Contradictions

«Знаешь, как это бывает? Встаёшь утром, а у тебя вся одежда в крови, и ты сам будто из выгребной ямы вылез — потрёпанный, жуткий. И вот такой стоишь ты и думаешь: «Откуда, черт возьми, эта кровь?». А потом взгляд опускаешь на свои руки, и всё становится ясно. «Ааа, как я мог забыть — вчера же я снова пытался себя убить». Понимаешь? Что-то вроде ежедневного ритуала, только не ежедневно и с частичной амнезией. Так и развлекаюсь». Мин Юнги тушит сигарету и ждёт ответа Тэхёна. Экран телефона всё никак не гаснет, остается сидеть и любоваться на грязноватые разводы и несколько особо заметных царапин на зеркальной поверхности. Он всё ещё пользуется этой старой моделью samsung galaxy S4 розового цвета, которую подарил Хосок на его день рождения пять лет назад. Зачем — непонятно. Но купить новый всё равно денег нет. Телефон оживает через пару минут. «Просто прекрати курить эту дрянь». Юнги прикрывает глаза и улыбается. Чертов Тэхён. Знает ведь, что его песни не рождаются иначе. Разодрать свои руки до крови, до мяса, обдолбаться так, чтобы вышел из легких весь воздух, и остался только едкий дым сигарет, разлагающийся внутри как стая смердящих крыс. Этот дым как приманка — для Слов, для Рифм, для Музыки. А сам он Ловец. После обеда заглядывает в ближайший магазинчик купить яблочный сок и молока, и по дороге домой выпивает всё сразу. Если идти достаточно тихо, то можно услышать, как шестеренки в его голове со скрипом замедляют своё движение, чтобы через пару мгновений замереть окончательно. Он может запустить их снова, он знает как. Только вот сам себе обещал не раскуриваться дурью так часто — раза в неделю более чем достаточно. Юнги поднимает глаза наверх, к пасмурному небу над головой, и видит тысячи галактик и миллионы далеких звёзд, образующих сплетения неведомых созвездий из его воображения, из его синеватых вздувшихся вен. Он закрывает глаза и открывает снова; галактик больше нет. Время жизни Юнги отсчитывается с полуночи, когда в барах уже много народа и дикий шум стоит. В одном из таких он сегодня выступает — с Намджуном и Хосоком вносит свою лепту в умирающий андеграунд. — Всё готово? — он подходит к Хосоку, настраивающему аппаратуру у края площадки. Тот оборачивается, ухмыляется криво. — Главное слова не забудь, хён. Юнги никогда не забывает слов, но со временем это стало чем-то вроде доброй традиции — их шуточные сомнения друг в друге. Он цокает языком в наигранном раздражении и тянется за сигаретами в карман брюк. Надо успокоиться перед началом. Музыка сегодня звучит громче обычного, сдавливает грузом тектонических плит сверху, снизу и по бокам, чтобы ни вдохнуть, ни выдохнуть лишний раз; ну и прекрасно. С недостатком кислорода у Юнги проблем нет, с недостатком никотина — тоже. Он зачитывает свой парт с закрытыми глазами, а потом распахивает их неожиданно, чтобы принять в себя жар заведенной толпы перед ним. И если в этот момент Вселенная не планирует схлопнуться, тогда для чего вообще он всё это делает? Краем глаза Юнги замечает что-то раздражающе неуместное, какое-то яркое пятно, которое не должно быть тут по определению; появившись на мгновение, оно теряется в толпе почти сразу же. Он хмурится и перебирает взглядом похожие друг на друга фигурки людей, в тщетной попытке отыскать причину своего беспокойства. Ничего. А Вселенная так и не схлопнулась. В квартире Намджуна жарко и застоявшийся запах его туалетной воды, который не выветришь. Юнги и Хосок располагаются на диванчике с охлаждённым пивом в руках, тянут время, потому что с минуты на минуту должны доставить пиццу; есть хотелось безумно. — Слышал, кстати, у Намджуна парень появился. Юнги давится очередным глотком спиртного, и морщится, когда пара капель проливается на брюки. — После Джина-то? Не верю. — Я сначала тоже не верил, но сегодня он обещал привести паренька сюда. Так что ждём. У Юнги в голове кометы друг в друга врезаются, поэтому лично он никого и ничего не ждёт. Разве что пиццу сырную. — Кстати, — всё никак не унимается Хосок, доверительно понизив голос. — С ним Соён раньше общалась, вместе в университете учились. Говорит, он серьезно болен, уже года четыре. — Ммм, — неопределенно откликается Мин, массируя виски. Голова раскалывалась ужасно. — У него ВИЧ, хён, представляешь? И зачем только… Входная дверь распахивается, пропуская внутрь улыбающегося Намджуна и ещё кого-то у него за спиной. Юнги вдыхает запах карамели, который слишком женский, глаза слезиться начинают. Машинально достаёт сигареты, чтобы перебить эту сладость, воссоединиться с любимым дымом, и дрожащими пальцами чиркает зажигалкой. — Юнги, Хосок, знакомьтесь — это Пак Чимин. Выкрашенные в ярко-розовый волосы плавно качаются при поклоне, а когда мальчишка поднимает взгляд — их карие глаза сталкиваются, смешиваются до однородности и расходятся невесомыми волнами к берегу, как во время штиля. Легкая вежливая улыбка полных губ тонет в сигаретном дыме из губ напротив, тонких и напряжённых. Юнги всё ещё хочет свою пиццу больше, чем рассматривать чужих парней. Намджун откашливается, привлекая к себе внимание. — Мы начали встречаться пару месяцев назад, и я всё хотел познакомить вас раньше, но вышло как вышло. Так что… — Позаботьтесь обо мне, — мягко перебивает Чимин, замечая волнение Намджуна и слегка сжимая его руку. Воцаряется неловкое молчание. — Да, конечно, эм… нам очень приятно, — Хосок натужно улыбается, вцепившись пальцами в пустую банку пива, как в спасательный круг. Вся эта картина кажется такой нелепой, что Юнги хочется смеяться. Он снова переводит взгляд на Чимина и его розовые волосы, и метеоритный дождь уже не кажется настолько большой проблемой, если будет падать на вот таких вот людей. В кратерном поле после дождя Юнги развел бы костёр. Губы сами собой приоткрываются. — Тебе недолго осталось, да? Счастливчик. Скорая смерть — это просто подарок свыше какой-то. За накуренным облачком не видно наверняка, но кажется, будто с лица Чимина схлынули все краски, и сам он вроде бы даже уменьшился в размерах — или это ноги подкосились? У Юнги заложило уши, хотя и не от чего. Голос Намджуна звучит издалека. — Иди домой, проспись. На него не злятся, но лучше бы злились.

