Вопреки себе

      Уступив, наконец, мягким, но настойчивым просьбам супруга, княгиня Оболенская вышла в свет после двухмесячного затворничества. Почти не покидая особняка за эти два месяца, она выглядела словно тихая послушница монастыря, занимаясь лишь домашними делами и маленькой дочкой, и не отвечая на многочисленные приглашения, которые постоянно приходили от друзей и знакомых Владимира Кирилловича. Казалось, она полностью ушла в себя, и выражение её прекрасных глаз почти всегда оставалось тревожным и печальным, даже тогда, когда лицо озаряла слабая улыбка.       Адель категорически не желала никуда выезжать — балы и приёмы не привлекали её больше, и князь хорошо знал причину, по которой его молодая жена вдруг сделалась убеждённой домоседкой. Со дня свадьбы её брата Михаила с Ольгой Бутурлиной, Адель боялась снова встречаться с Александром. Что именно произошло между нею и графом Бутурлиным, Владимир Кириллович не знал, так как не решился спросить у жены напрямик, но что-то точно случилось, иначе Адель не стала бы так упорствовать в своём затворничестве. Однако, будучи запертой в четырёх стенах, она становилась всё более замкнутой, молчаливой и печальной, что очень беспокоило её немолодого супруга. Да что там князь, даже прислуга уже шепталась по углам, что с молодой барыней точно что-то неладно.       Иногда князь слышал сдавленные рыдания в подушку, раздававшиеся из спальни молодой княгини. Что она так горько оплакивала: свою запретную любовь, впустую проходящую молодость или, может быть, обещание не переступать черту, данное нелюбимому мужу? Ему оставалось лишь сокрушённо вздыхать, ведь помочь жене князь был бессилен. Словом, супруги Оболенские оба страдали и, если бы не Софи, их жизнь стала бы походить на ад.       Лишь при виде белокурой, синеглазой малышки на время отступало тяжёлое, липкое ощущение безысходности, охватывающее их сердца. Наблюдая, как Софи забавно топает своими пухленькими ножками по дому, как лопочет первые слова, понять которые были в состоянии только няньки и сама Адель, князь неустанно благодарил Бога и свою любимую жену за то, что у него появился смысл в жизни. Дом, раньше напоминавший князю пустой, зловещий мавзолей, наполнился детским смехом и топотом маленьких ножек. Как он раньше жил без этого?       С одной стороны, князь был рад, что Адель не выезжает в свет, а находится рядом с ним каждый день, полностью посвящая себя дочери, но с другой стороны, не мог хладнокровно наблюдать, как она чахнет в одиночестве, словно узник в темнице. Княгиня ещё слишком молода, чтобы забыть о том, что она — красивая женщина, которой должно блистать в свете, покоряя мужские сердца и услаждая взоры. Ведь юность и красота так скоротечны, нужно пользоваться ими, пока есть возможность.       Как бы не ревновал Владимир Кириллович своё самое драгоценное сокровище, но эгоизм никогда не был ему свойственен, а потому он, не говоря ни слова супруге, заказал ложу в Каменном театре, где как раз шёл балет «Руслан и Людмила». Адель хотела было отказаться, как всегда, но не посмела обидеть супруга и испортить его сюрприз.       И вот, они оказались в театральной ложе, наблюдая прекрасную постановку сказки Пушкина. Адель нравился балет: она с восторгом глядела на хрупких танцовщиц, походивших на сказочных мотыльков, которые невесомо порхали по сцене, выделывая ногами невероятные па. Оперу и театр она тоже любила, но не настолько сильно. Может, всё дело было в том, что театральные актёры и певцы передавали свои эмоции и замысел автора с помощью слов, а балет… это особое искусство. Рассказать зрителю историю с помощью движений намного сложнее, причём рассказать её так, чтобы всё было понятно без слов. Это походило на некое таинство, волшебство, которое захватывало с первых минут и не отпускало до самого конца представления.       