Contradictions

«Мин Юнги, не игнорируй меня». Тэхён упёртый и, если надо, в закрытую дверь головой биться будет, но получит, что хочет. Они очень похожи — Юнги просто не может до конца решить, хорошо это или плохо. Помедлив, набирает онемевшими пальцами: «Возвращайся скорее». И если они действительно так похожи — Тэхён должен понять, насколько сейчас нужен. Одевается наспех и выходит на морозный воздух, впервые за прошедшую неделю. Ему бы медальку за героизм, да вот только всё равно никто не выдаст. Не важно. Покинуть наконец квартиру кажется верным решением.  Ему страшно хочется записать песню. Мин не сочиняет сопливых текстов по определению. За это в группе у них Хосок отвечает, и справляется с задачей великолепно, горит и сгорает в своих произведениях на ежедневной основе; его пример заразителен, но у Юнги вдохновение другого рода. Когда сам себя поджигаешь не потому, что тепло дарить хочешь, а от того, что внутри уже слишком много огня скопилось, не выветришь по-другому, не освободишь. Поэтому и песни у него тоже другие, не рождённые — выстраданные. Когда он заходит в квартиру Хосока, взгляд задерживается на двух фигурках у мини-бара, поглощённых друг другом настолько, что не замечают ничего вокруг. От этой любви Чимина и Намджуна его воротит. Кивает Чону и садится на кресло в углу, долго роется в рюкзаке, чтобы смятые наброски свои достать. Полагаться на бумагу так же глупо, как и на память, но это всё равно лучше, чем ноутбук или планшет. В его стратосфере магнитные поля меняются, распадаются молекулы, так что электронике и подавно конец. И снова этот запах. Карамель не вяжется с холостяцкой квартирой совершенно, только вот уже пропитала её насквозь. Юнги дышать нечем, строчки перед глазами скачут как сумасшедшие, не то, что писать — видеть толком ничего не выходит. Словно из другого измерения слышатся обрывки речи. — …точно справишься? Я могу пойти с тобой. — Всё хорошо, Намджун, не волнуйся. Когда… Трясёт головой, отгоняя нежеланные звуки. Всё тело будто горит, приходиться раздирать ногтями ноющие участки кожи, чтобы хоть как-то успокоить, унять пожар. Возвращается взглядом к мятым страницам, перечитывает про себя: «И если мое смятение огорчает тебя, забудь — просто так надо. И если моя печаль кажется тебе омерзительной, что ж — я ещё хуже». — …в пятницу мы с парнями собирались пойти в Elex, не хочешь… — …мешать вам… — …никому не будешь мешать, Юнги просто… Вспышка сверхновой не должна ограничиваться размерами черепной коробки Мина, её хочется высвободить. Она ведь не виновата, что туда поселили для чего-то. И Юнги, тоже, никак не виноват.  Когда уже этот зуд под кожей прекратится? — Хён, — осторожно трогает его за плечо Хосок, взглядом своим встревоженным смотрит. — У тебя кровь идёт. Юнги хмурит брови непонимающе и касается ладонью шеи; липкие красноватые разводы на руках словно застывают в вечности вместе с ним. Он нащупывает в кармане сигареты, встаёт резко, покидает квартиру почти что бегом.  Карамель отравляла его, теперь он это понял. На площадке у дома тихо и безлюдно, можно спокойно отсидеться на лавочке и покурить. Чиркает зажигалкой, наблюдая, как язычок пламени дрожит на ветру; кажется, будто вот-вот потухнет, но нет, с ним не всё так просто, оказывается. Юнги бы на его месте уже давным-давно сдался. Хосок подходит со спины почти бесшумно, садится рядом. Мнётся несколько минут, подбирая слова. — Как всё прошло в четверг? Юнги пожимает плечами. — Нормально. Тэхён до сих пор в Кванджу, поэтому я был один. — Мы с Намджуном всегда можем пойти с тобой, сам знаешь — Хосок запинается и опускает глаза себе под ноги, договаривает тихо. — Чонгук был и нашим другом тоже. Мин улыбается уголками губ, потому что это самое большее, что он может сделать. Хлопает Чона по плечу. — Я знаю. Знаю. Когда он дома, уже далеко за полночь; идёт прямиком в душ, чтобы избавить себя от этого запаха, что налип комьями на коже, привязался к его телу намертво. Пробыл рядом не больше получаса, а уже увяз так, будто бы вместо кислорода углекислым газом комнату накачали и приказали дышать. Трёт руки, шею остервенело, до сумасшедшей красноты, до синяков, которые уже завтра появятся, нальются цветом на молочной коже; и если бы боль могла освободить его, он добровольно бы раскрасил себя ими с ног до головы. Ничего не проходило. Стереть существование Пак Чимина и его долбанного запаха в одной с ним полярности никак не получалось.