***

Сегодня особенно важный день. С самого рассвета он в легком наркотическом опьянении, кутается в плед из встревоженных сообщений Тэхёна, которого очень хочется увидеть, а не читать его долбанные смс в пять часов утра. Но он сейчас не в Сеуле, так что ладно. Юнги встаёт у зеркала, примеряя на себя одну из тех новеньких белоснежных рубашек, что купил недавно оптом как раз для таких случаев; вообще наряжаться не было никакого смысла, потому что декабрь и под тёплой курткой на морозе все равно ничего не видно. Возможно, ему просто хотелось одеться прилично. Для себя и… для Него. В зеркале мелькает отражение Чонгука, который смотрит не отрываясь, своей дурацкой печальной полуулыбкой выбивая Юнги из колеи. — Ну как, мне идёт? Ненавижу белый. Кофе сегодня не вкусный совершенно, но он пьёт, потому что надо. Выглядывает в окно, провожая взглядом спешащих по делам людей, с такой высоты напоминающих кляксы на уныло-сером полотне какого-нибудь художника. Ему пора выходить и стать кляксой тоже. Ключи, шарф и полупустая пачка сигарет — всё, что ему нужно. Надевает пальто и замирает на мгновение, когда чувствует мягкое касание чужих рук, поправляющих его растрепавшиеся волосы. Юнги закрывает глаза, впитывая это ощущение до последней капли, чтобы когда придёт время, оно придало ему храбрости. — Спасибо, — шепчет неуверенно и заставляет себя открыть глаза. Во взгляде Чонгука всё понимание мира. По дорожке из грязного снега он подъезжает на место. Сюда зимой почти никто не ходит, но это к лучшему — значит, не будут мешать. Юнги пробегается по рядам однотипных мраморных плит и считает про себя, чтобы не заблудиться, хотя ноги и так ведут его в правильном направлении; 46 ряд, 71 место — проще некуда. Ветер рвёт шарф с его шеи остервенело, то ли предостеречь хочет, то ли отнять последнее. Хотя ему, должно быть, всё равно. Юнги наконец останавливается. Белый мрамор перед ним ничуть не изменился, стоит себе здесь без забот, молчаливый и торжественный свидетель слёз, пролитых по его вине. Опускаться перед ним на колени — беспросветная глупость, замерзнуть можно в два счета, но Юнги опускается, проводит дрожащими пальцами по шершавой поверхности, оглаживает бока. Замечает какое-то движение за спиной, подскакивает как ужаленный, и вся злость, затаенная внутри так долго, выплескивается наружу. — Я не хочу тебя сейчас видеть! — кричит он в лицо Чонгуку, непрошеные слезы капают с подбородка. Он размахивает руками, будто бы готовый ударить, но вместо этого пальцы проходят насквозь, размывают фигуру в белесое облачко, так напоминающее дым его сигарет. — Я не хочу… не хочу видеть тебя только под наркотой. Юнги поворачивается обратно к безмолвному мрамору, на котором аккуратными буквами «Чон Чонгук» написано, и это можно по праву считать несправедливым. Потому что «Чон Чонгук и Мин Юнги» вернее, правдивее; потому что в тот день, когда не стало одного, не стало и второго. — Ты слышишь, идиот? — кричит Юнги и пинает ненавистную плиту что есть силы. — Забери меня уже наконец! Планеты его Солнечной системы крошатся и взрываются миллионами галактик, метеоров и чёрных дыр, миллиардами спутников и космических кораблей, триллионами неназванных звёзд. Он едва слышно шепчет, прикасаясь губами к холодной могильной земле: — Я больше не могу.