Княгиня Оболенская глядела на сцену, не отрываясь. Когда-то давно, в детстве, она впервые попала на балет в Париже. Это была постановка «Золушки», кажется… и увиденное так глубоко подействовало на неё, что Адель целый месяц изводила отца требованиями пошить ей такой же наряд, как у исполнительницы главной партии, и немедленно найти учителя для занятий балетом. Никаких увещеваний о том, что ей не пристало мечтать о сцене, упрямая маленькая княжна слушать не желала. Кстати, балетное платье ей всё же сшили, и Адель неделю упоенно кружилась в нём перед большим зеркалом в гостиной, воображая себя известной балериной. Впрочем, в то время мечты её часто менялись, едва появлялся новый интерес. Но сейчас, сидя в театральной ложе, она вдруг вспомнила о своей детской мечте и снова мысленно представила себя на сцене, в воздушном белоснежном платье, порхающей, как мотылёк. Как забавно, что давняя детская прихоть снова дала о себе знать спустя столько лет!       Адель украдкой бросила на мужа осторожный взгляд: князь глядел на сцену с таким же восторгом, что и она. Как же она благодарна ему за то, что он всё-таки вытащил её из дому, несмотря на все препирательства. Его искренняя забота о ней не могла оставить Адель равнодушной. Снова находясь в обществе, среди нарядных дам в роскошных вечерних туалетах, блистающих бриллиантами и жемчугами, она почувствовала, как ей на самом деле не хватало общения, этих острых, восхищённых взглядов, которыми её осыпали окружающие, ощущения того, что она всё ещё жива и может высоко держать голову в обществе.       Единственное, что могло испортить ей прекрасный вечер в театре, это возможная встреча с графом Бутурлиным и его супругой. Пересекаться с ними у Адель не было ни малейшего желания. Хоть Бутурлины и стали ей теперь дальними родственниками, но со дня свадьбы Ольги и Мишеля, они ни разу не виделись. Хоть она и скучала по брату, который сейчас проводил медовый месяц с молодой женой в Европе, но Адель в тайне хотела, чтобы это путешествие длилось как можно дольше. Пока Михаил и Ольга не вернулись домой, ей не обязательно видеться с Бутурлиными, но когда молодые вернутся в Петербург, им снова придётся встретиться. Адель очень волновала эта неотвратимая встреча, ибо она страшилась своей собственной слабости. Теперь она нервничала гораздо сильнее, чем, когда возвращалась из Европы в Петербург, зная, что встретит его снова…       Она пообещала мужу, что никогда не предаст его доверия, не обесчестит своё имя. И всё бы хорошо, но уверенность княгини в твёрдости своего духа зиждилась лишь на словах, на деле же её сердце уходило в пятки, стоило только Александру пристально посмотреть ей в глаза, не говоря уже о прикосновениях. Если он опять попытается тайно встретиться с нею, это может закончиться бесславной капитуляцией её бастионов и окончательной потерей самоуважения. А этого допускать нельзя!       Напрасно Адель днями и ночами внушала самой себе, что Александр Бутурлин — не тот мужчина, в кого стоило влюбляться. Он и сам не знает, чего хочет. Клянётся в страстной любви к ней, а сам в это же время делит ложе с молодой женой, которая родила ему дочь. Жаклин была слишком привлекательна, по мнению Адель, чтобы он смог устоять перед её прелестями.       Когда наступала ночь и Адель укладывалась в постель, она неизменно думала о том, что сейчас руки Александра обнимают Жаклин, его губы блуждают по её телу, и в этот миг он точно не думает ни о ком другом, кроме своей жены, несмотря на свои лживые клятвы. Как мужчины могут так легко разделять любовь и плотские утехи? Как Александр может без зазрения совести дарить ласки нелюбимой женщине, больше того — презираемой им! Это было выше понимания Адель. Она с грустью пришла к выводу, что предмет её грёз — двуличный и лживый человек, верить словам которого не стоит.       