Вопреки себе

      Весь православный мир готовился к приходу Рождества Христова. Тихая морозная и снежная погода способствовала праздничному настроению, а обилие ярких огней на улицах и в витринах магазинов настраивало людей на покупку рождественских подарков. Владельцы магазинов уже радостно потирали руки, предвкушая самую крупную выручку за год.       Светский Петербург полностью погрузился в предпраздничную суету, готовясь к череде рождественских балов: детских и взрослых, званых ужинов, благотворительных базаров, но особенно, к приближающейся свадьбе цесаревича Александра Николаевича с принцессой Марией Гессен-Дармштадтской.* Лучшие портные, модистки и белошвейки столицы день и ночь трудились не покладая рук, дабы все знатные дамы и кавалеры Петербурга смогли не ударить в грязь лицом на балах святочной декады и императорской свадьбе. Бракосочетание, как и торжественный приём в Зимнем дворце обещали стать невероятно зрелищными: не каждый день женится наследник Российской Империи!       Бутурлины и Вяземские, в числе других известных дворянских фамилий, тоже получили приглашения на предстоящее императорское бракосочетание, хотя и не горели желанием выходить в свет.       Причиной обоюдного затворничества обеих семей стали внезапно вспыхнувшие в свете слухи, обличающие графа Бутурлина и княгиню Оболенскую в тайном романе. Что конкретно послужило основой для этих сплетен, так и осталось загадкой. Может, проболтался кто-то из дворни Бутурлиных или Вяземских, а может, кто-нибудь излишне наблюдательный обратил внимание на слишком уж частые взгляды, которыми обменивались граф и молодая вдова на отпевании и поминках, но факт оставался фактом — после похорон князя Оболенского на голову несчастной княгини полились целые потоки грязи.       Чего только не говорили о ней! Адель обвиняли в цинизме и наигранной скорби, приписывали ей вину в смерти мужа, который узнал о вероломстве молодой жены; поговаривали, что связь с Бутурлиным у неё началась ещё до свадьбы, а некоторые не стеснялись ставить под сомнение и отцовство покойного Владимира Кирилловича, припоминая, что с первой супругой у них детей не было. Словоохотливые кумушки не могли обойти своим вниманием подозрительно скорый брак юной княжны Вяземской со зрелым другом её отца. Те же люди, что два года назад восхищались кротостью и послушанием княжны, которая добровольно вышла за человека много старше себя, теперь с не меньшим рвением строили мерзкие догадки об истинных причинах этого брака.        Мишель, Александр и князь Андрей только и могли, что сжимать кулаки в бессильной ярости. Как не хотелось им что-нибудь предпринять, но каждому клеветнику рот не заткнёшь, так уж лучше уж посидеть дома и подождать, пока слухи стихнут, чем опасаться, что они могут не сдержаться и вызвать какого-нибудь наглеца на поединок и заставить отвечать за двусмысленные намёки.       Что же до самой Адель, родные ей попросту ни о чём не рассказывали, она и без того сложно переживала смерть мужа. Она всегда так стремилась сохранить свою репутацию кристально-чистой, что вся эта грязь, в которой вываляли её имя, просто добила бы её. Разумеется, были и те, кто решительно заявлял, что не верит в сплетни о молодой княгине Оболенской, но они оставались в меньшинстве. И зависть к богатой и знатной фамилии Вяземских играла не последнюю роль в распространении слухов.       Семейству Бутурлиных тоже досталось от салонных сплетников. Свет вдруг живо заинтересовало, куда же подевалась молодая графиня Бутурлина. Граф уже давно, ещё до смерти князя Оболенского, частенько появлялся в обществе один, и, в принципе, ничего ужасного в этом не было, если бы он внезапно не оказался в самом центре пикантного скандала. Теперь Александра обвиняли в том, что он жесток к собственной жене, не выпускает её из дома, а сам в это время развлекается с любовницей.       