Кто сказал, что мой свет лучше твоей тьмы?
***
Прожив двадцать шесть лет крайне насыщенной на события жизни, Юнги медленно, но при этом весьма уверенно, пришёл к выводу, что сбежать от повседневной серости можно, лишь постоянно внутренне развиваясь. В книгах зачастую больше искренности, чем в окружающих тебя людях. Деньги, популярность, продажные друзья, алкоголь, дорогие курорты — это всё лишь пыль под ногами, сладкая иллюзия, после которой во рту остаётся стойкий привкус горечи. Избавиться бы от него, промыть рот с мылом, да забыть как страшный сон… Да будет свет, когда душа во мраке! Как жаль, что это так не работает. Нельзя по щелчку пальца избавиться от скверны. Особенно, когда ты сам её основной источник. Впервые о своём внутреннем мире Юнги задумался в двадцать один год. Тогда, разгребая печальные последствия очередной попойки, он вдруг резко осознал, что тьма не всегда означает зло, а свет не всегда несёт добро. Где все те люди, что были вчера здесь? Почему с полицией разговаривает лишь он? Они ведь вместе наломали дров. Друзья не такие уж и друзья? Вместе до самой смерти — лишь шаткий самообман? Не он сбил того парня. Так почему же публика судит его? Соучастие — тоже преступление. Даже если ты в умате спишь на заднем сиденье автомобиля. Авария была? Была. Получи последствия и распишись. Юнги ведь знал, что так будет. Вот только великий Агуст Ди не стал его слушать. Вокруг Юнги, подобно гремучим змеям, всегда вилась куча народу: доступные девушки, на всё готовые парни… Чем выше поднимались в чартах его треки, тем больше «любви» и внимания он от них получал. Это льстило. Это кружило голову. Но была ли там хоть толика искренности? Нет, не было. И почему Юнги не замечал этого раньше? Не хотел? Или же Агуст Ди оказывался сильнее? Всякий раз, когда случались какие-либо неприятности, Юнги винил в них только себя. Эта пагубная привычка родом из детства. Но ведь иногда в том, что происходит, нет ничьей вины. Так получилось, так совпали обстоятельства. Текст у песни был слишком сложным для восприятия. Метафоры любят не все. Думать любят не все. Нужно взять перерыв. Иначе — привет, дурдом. Всё чаще собираясь на очередную вечеринку и активно изображая там веселье, Агуст Ди нехотя мысленно отмечал, что справляет тризну* по своему внутреннему я — Юнги. Тот слишком хорош для него. Слишком беззащитен. Не этого ему хотелось, не этого желала душа. Он собственноручно, не зная усталости, рыл себе яму, неумолимо приближаясь к злополучным шести футам под землей. А ведь дальше ничего нет. Конец. Агуст Ди морально достиг дна, не воспринимает больше красок неба, пал так низко, что самому противно. А ведь изначально он стремился ввысь. В жизни человека много моментов, ради которых стоит жить. Пусть даже между этими самыми моментами временами и хочется подохнуть несколько раз подряд. Но это ведь у всех так. Нет на сто процентов счастливого человека. Но к счастью можно попытаться приблизиться. Агуст Ди хочет счастья, потому и прячется глубоко во мраке и, наконец, выпускает на свободу Юнги. Юнги хороший. У Юнги есть шанс. Агуст Ди в это искренне верит. Впервые за много лет.***
В день, на который запланировано отплытие, у Юнги планов нет. Он оплачивает коммунальные на пару месяцев вперёд и, взяв с собой небольшую дорожную сумку, садится на корабль, следующий на другой конец мира. Так далеко Юнги не нужно. Ему хватит и маленького частного острова рядом с бермудским треугольником. Там есть всё, что нужно для комфортной жизни. И главное, совсем нет людей. Продукты привозят раз в месяц, интернет и мобильная связь отсутствуют. Полное уединение. Это именно то, чего так страстно желает Юнги. Лишь наедине с самим собой он сможет, наконец, достигнуть гармонии. Открытое море прекрасно. Пусть и неспокойно, словно юный жеребец, которого впервые пытаются неумело объездить. В шторме Юнги неожиданно для больного душой себя находит своеобразное умиротворение. Ведь, когда большой корабль бросает в разные стороны, словно лёгкое пёрышко, никогда нельзя быть уверенным в том, чем закончится шторм. Радугой или же холодным дном. Размер в море не имеет никакого значения. Вон Титаник был каким огромным, а все равно ушёл на дно. Что уже говорить про небольшое туристическое судно.…И я следую за северными штормами, что несут закаты к утопающим во льду пейзажам. И шторма ведут меня к величественным лесам, озерам и горам, которых я прежде не видел.