А верить так хотелось! Душа, без веры в светлое и прекрасное, начинает чахнуть. Молодая, красивая, женственная и чувственная, Адель всем своим исстрадавшимся сердцем жаждала любви во всех её проявлениях. Но любовь хороша лишь тогда, когда она взаимна и не постыдна, а княгине Оболенской было отказано и в том, и в другом…       Ответить на чувства мужа она была не в состоянии, а наблюдать за его молчаливыми страданиями с каждым днём было всё тяжелее. Адель старалась быть с ним рядом чаще, улыбаться ему, уделять внимание, беседовать, но Владимир Кириллович неосознанно использовал её чувство вины против неё самой. Он всякий раз пользовался моментом, чтобы лишний раз коснуться руки супруги, подольше задержав её в своей ладони, бросал на неё восторженные взгляды, под которыми княгиня лишь смущенно опускала ресницы и беспомощно краснела, догадываясь, о чём муж думает сейчас. Эта своеобразная игра не приносила радости ни одному из супругов.       В конце антракта к князю Оболенскому подошёл адъютант генерал-губернатора и передал просьбу графа Эссена о приватной беседе в губернаторской ложе. Владимир Кириллович извинился перед женой и, пообещав вскоре вернуться к ней, последовал за молодым офицером, который не преминул украдкой бросить на красавицу-княгиню восхищённый взгляд.       Адель вернулась на своё место в ложе и переключила всё внимание на сцену. Прошло не менее четверти часа, прежде чем она явственно ощутила, что ей стало некомфортно, словно на плечи опустилась неведомая тяжесть и вдавливает её в кресло. Оглядевшись украдкой по сторонам, она внезапно вздрогнула всем телом: из соседней ложи на неё неотрывно смотрел Александр Бутурлин.       Княгиня растерялась. Неужели он сверлил её взглядом весь первый акт, а она так этого и не заметила? Или он опоздал на балет и появился лишь ко второму акту? Господи, ну что за бестактная манера разглядывать её так беззастенчиво, словно они оба свободны, и она может легко принять его ухаживания? Неужели он не понимает, что ставит её в неловкое положение? Если кто-нибудь заметит, репутация Адель может пострадать, причём даже не по её вине!       Она нервно обмахивалась веером, стараясь не смотреть на Александра, но всей кожей ощущала его пылкие взгляды, которые обжигали подобно пламени свечи, пробуждая в её теле глубокий, таинственный трепет. Спорить с самой собой, со своей любовью, с естественными для молодой женщины желаниями, в конце концов, было так тяжело!       Как она желала просто отдать себя во власть его сильных, но таких нежных рук, и ни о чём не думать, не сожалеть, не страдать! Её душа и тело отчаянно тянулись к нему, хоть трезвый рассудок и призывал образумиться и вспомнить о том, что Александр уже два раза предал её любовь и доверие.       С тех пор, как их судьбы снова пересеклись, граф Бутурлин повёл себя легкомысленно и эгоистично, наплевав на нормы морали и приличия. Ему было всё равно, что будет с ней, с её мужем, какой скандал может разразиться в свете, если кто-то узнает… и такое поведение ещё раз доказывало, что он вовсе не любит её, а лишь желает, словно своенравный мальчишка, жаждущий обладать вожделенной игрушкой, которую через день сломает и забудет. Неужели у него совсем нет хотя бы чувства признательности к князю Оболенскому за всё, что тот сделал для них обоих?       Впрочем, раздосадованная Адель была не совсем права: Александр меньше всего хотел причинить ей вред своими домогательствами. Он и так доставил любимой достаточно страданий, чтобы ещё и усугублять их.       Но… он не видел её так долго, почти два месяца! Он безумно тосковал по ней, иногда сомневаясь, действительно ли целовал и обнимал её в полумраке библиотеки князя Вяземского. Стоило закрыть глаза, и он остро ощущал вкус её поцелуя, но суровая реальность обступала со всех сторон: он желает обладать замужней женщиной, женой своего крёстного отца, которому обязан своей свободой. Это желание было не просто запретным и неприличным, оно было бесчестным и подлым. Вот так — ощущая себя низким подлецом — и жил Александр Бутурлин эти два месяца, и это было ужасно.       Наблюдая за Адель, которая казалась ему просто сказочной феей в своём бархатном вечернем платье цвета красного вина, он безмолвно сходил с ума от любви, проклиная жестокую судьбу и собственную глупость, по вине которых он потерял её.       Во внутреннем кармане его сюртука уже неделю лежало письмо, которое Александр написал любимой без особой надежды, что ему удастся передать его. И вот сейчас, когда Адель на время осталась одна, у него появился шанс сделать это.       