Always and forever

Ребекка в очередной раз расплакалась, когда Эстер попыталась одеть ее в нежно-розовое платье с рюшами и пайетками. Платье было замечательное: воздушное и до ужаса милое, словно сшитое для настоящей принцессы. К платью были куплены розовые же туфельки и миниатюрная диадема, которая крепилась к волосам с помощью невидимок. Если бы кто-то спросил Эстер, то она без раздумий ответила бы, что на свете не существует платья замечательнее этого, тем более для трехлетней девочки. Всем известно, что девочки мечтают быть принцессами. Ребекка принялась истерично всхлипывать и явно уставать от собственных слез. Ее светлые волосы были растрепаны, хотя с утра Эстер лично заплела ей самую изящную косичку, на которую была способна, а одежда — джинсовые шорты и футболка с каким-то чудным лупоглазым сыром — выглядела так, будто Ребекка целый день провела в тяжелой работе. Эстер ненавидела это. Ненавидела то, что ее единственная дочь — а у Эстер, помимо Ребекки, было четверо сыновей — вела себя хуже любого из своих старших братьев и всячески противилась воспитанию, которое Эстер обязана была дать ей как хорошая мать. Ребекка любила носиться по саду с Коулом, стрелять из самодельного лука с Элайджей и, несмотря на большие надежды Эстер на любовь Никлауса к рисованию, всячески саботировать работу прислуги вместе со своим самым любимым братом. «Еще бы», — фыркнула про себя Эстер, кидая на дочь очередной недовольный взгляд, — «эти мальчишки слишком сильно на нее влияют». — Сегодня вы с Финном едете на праздник к дочери мэра, Ребекка, — Эстер хотела, чтобы ее голос звучал мягче. В последней книге по психологии, которую она прочитала, было сказано, что проблемные дети вроде Ребекки особенно остро реагируют на интонации. Но фраза все равно получилась строгой и даже злой. Эстер не могла спокойно смотреть на Ребекку. На ее слишком светлые волосы, слишком голубые глаза, слишком упрямо поджатые губы. У Ребекки было слишком округлое лицо и слишком бледная кожа. Она вся была не такая, не похожая не Эстер, не похожая на… Эстер заставила себя остановиться на этой части мысли. Она не должна так думать, она вообще не должна об этом думать, и доктор О’Коннел говорил, что прошло уже слишком много времени, чтобы продолжать зацикливаться на этих мыслях. Неспокойная Ребекка успела три раза одернуть шорты, несколько раз посмотреть в окно и даже совершить безуспешную попытку сбежать, пока Эстер говорила. Вот уж на кого она была похожа — так это на Никлауса с его лукавым и тяжелым взглядом или на Коула с его бесконечной тягой к приключениям. А Эстер не хотела, чтобы ее дочь была похожа на этих несносных мальчишек. — Я не хочу, — заявила Ребекка, упрямо глядя в глаза матери. Эстер едва успела подавить ярость и опустить руку, которую подняла с вполне конкретной целью. Так было нельзя. Доктор О’Коннел утверждал, что ее вспышки ярости не приведут ни к чему хорошему, но это было так тяжело — держать в руках единственную возможность поставить противную девчонку на место. Видит Бог, было почти невозможно терпеть ее бесконечные выходки. — Ты должна, — тяжело уронила Эстер. Ребекка сжала кулачки и яростно замотала головой, от чего ее волосы еще больше растрепались. — Финн противный, я хочу играть с Коулом! Эстер сжала зубы до скрипа. Финн был единственным послушным ее ребенком. По правде сказать, в то время, когда она только-только родила Финна, она совсем не верила во все эти россказни молодых мамочек о том, что дети могут не слушаться или вытворять что-то вроде разбора розетки игрушечной отверткой. Финн был самым спокойным и послушным ребенком из всех, что видел этот мир. Он бесконечно любил свою мать, и Эстер достаточно было сделать несчастный вид, чтобы вызвать у него чувство вины. Учтивого и заботливого Финна нельзя было не любить, и казалось, что все дети вокруг такие же. Но следующие трое ее сыновей, видимо, были призваны, чтобы показать ей, как сильно она ошибается. Элайджа был спокойным ровно до тех пор, пока все в доме делали то, что он хочет, и его гневные вспышки были так похожи на срывы Майкла, что Эстер боялась их даже тогда, когда Элайджа был еще достаточно мал; Никлаус разрисовывал красками французские обои и заливал ими же персидские ковры, а на досуге подсовывал пауков и мышей в раздевалку для прислуги, и не было в этом мире ничего, что могло бы остановить его проказы; Коул не слезал с деревьев, а в школе на него жаловались даже уборщики, что уж говорить о родителях несчастных девочек, на которых Коул время от времени упражнялся в остроумии. Эстер даже думать не хотела о том, что Элайджа, Никлаус и Коул — ее сыновья, родные кровные братья Финна. И уж тем более она не готова была терпеть неуважение Ребекки — своей дочери — по отношению к своему старшему сыну. — Извинись немедленно, — потребовала Эстер, встряхивая Ребекку за плечи. — Финн не заслуживает такого пренебрежения к себе, тем более от тебя. Глаза Ребекки заслезились, и Эстер почувствовала странное облегчение, нисколько не подходящее к ситуации. Но, может быть, если Ребекка способна пугаться и плакать, то в ней еще осталось что-то от той милой доброй малышки, которой Эстер хотела ее видеть. Она была матерью маленькой девочки, ради которой перенесла четыре тяжелых беременности, и совершенно не была довольна результатом, потому что ее дочь больше походила на противного мальчишку, чем Финн. — Финн противный, противный! — кричала Ребекка, и Эстер знала, что она делала это назло. — Я хочу играть с Коулом, а Финн противный! Эстер замахнулась и в этот раз не успела себя остановить. Голова Ребекки мотнулась в сторону, а звук пощечины дошел до нее с опозданием. Эстер даже почувствовала укол вины, но быстро отбросила глупую мысль. Ребекке просто нужно было быть хорошей дочерью, и Эстер нисколько не виновата в том, что она не могла справиться с этим. — Убирайся в свою комнату, — рявкнула Эстер, сама едва не испугавшись своего голоса. — Сегодня ты останешься без ужина. — Ребекка в очередной раз поджала губы. Слишком пухлые губы. — Живо! И Ребекка кинулась к лестнице, а Эстер наконец смогла облегченно вздохнуть. Возможно, воспитание детей и не было ее коньком, но вина лежала полностью на детях, которые не могли понять, что их мать заслуживает уважения и любви, а не проказ, криков и непослушания. Эстер достала телефон и быстро набрала SMS, отменяя сегодняшнюю встречу с психологом. Она устало прикрыла глаза и положила руку на едва виднеющийся животик. Эту дочь она не упустит. С этой дочерью она все сделает правильно. Эту дочь она назовет Фреей.