бы говорить нормально. — Догадливая, — с лёгкой улыбкой тянет мистер Грейвс, и эта непонятная нотка веселья в его голосе оставляет Куинни осоловело смотреть на него. Снова. Чертов, чертов, чертов Персиваль Грейвс. — В этом и вопрос, вы будете против? — Нет, — она отвечает правдиво и ясно, смело выдерживая все тяжелые пронизывающие взгляды из арсенала начальника отдела магического правопорядка. Хотя и уверена, что их у него припасено немало, а сейчас это всего лишь малая демонстрация. — Орания может быть против, но уверена, если вы найдёте что-то в договоре, то она смолчит. Куинни не видит, скорее, чувствует, как в помещении воцаряется спокойствие. Уже после замечает, как плечи мужчины едва заметно расслабляются, а острый взгляд разглаживается. Действительное желание разорвать это все сквозит в Персивале Грейвсе слишком явно, чтобы его можно было не заметить. — Когда вы закончите? — наверное, невежливо спрашивать о таком столь скоро, но что-то буквально толкает Куинни на это. — Думаю, надолго он не задержится, Рэнди не любит мусолить одно и то же дело неделями, — тот пожимает плечами, как будто говорит самое очевидное, что есть на белом свете и о чем спрашивать было глупостью. Когда Куинни встаёт, чтобы уйти, Персиваль её не задерживает. Смотрит слишком задумчиво даже по своим меркам, явно гоняя в голове одну и ту же мысль, которую надо бы произнести вслух. Только когда наманикюренные пальчики касаются дверной ручки, он говорит — несмело и как-то боязливо. Совсем не тоном главы отдела магического правопорядка, что отпечатывает слова на подкорке мозга почти сразу же. — Куинни, не говорите ничего Тине. — Девушка не понимает, стоит задумчиво, хмуря тонкие брови, и медленно, все ещё пытаясь осмыслить, кивает. О том, почему Персиваль Грейвс попросил её об этом, она ещё успеет подумать. Хоть наверняка и не придет к верному ответу, но было что-то, что подсказывало ей: это не просто так. Не стал бы мужчина утруждать себя такими просьбами, тем более сказанными таким тоном. Не стал бы, не будь это важно для него не просто с рабочей стороны, но и с личной. Куинни хочется верить, что все так и есть, когда она снова поворачивается к нему под вопросительным взглядом. Он действительно не понимает. «Это даже забавно», — думает Куинни, искренне улыбаясь и чувствуя, как что-то внутри неё расслабляется. Даруя мягкое счастье, такое непринужденное и воздушное, словно пышная булочка. Но улыбается Куинни просто из благодарности, которая вперемешку с счастьем раздувает её в груди, отчего она просто не может не сказать яркое и счастливое на выдохе: — Спасибо! И получить понимающую улыбку Персиваля в ответ.***
Тины не было на работе уже три дня. Три слишком долгих дня, за которые успела случиться уйма событий. И все это время в группе авроров не мелькала темная макушка, а тонкий силуэт не встречался в коридорах. Она пропала неожиданно и ясно, как гром среди белого дня и чистого неба. Не было ни места в МАКУСА, в котором Грейвс бы не вспоминал о подчиненной. Нет, не о подчиненной. О девушке. Казалось, взяв и исчезнув из его будней, она полностью заполонила собой все его мысли, вертясь яркими образами перед глазами. Напоминая обо всем, что хоть как-то, даже самую малость, с ней связано. В том числе и о договоре. Персиваль встретился тогда с Рэнди, они просмотрели договор и действительно нашли то, что искали. Но всякое отсутствие Тины Голдштейн в его буднях лишало Персиваля той радости, которую он должен был испытывать, поняв, что расторгнуть договор можно будет в два счета. Чем Рэнди уже и занимался, явно намереваясь довести дело друга до конца в рекордно короткие сроки. По условиям сделка была скорее материальная, чем из желания соединить семьи, так что юрист утверждал, что все удастся решить всего лишь откупом. И даже ничья честь и достоинство не будут задеты, ведь утихомирить нужно было всего лишь Оранию. Это радовало: бремя, такое ненужное, особенно сейчас, легко соскользнуло с его плеч и вот-вот свалится на землю, разбиваясь. Конечно, он не раз думал, а что бы сделал отец, окажись он в такой ситуации? Что бы сказал ему, будь жив, если бы наблюдал за тем, как его сын принимает решение разорвать соглашение только из своих убеждений и чувств? Персиваль не знал. Совсем. Знал только, что мать наверняка бы его поддержала. Схватила бы тонкими