До конца спектакля они оба просидели, как на иголках, стараясь сосредоточиться на происходящем на сцене. Едва представление окончилось, и отгремели последние бурные аплодисменты, Адель поднялась и направилась к выходу из ложи. В узком коридоре партера возник небольшой затор, и ей пришлось идти медленно, находясь в гуще людей, эмоционально обсуждающих просмотренный спектакль.       Внезапно она почувствовала, как в её ладонь кто-то вложил сложенную в несколько раз записку. Адель вздрогнула и поспешно огляделась, успев заметить только спину Александра, мелькнувшую где-то впереди. В том, что это сделал он, сомнений не оставалось. Щёки княгини моментально зарделись от волнения, а желание прочесть тайное послание сразу же, стало нестерпимым, но прежде нужно было добраться до дому и остаться одной. Никогда ещё дорога домой не казалась ей такой бесконечно долгой!       Едва дождавшись, пока Таня поможет ей раздеться и подготовиться ко сну, Адель поспешно заперла дверь на ключ и дрожащими руками развернула записку Александра. Сразу узнав знакомый аккуратный почерк, которым Александр делал записи в её девичьем альбоме, она прочла следующее: Здравствуй, душа моя! Прости меня за то, что я решился на столь отчаянный поступок, как тайное послание, но, видит Бог, у меня нет другого способа поговорить с тобою. Ты упорно избегаешь встреч со мной, и я понимаю отчего: ты боишься, что я снова начну тебя преследовать. Я не могу с уверенностью обещать тебе, что никогда более не сделаю этого, ибо при виде тебя я просто безнадёжно теряю голову, однако, я постараюсь отныне держать себя в руках. Да, я знаю, что мне запрещено даже мечтать о тебе, что ты замужем за очень хорошим, благородным человеком, которого я всем сердцем уважаю, но от этого мне не становится легче. Ты сказала, что надеяться мне не на что, но я, увы, не могу вырвать собственное сердце из груди и приказать ему разлюбить тебя. Я долго думал, любовь моя, и решил более не досаждать тебе своими чувствами. Ты совершенно права: мы оба несвободны и не имеем права причинять боль другим. Пусть наша любовь остаётся в прошлом, я буду жить прекрасными воспоминаниями о ней, и навсегда сохраню их, как самое лучшее, что было в моей жизни. Мне остаётся лишь надеяться, что ты сможешь когда-нибудь простить мне всю ту боль, что я причинил тебе. Клянусь, я не хотел этого и страдал всё это время не меньше. Об одном лишь болит моя душа — я всё ещё безумно хочу увидеть свою дочь. Пойми, Адель, я не могу не думать о ней, не мечтать посмотреть на своё дитя хотя бы издали. Софи — живое воплощение нашей любви, подтверждение того, что она всё-таки была, что наша единственная ночь была не просто волшебным сном, слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Умоляю тебя, позволь мне увидеть нашего ребёнка, иначе я просто сойду с ума! Понимаю, что едва ли имею право претендовать на что-либо, но неужели я не могу хотя бы взглянуть на Софи? Или ты собираешься прятать её от меня всю жизнь? Как бы там ни было, я — её отец, а она — моя плоть и кровь. Моя матушка тоже жаждет увидеть свою внучку, я обещаю тебе, что от нас никто не узнает о том, что Владимир Кириллович — не родной отец Софи. Кстати, князь знает, что мне известно всё о Софи, так что, для него моё желание увидеть её не станет новостью. Прошу тебя, подумай об этом, Адель! Я не стану больше преследовать тебя и навязывать свою любовь, ни словом, ни взглядом не покажу этого, но не требуй от меня забыть, что у нас есть дочь! Она связала наши жизни навсегда, Адель, и ты не сможешь изменить этого, даже если захочешь. Как бы ты ни презирала меня сейчас, прошлое невозможно перечеркнуть и стереть из памяти. Я хотел бы нанести визит в ваш дом вместе с матушкой, и увидеть Софи. Если ты не желаешь встречаться в доме Владимира Кирилловича, это можно сделать в доме твоего отца. Сделай это, будь милосердна, если не ко мне, то к моей матери! Прошу тебя, дай мне знать любым способом о решении, которое примешь. Я буду ждать. Александр.       