Строчки ложатся ровным рядом на помятую бумагу. В голове Юнги — тысячи мыслей, никак между собой не связанных. Сейчас ему хорошо. Волны раз за разом накрывают палубу корабля. И Юнги вдруг становится интересно, а есть ли на корабле животные? Вдруг они пойдут ко дну, и он будет вынужден долго плавать на маленькой шлюпке вместе с большим тигром? Где-то же такое было? В каком-то фильме… да? Кто же спасся в конце? Человек? Тигр? А точно ли был тигр? Может он — плод воспалённого воображения? Как всё сложно. Сложно для Юнги. В какой момент корабль ушел под воду, Юнги не знает. Просто вокруг вдруг стало мокро и спёрло дыхание. Но страха почему-то не было. Смерть — пусть и иной путь, но картины вокруг всегда остаются прежними. Юнги знает. Ему Агуст Ди рассказывал. Шёпотом на ушко. Было интересно слушать. Хоть до конца и не верилось. Или просто не хотелось верить? Кто теперь уже поймёт… Зачем Юнги выплыл из уютной каюты в открытое море, он тоже не знает. Хотел спасти себя? Хотел отыскать шлюпку и тигра? Или же это просто предсмертные конвульсии инстинктов? Опять сложности. Юнги их на дух не переносит. Хотя большой же уже, должен был привыкнуть. Но нет. Сопротивляется зачем-то. Глупец. Или же просто мечтатель? Хочется, конечно, верить, что мечтатель. Идя ко дну, Юнги вдруг чувствует, как море начинает вибрировать. Широко раскрыв глаза, он до абсурдного чётко видит, как нечто огромное плывёт прямо на него. Это монстр. Поистине гигантских размеров, с мощной шеей, страшными двойными челюстями, острыми зубами и красными глазами. Тело этого существа плотно покрыто чешуёй, а из ноздрей рвётся пар. Пар под водой? Галлюцинации? Возможно. До чего же необычное и красивое создание. Возможно, ангел? Нет. Скорее Князь тьмы. Интересно, а одним своим дыханием он может заставить испариться целый океан?Страшный образ вверх растет, ужас движется вперед. Время дальше все решит, его жертва не сбежит**.
Юнги смеётся, в его голове под музыку из глупой детской песни складываются стихи. Его ли они? Юнги не знает. Но они ему определённо нравятся.Прикоснись — плоть так холодна, отвернись — ты знаешь все до дна. Не стремись сюда, мысли пропадут. В будущем ты вспомнишь сцены тех минут, не забыв о том, что видел здесь вчера.
Зачем Юнги протягивает руку и прикасается к животу монстра? Что он пытается этим добиться? Что им движет в этот момент? Интерес? Почему так много ему неизвестно? Монстр ледяной, но такой приятный на ощупь.Люди ходят дань отдать, мертвый мир на пленку снять. Но жизни часто рвется круг, вчера ты жил, сегодня — труп. Смерть, ммм, так странна, прошлый миг вернуть нельзя. Нет возможности узнать, сколько смерть осталось ждать.
Юнги всё-таки себя выдаёт. Монстр его заметил и теперь внимательно следит за каждым движением. И не то сожрать хочет, не то утащить ещё глубже во мрак и сохранить себе на память. Но Юнги ведь не сувенир. Зачем его хранить?Жизнь совсем нельзя продлить, смерть никак не объяснить. Часть души твоей умрет. Не стремись сюда — мысли пропадут, в будущем ты вспомнишь сцены тех минут. Не забудь о том, что видел здесь вчера, это уже не сон, пришла твоя пора.
Голос. Мягкий и звонкий. Юнги вдруг понимает, что стих в его голове кто-то с выражением декламирует. Как будто читает со сцены в старом ветхом театре. Он окончательно сошёл с ума? Или же это монстр ведёт с ним монолог? Но достоин ли он такой чести? Хотелось бы верить, что да… В глазах медленно темнеет, а тело до боли сковывает тисками. Да. Вот он, конец. Под толщей вод океанов, в не отмеченных на карте мрачных глубинах. В низших уголках этого мира, куда не попадает жестокость, отныне и на веки вечные останется Юнги. Он правда этому рад. Но всё ещё сомневается, достоин ли.***
Некое существо из глубочайшего моря спустя несколько столетий стремилось всплыть на поверхность, желая, дабы наконец закончилась его столь затянувшаяся отверженность, что мешала ему вернуться в мир.