***

— Эй! Эй, очнись, ну же! Юнги медленно открывает глаза и утыкается в розовое облако волос, за которым знакомое озабоченное лицо виднеется. Снег холодит спину, на улице уже стемнело — сколько времени он здесь пролежал? — Не кричи так громко, — хрипит в ответ и аккуратно отодвигает от себя слишком низко склонившуюся фигурку. Устраивается на снегу поудобнее, даже не пытается отогнать вцепившийся намертво холод. Тот с его рук есть потом будет, Юнги уверен. У Чимина голос дрожит от волнения, суетится вокруг него, не переставая говорит. — Что с тобой случилось, почему ты тут лежишь? Надо поскорее Намджуну позвонить, он тебя домой отвезет, ты же синий весь… Нагибается, чтобы помочь встать, хватает за руку, но Юнги сильнее. Даже небольшого усилия достаточно, и мальчишка, вместо того, чтобы поднять его, падает рядом. Глаза становятся круглыми, как блюдца, а наблюдать за тем, как открывается и закрывается рот даже забавно.  — Расслабься. — Расслабиться? — голос к Чимину наконец-то возвращается, он взгляд опешивший с Мина не сводит. — Так и будешь тут лежать? Ты же нездоров. На Юнги снежинки с неба аккуратно падают, задерживаются на его лице, не хотят сразу таять. Поворачивается к Чимину и смотрит внимательно — но этот мальчик, наверное, слишком тёплый, на его щеках они пропадают за секунды. И это чертовски красиво. Зима — это вообще почти всегда красиво. — Ты тоже. — Что? — Ты тоже нездоров. Они молчат, а ночная тишина убаюкивает их, нянчит в своих руках, словно успокаивая расшалившихся детей. Шторм внутри Юнги не успокоить, но на время, всего лишь на этот самый момент… Ему лучше. — Мне холодно, — жалуется Чимин, плотнее кутается в своё безразмерное пальто.  — Хорошо. — Хорошо? — Да, отлично. — Почему? — Потому что сейчас ты делаешь абсолютно бессмысленную вещь — пытаешься согреться, лёжа на снегу. Разве не глупо? — Наверное глупо. — И вот именно поэтому это хорошо. Юнги фыркает, замечая растерянное выражение на лице Чимина, который ни слова, похоже, не понял. Нащупывает под рукой горстку снега и молча в собеседника бросает. Тот от неожиданности звук непонятный издаёт, щурится обиженно из-под слипшихся ресниц.  — За что? — За глупость. Вероятно, Юнги нужно начать использовать свои слова, как тост. Пятничными вечерами, он будет поднимать банку своего любимого пива именно за глупость. А пока что — он протягивает руку лежащему рядом и пожимает её, будто при первой встрече. — Давай заново. Мин Юнги. И на лице мальчишки с розовыми волосами, впервые за этот вечер, расцветает самая красивая в мире улыбка. — Очень приятно. Пак Чимин.