Руки Адель нервно скомкали письмо, в то время как к горлу подкатил такой знакомый комок, грозящий скорыми слезами. Против всякой логики, её сердце сжалось от обиды и разочарования. Да, она сама хотела, чтобы граф Бутурлин оставил её в покое, так почему ей так больно от того, что он решил внять её словам и отступиться? Почему её не оставляло гадкое чувство, что Жаклин снова выиграла? Почему существует такая бездонная пропасть между тем, что она чувствует и тем, что должна чувствовать?       Значит, теперь им снова можно безбоязненно встречаться на балах и приёмах — Александр обещал вести себя пристойно и не преследовать её, но взамен он хочет увидеть Софи. У Адель сложилось впечатление, что её мягко, но всё же, шантажируют. Впрочем, она ведь не сможет постоянно прятать дочь от семейства Бутурлиных, так ведь? Главное, чтобы в будущем никто не рассказал девочке, кто её настоящий отец.       Следующим утром Адель отправила Таню с поручением отнести письмо в особняк Бутурлиных и передать его лично в руки самому графу. В своём коротком послании она сообщила, что завтра планирует навестить своего отца, и возьмёт с собой Софи.       Владимир Кириллович не смог сопровождать жену и дочь во время визита к отцу, ибо за день до этого получил письмо от своего управляющего, в котором сообщалось о крупной ссоре с соседом, чьи земли граничили с землями Оболенского. На князя была подана жалоба самому губернатору о самовольном захвате охотничьих угодий, якобы принадлежащих соседу — весьма неприятному и мрачному помещику, который славился своим дурным нравом и склочностью. Владимиру Кирилловичу необходимо было срочно съездить в свое имение и разрешить конфликт с соседом на месте.       Андрей Алексеевич очень обрадовался визиту любимой дочери и единственной внучки. Софи тут же заняла своё законное место на коленях деда и снисходительно сносила его поцелуи и объятия. Видимо, сегодня она была в хорошем настроении.       Вообще-то, юная княжна Оболенская была спокойным, улыбчивым ребёнком, но ровно до того момента, пока её прихоти беспрекословно выполнялись. Стоило воспрепятствовать исполнению какого-нибудь желания, как маленький ангел немедленно превращался в нечто прямо противоположное. Визг, достойный боевого клича диких индейцев, был слышен на весь дом, маленькие ножки гневно топали, а слёзы градом лились из ярко-синих глаз, заставляя даже самое чёрствое сердце дрогнуть и немедленно отдать рыдающей хитрюге всё, чего она желает. Адель пыталась пресекать такое поведение дочери, но все её усилия бесславно разбивались о неуёмную, безграничную отцовскую любовь Владимира Кирилловича.  — Слава Богу, что ты решила навестить меня, дорогая! Я так соскучился, что хотел уже сам нанести вам визит, — широко улыбнулся Андрей Алексеевич. — После отъезда Мишеля и Ольги этот дом стал до неприличия тихим и пустым.  — Но они скоро вернутся, и Ваша жизнь снова станет прежней, papa, — ответила Адель. — Я тоже уже скучаю по ним.  — Надеюсь, они привезут с собой хорошие новости, — сказал князь, — очень хочется дождаться наследника и продолжателя рода Вяземских, и подержать его на руках.  — Но они же только поженились! — усмехнулась Адель. — Не слишком ли Вы торопитесь, papa?  — Ба! Но ведь первенец, как правило, и бывает зачат именно во время медового месяца, когда страсть полностью затмевает разум молодых супругов! — счастливо рассмеялся Андрей Алексеевич. — По крайней мере, у нас с вашей матерью вышло именно так — из Европы она вернулась, нося под сердцем Мишеля.       Улыбка вдруг померкла на лице Адель, уступив место огорчению, а в душе прочно обосновалось такое неприятное чувство, как жалость к самой себе. Ведь ей не суждено было выйти замуж за любимого и родить Софи, будучи законной женой Александра. Видя безграничное счастье брата и Ольги, слушая радостные воспоминания отца о том, как они были счастливы с её матерью, Адель ещё острее ощущала, чего она лишена.       