узкими ладонями его руку, сжимая изо всех сил, что имела, и со слезами на глазах пожелала бы ему счастья. Ведь счастье, по мнению Мелиссы Грейвс, было именно во влюблённости и любви. А раз уж сын решается на такой поступок, без сомнения важный, то все серьезно. Наверняка после она и отца бы убедила в собственной правоте, как всегда, картинно вскинув руки и углубившись в ярое объяснение. И отец бы с ней согласился вне зависимости от того, что считал до этого. Просто потому, что своё счастье так же нашёл в любви. Взаимной и настоящей, какую часто описывают в книжках. Конечно, и сдельные браки порой заканчивались удачно, но… это точно не было тем, на что Грейвс бы поставил в надежде выиграть. Так что сейчас призрачная уверенность в том, что он всё делает правильно, снова завладела им. Да даже стоило посмотреть на Куинни Голдштейн, которая, казалось бы, не может ещё больше сверкать, но, вопреки убеждению, она сияла. Светилась изнутри, подобно броской новогодней игрушке, одаряя искренней улыбкой всех кого не лень. Она, конечно же, уже знала исход встречи с Рэнди, уж это Персиваль позволил ей прочитать в своей голове, опасаясь встречаться с ней лично. Отчего-то он был уверен, что она будет задавать вопросы. Спросит волнующее и такое пугающее: «Что дальше?» — оставив его, незнающего, то распахивать, то закрывать рот. Просто потому, что в действительности не знал, что дальше. Фантазия рисовала в голове яркие картинки, кажется, такие несбыточные и далекие, что Персиваль совершенно не знал, что с ними делать. Ведь собственное сознание раз за разом подкидывало ему образ Тины Голдштейн. Прекрасно раскрасневшейся, с припухшими от поцелуев губами. От его поцелуев. Он почти чувствовал лёгкий шёлк её волос меж собственных пальцев, тонкую нежную кожу, которая плотно прижималась к его в объятии. Это все было такой прекрасно-сладкой несбыточной сказкой. В которую Персивалю отчаянно хотелось верить. Но он не знал, как её достичь. Грейвс провел рукой по щеке, пытаясь выгнать картинки, снова заполнившие всё свободное место в его голове. Перед ним на столе лежало несколько отчетов, которые следовало проверить, а после отдать Серафине. Отчего-то это дело о краже её сильно заинтересовало, Персиваль не знал, почему, да и не стремился узнать. На просьбу женщины он просто кивнул — тогда в лифте, сказав, что, как подпишет, так передаст их ей. Но вот уже почти десятый час вечера, а он и не приступал к ним. Читать сухие строчки, наверняка невероятно корявые, не хотелось. Он вспомнил всегда ровные строчки отчетов Голдштейн, её правильные предложения и легкие формулировки, благодаря которым её отчеты не приедались и не вызывали усталости вперемешку с сонливостью. Горечь от того, что девушка теперь не была одной из постоянных составных частей его жизни, снова полоснула по сердцу, пытаясь поспорить с разумом, который упорно твердил, что так действительно было нужно и это лишь временно. Мерлин! Много ли было тех, кто после своего первого убийства, тем более такого, легко оправлялся? Многие именно после этого и покидали Аврорат, находя себя в более обыденных вещах, пытаясь забыть то потрясение и потерянность, что овладевает тобой после содеянного целиком и полностью. Персиваль с тихим вздохом схватил отчёт, насильно заставляя себя читать строчки, анализируя преступление, чтобы в дальнейшем отнести его в голове к нужным или совершенно бесполезным, о которых стоило забыть. Когда он поставил подписи на всех отчетах, снова поднял взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Довольно поздно и наверняка уже стоило собираться домой. Все равно работа переделана и задерживаться в надежде на что-то несбыточное смысла никакого нет. Он легко поднялся запер кабинет парой заклинаний и довольно быстро достиг аппарационной площадки. Грейвс встал на нужное место, сжимая в просторном кармане пальто палочку и думая о том месте, куда нужно аппарировать. Как жаль, что мысли привели Персиваля Грейвса совсем не домой. Не в просторную гостиную с большим камином, мягко горящем в густой ночной темноте, а в узкий коридор общежития. И ощущение столкновения с антиаппарационным полем, слишком усилившимся с прошлого раза, чтобы его можно было преодолеть. А глаза в блеклом свете зацепились за светлую цифру 13 на двери в квартиру Тины Голдштейн, как и гласило её личное дело.