***

В клубе жарко, громко и запах пота вперемешку с духами стоит, но никто не жалуется, всем хорошо. Юнги вместе с Хосоком, Намджуном и Чимином у стойки бара крутится, в голове ни одной мысли, ни одного желания, зачем пришёл сюда с остальными и сам не знает. Он сейчас немного навеселе и лучше бы ему было забиться наркотой дома, да там и остаться; потому что на людях не круто быть обдолбанным.  Начинает играть новая песня и Хосок оживляется, поворачивается к Юнги. — Это же та самая песня, хён! Помнишь, когда… Иногда Мину кажется, Хосок и сам не осознаёт, что говорит порой что-то бестактное. Потому что, серьёзно — как бы он мог забыть? — Потанцуй со мной, — Чонгук тянет его за собой, вялое сопротивление игнорирует. — Тут же полно народу! И это медленный танец, вообще-то. — Я знаю. Но мне очень нравится эта песня. — Я не умею танцевать. — Ничего страшного. — Что значит ничего страшного? Я тебе все ноги передавлю! — Я буду вести тебя. — Я всегда буду вести тебя, — эхом вторит Юнги и оставляя друзей позади, идёт в сторону танцпола. Конечно же он там — где же ещё ему быть? Чонгук стоит в самом центре и улыбается той самой улыбкой — так, как никогда не улыбался никому, кроме него. — Потанцуй со мной, — просит Мин, его голос дрожит предательски. — Я наконец научился. Намджун и Хосок смотрят в сторону Юнги задумчиво, и кажется, даже дыхание на какое-то время задерживают. Чимин поворачивается к ним, хмурит брови, не понимает ничего. — Что он делает, зачем танцует один? Намджун улыбается печально. — Он не один. Юнги оборачивает руки вокруг шеи Чонгука, прижимается к нему ближе и позволяет вести. Зажмуривается крепко-крепко, чтобы застыть во временном вакууме было проще, чтобы перенести эти объятия было проще; кажется, ещё совсем немного и все стены между ними падут, рассыпятся под тяжестью его любви и его горя. И если чудеса случаются, то почему бы одному из них не случиться прямо сейчас?  — Почему вы ничего не делаете? — почти кричит Чимин, переводит взгляд с одного на другого. — Ему нужна помощь, причём как можно скорее. Галлюцинации — это серьёзно, наркотики — это серьёзно, неужели вы не понимаете? — Тут ничем не поможешь, — Хосок кусает губы и прокашливается. — Он никого не слушает, уж поверь, мы с ним часто на эти темы разговаривали. Остаётся надеяться, что через время его отпустит. — Ну уж нет. Юнги в этих эфирных объятиях тает, распадается на молекулы и собирается снова. Всё кажется таким реальным — он своей рукой может нащупать выпирающую родинку над ключицей Чонгука, вдыхает полной грудью, чтобы вновь почувствовать любимый цитрусовый одеколон, но так и замирает на вдохе. Карамель. — Хён, — слышит из-за спины знакомый голос. Чужая рука опускается на плечо, вторгается в их с Чонгуком мирок, в их пространство. — Чего тебе? — не оборачивается, не хочет глаз от Чона отводить, цепляется за него сильнее. — Пойдём домой, хён. Тебе нужно отдохнуть. На глазах у Юнги всё разрушается — рассыпается под пальцами его опора, его облюбованный образ, и это будто бы снова смерть переживать — раз за разом, так и не привыкнув к неизбежной потере. И на кого злиться, Мин уже давно не знает. Но злится всё равно. — Отвали от меня, — раздраженно шипит Юнги и резко развернувшись, отталкивает Чимина от себя. Наверное, он немного не рассчитал силу — потому что тот отлетает в сторону, как пёрышко, приземляется о жёсткий пол с размаху. Слышатся крики и будто бы голос Намджуна громче всех; хочется оглянуться, проверить мальчишку, но в висках кровь стучит не переставая, подгоняет к выходу.  — Я просто мудак, Пак Чимин, — говорит себе под нос, выбравшись на улицу и одной рукой нащупывая сигареты. — Теперь ты это знаешь.