***
Тело ныло от усталости и боли. То ли недостаток сна, то ли простуда какая сковала ознобом, выворачивая кости и обжигая кожу. Вода в реке, остуженная осенью, приятно холодила, смывая пыль, грязь, запахи больничных настоев и крови... Смоешь ли кровь, когда запачкан по локоть? Простишь себе, простят тебе - смоется. Обязательно смоется, только бы сделать этот последний рывок, пережить эту очную ставку, тогда и смоется. Главное ведь - по совести поступить. Графа грехов обнулится, мать Бодхо не посмотрит косо. Кто такие, чтобы за всех решать? Не спрашивайте. Не ответят. Стоят две фигуры - маленькие травинки на фоне угрожающего океана Степи - будто душами жмутся друг к другу то ли от страха, то ли от любви, а может, и от страха за эту любовь. Время - строгая хозяйка: не вымолишь, не выпросишь. Смерть, бывало, уговаривали; время - идёт своей дорогой прямо по часовой, хоть костьми ляг поперёк. А рассвет поёт издалека и росами шепчет под грязным сапогом. Есть минута найти общее в разности. Бледная, тонкая в запястье рука трогает тело, гладит - не удержаться - демон степной попутал. А этот демон степной стоит и смотрит с пронзительной нежностью, вытеснившей всякую грусть. Огня бы хватило спалить к Суок всю деревню с её противоречиями. Вода плещется, облизывая кожу, руки беспорядочно блуждают по обнаженному телу, обнимая душу. Ничего общего. Только один час, преломленный на двоих, как последняя корка хлеба. Жадно, испепеляюще - губы в губы, сплетаясь языками, как в первом юном поцелуе. Слишком близко от того, чтобы бросить все и сбежать. Больно, страшно, хоть и в прошлом уже, но не забудется ужас, смотрящий прямо в глаза со всех сторон - не отвернешься: - Ойнон, оставайся здесь, оставайся со мной. - Вдох. - Артемий, поехали отсюда - мы своё дело сделали - будь что будет. - Выдох. - А если потоп после нас? На тебя совсем не похоже, ойнон. - Я не знаю, не знаю. - Мысли на волоске от того, чтобы быть высказанными со всей горечью безнадежности. - Уклад знает, а правда своя у всякого... - Не будем об этом сейчас, Бурах, не будем. Дай отдышаться. Дай надышаться. И снова руки по телу: ниже и ниже, бережно грея, унимая озноб. От холода ли... Столичный бакалавр, еле живой, зашитый-перешитый, как тряпичная кукла - смотреть больно, и горхонский свирепый Потрошитель сошлись, ловя мгновения друг в друге. Ничего общего. Висящая на волоске жизнь и новое отчаянное начало. Неравные шансы и бой неравный. Ничего общего. Совсем. Только время, только предрассветная тишь. Утром встретятся за круглым столом да по разные стороны. Друзья ли? Соперники? Договорятся или своя правда все-таки дороже чьих-то объятий, даже на самом краю мира - неизвестно. Это потом. А сейчас... Пар от горячих тел в студёной чистой воде. Живой смех с болезненным надрывом - первый в наступившей новой эпохе - эхом пляшет над опустевшими улицами. И если бы небо так целовало землю, как целуются эти двое, то всю почву выжгло бы огнём, смыло бы дождем, запорошило бы снегом. И нет никакого больше мира: ни старого, ни нового.***
Вьются травы, вытянутые из самой земли заклинателями, поют ветра, отвечая на тихие крики. Шёпот родного сердца, как осенняя сырость - пронизывает до костей. Если нет ничего общего, то почему так не радостно настоять на своём? Прости, наверное, прощай. Быть может, что и навсегда.