Князь слишком поздно осознал свою оплошность, заметив, как потухли глаза дочери. Ну, какой же он старый дурак, не нужно было говорить о своих чаяниях с Адель, и тем более — пускаться в воспоминания о прошлом. Бедная девочка пережила такое горькое разочарование и до сих пор страдает.       Отец хотел было извиниться перед Адель, как вдруг дверь в гостиную отворилась и лакей сообщил о визите графини Бутурлиной с сыном. Андрей Алексеевич сначала удивлённо приподнял брови, но затем велел проводить родственников в гостиную.       Когда на пороге показались Мария Александровна и Алекс, сердце Адель забилось так громко и быстро, что она опасалась, что его услышат все. Князь поднялся навстречу гостям и склонился над рукой графини, по-прежнему держа внучку на руках. С Александром они обменялись дружескими рукопожатиями. Адель вежливо поздоровалась с графом и его матушкой, пытаясь за светской полуулыбкой скрыть возрастающее волнение.       Покончив с официальными приветствиями, мать и сын невольно застыли в замешательстве, глядя на кудрявую малышку, прижавшуюся к плечу князя Вяземского. В глазах Марии Александровны блеснули скупые слёзы — ведь эта девочка приходится ей родной внучкой, дочерью единственного сына, но, увы, … она носит другое имя и никогда не узнает, что у неё есть родной отец и любящая бабушка.  — Боже, какое чудо! — негромко произнесла графиня, сквозь слёзы улыбаясь малышке. — Это, видимо, Софи? Пойдёшь ко мне на руки, солнышко? — эта фраза уже была обращена к девочке, которая настороженно разглядывала незнакомых людей своими большими синими глазками.       Поразмыслив пару мгновений, Софи доверчиво протянула ручки к Марии Александровне, и та с готовностью взяла её на руки. Сердце графини восторженно ликовало и одновременно замирало от нежности, когда она глядела на это чудесное дитя, глазами точь-в-точь напоминающее Александра.       Сам же Александр чувствовал себя так, словно ему неожиданно преподнесли самый дорогой в жизни подарок. К своему стыду, даже в день рождения Катюши он не ощущал такого безбрежного счастья, как в этот миг, когда увидел Софи. Этот прелестный ангелочек внезапно стал безумно дорог ему, ведь в жилах Софи его кровь соединилась с кровью Адель, их взаимная любовь дала жизнь этому маленькому человечку, связав их воедино навсегда. Разве это не чудо?       Когда Александр, в свою очередь, немного нерешительно протянул руки к дочери, Адель перестала дышать. Она ждала, что последует дальше. И Софи, словно ощущая зов родной души, потянулась к своему отцу, улыбаясь во весь рот. Осторожно прижав дочь к себе, он на миг закрыл глаза, стараясь справиться с эмоциями, а когда снова открыл их, встретился с взволнованным взглядом Адель.       Для неё стало тяжким испытанием увидеть дочь на руках Александра. Это было так трогательно и больно одновременно! В этот миг она как никогда остро ощутила, что они оба потеряли. А ведь могли бы стать счастливой семьёй и вместе растить их обожаемую малышку…       Когда их с Александром взгляды пересеклись, время снова остановилось, оставляя их одних в целом мире. Они даже не обратили внимания на то, как их родители смущённо потупили взоры, заметив, как дети восторженно и обречённо смотрят друг на друга.       Александру сейчас хотелось лишь одного: подойти к Адель и крепко обнять её, не выпускать из своих объятий ни её, ни Софи, и тихо таять от счастья, осознавая, что они обе принадлежат только ему одному.       Судя по тому, что большие тёмные глаза Адель медленно наполнялись слезами, она хотела того же, что и он… но она достаточно ясно дала понять, что не станет изменять мужу, а Александр обещал не ставить её более в неловкое положение и не навязывать свою любовь. Это обещание отныне связывало ему руки, и Александр мысленно поклялся себе держать его. Больше он не станет искать с ней тайных встреч, не будет стараться приблизиться, коснуться украдкой её руки, терзать её пылкими взглядами.       Он любит и вожделеет её безумно, до дрожи, но больше ни разу не прикоснётся к ней… до тех пор, пока Адель сама его об этом не попросит.