Отсутствие графини повлекло и множество других предположений: одни утверждали, что она понесла и очень тяжело переносит беременность, другие — что графиню поразил какой-то страшный недуг, и жить ей осталось недолго, третьи — что красотка-француженка сама наставила рога мужу, за что он отправил её в деревню на веки вечные. Словом, свет с упоением перемывал косточки двум знаменитым семействам, совершенно не замечая громадных брёвен в собственном глазу.       Именно по этой причине обе семьи приняли решение не принимать участия в рождественских балах в этом году и не устраивать их у себя. Вместо этого, Андрей Алексеевич пригласил Бутурлиных в своё загородное имение, чтобы отметить праздники в кругу семьи. Да и пристало ли им разъезжать по балам, когда они ещё даже не справили сороковины со дня смерти Владимира Кирилловича?       Для Адель эти полтора месяца тянулись особенно долго. Каждый день был похож на предыдущий, а её скорбь и не думала ослабевать, как и чувство вины. Хорошо хоть, что к ней вернулся относительно спокойный сон и способность принимать пищу, иначе родные извелись бы от тревоги за неё. Вдобавок Адель чувствовала себя виноватой в том, что никак не может заставить себя вернуться в дом покойного мужа, и лишь здесь, в родительском гнезде, действительно чувствует себя дома. Адель понимала, что такое поведение непременно вызовет недовольство прислуги и кривотолки в обществе, но до поры не представляла, какова ситуация в действительности.       Когда её навестила графиня Мария Ланская, чтобы проведать, Адель узнала, наконец, что стало с её репутацией. Она была настолько шокирована, что просто лишилась дара речи. А Мари всё продолжала болтать, уверяя шокированную подругу в том, что она и её семья не верят сплетням и не забывают оповещать об этом всех клеветников. Едва дождавшись, когда графиня откланяется, Адель опрометью бросилась в кабинет отца.  — Papa! — воскликнула она, влетая в кабинет без стука. — Как Вы могли скрыть, что в свете моё имя смешали с грязью? Что меня считают падшей женщиной и убийцей собственного мужа?! Почему я узнаю об этом от посторонних людей? Князь вздрогнул от неожиданности, отрываясь от чтения утренней газеты, и тут же поднялся навстречу дрожащей от волнения дочери. Внезапная атака застала его врасплох, и он виновато посмотрел на Адель, не зная, как лучше оправдаться.  — Детка, успокойся, прошу тебя! — он попробовал обнять её, но Адель упрямо вывернулась из его объятий. Тёмные глаза княгини смотрели на отца строго и обиженно. Она никак не могла понять, как самые близкие люди могли скрывать от неё настолько важные вещи, как крах её репутации в обществе.  — Мы не хотели усугублять твоё горе и лишний раз расстраивать, — виновато объяснил князь. — Ты едва начала спать спокойно, и эти домыслы…  — Домыслы?! Это самая сокровенная моя тайна, и она вдруг выплыла наружу! — в отчаянии вскрикнула Адель. — Как мне теперь показываться в свете, papa? Что будет с Софи, ведь её фактически объявили незаконнорожденной, плодом греховной связи?!  — Детка, это лишь сплетни, грязные сплетни, — Андрей Алексеевич всё-таки сумел обнять дочь за плечи, и она тут же сникла и спрятала лицо на груди отца. — Как бы горько и обидно тебе ни было сейчас, разговоры стихнут рано или поздно. Официально Софи — законная дочь Владимира Кирилловича, урождённая княжна Оболенская, этого оспорить никто и никогда не сможет.  — Но я никогда не совершала того, в чём меня обвиняют! — возмутилась Адель. — Да, я не любила мужа так, как он того желал, но…  — Вольдемар пытался добиться твоей благосклонности? — удивлённо осведомился Андрей Алексеевич. — Но… я считал, что у вас фиктивный брак. Адель внезапно запнулась и вспыхнула до корней волос, осознав, что неосторожно открыла отцу подлинную причину, по которой она винила себя в том, что сделала мужа несчастным в браке. По её смущённому личику и стыдливо опущенным глазам князь понял, что его лучшего друга постигло несчастье воспылать страстью к молодой жене, ответить на которую взаимностью она, увы, не смогла. О записках, найденных у тела князя Оболенского, Андрею Алексеевичу никто так и не поведал. Не знали ничего и Ольга с Марией Александровной. Михаил, Александр и Аделина договорились пока молчать об этом.  — Так вот почему ты винишь себя в его смерти? — печально вздохнул князь. — Бедное дитя, ты думаешь, что страдания от неразделённой любви ускорили его кончину?  — Да, — нехотя призналась она. — Это произошло так неожиданно для меня… ещё в Неаполе. Я повела себя, как эгоистка, и не ответила на его чувства. Вы же знаете, papa… я… — она снова растерянно замолчала.  — Всё ещё любишь Александра, — тихо закончил за неё отец, тяжело вздыхая.  — Да, люблю, — ещё тише ответила она, отводя взгляд. — И, кстати, я догадываюсь, кто распространил в обществе эти грязные слухи о нас!  — О ком ты? — не понял князь.  — О Жаклин, разумеется, этой ядовитой змее! — на личике княгини появилась смесь гнева и презрения. — Она уже давно изводит Александра своими подозрениями!  — От ревнивой супруги можно ожидать такой реакции, но… так ли уж она не права, дитя моё? — осторожно заметил Андрей Алексеевич. — Разве Александр не сделал ничего, что могло вызвать её ревность? Прости, но порой он так откровенно смотрит на тебя, что даже у меня внутри всё переворачивается. Между прочим, я вполне допускаю мысль, что даже посторонние люди могли обратить внимание на его пылкие взгляды. Я давно хотел поговорить с Александром об этом, но Мишель опередил меня, насколько мне известно.  — Но мы с Александром вовсе не любовники, papa! — возмутилась Адель. — Мы просто стараемся поддерживать дружеские, внутрисемейные отношения! Неужели и Вы считаете, что мы могли… Её голос дрожал от горячего желания оправдаться, но щёки предательски пылали, выдавая, что она не совсем искренна, и прежде всего — перед самой собой.  — Нет, милая, я так не считаю, — князь успокаивающе взял руки дочери в свои, — но не забывай, что мне хорошо известно всё, что происходит под крышей этого дома. Я знаю, что в день похорон Александр провёл ночь в твоей комнате.  — Но… он же просто… — Адель покраснела ещё сильнее, задыхаясь от стыда и волнения.  — Знаю, родная, знаю, — князь поцеловал обе её горячие ладошки, снисходительно улыбаясь. — Таня застала твоего пылкого Ромео мирно дремлющим на полу у твоей постели.  — И она сразу же помчалась докладывать Вам?! — Адель не поверила своим ушам. Нет, Таня не могла раскрыть её секрет!  — Нет, — князь снова лукаво улыбнулся. — Просто ей не повезло войти к тебе вместе со старой Матрёной, а уж она такого безобразия никак не смогла стерпеть. А поскольку я не стал поднимать шум, то приказал Тане ничего тебе не рассказывать, дабы не смущать.       Не смущать… легко сказать! Адель успела не просто смутиться — ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Отец, конечно, отреагировал совсем не так, как она опасалась, но это не означает, что она не должна объяснить своё поведение. Адель мучительно старалась подобрать какие-нибудь слова, но ничего вразумительного не приходило на ум. Да и как объяснить, что за блажь ударила ей в голову в тот вечер? Ей было так страшно и одиноко после похорон, вот она и вцепилась в Александра, хотя… это слабо тянуло на оправдание. К тому же, она минуту назад доказывала отцу, что между ними нет ничего предосудительного, что было неправдой. Стоило вспомнить, как жадно целовал её Александр, как Адель чувствовала себя законченной лгуньей, ведь она не возражала против его объятий.  — Мне необходимо поговорить с Александром о поведении его жены, — досадливо нахмурилась Адель, так и не найдя подходящих оправданий для себя. — Он должен остановить её! Пусть разъяснит ей, что мы…  — Дорогая, ты не всё знаешь, — мягко перебил её отец. — Чтобы ты больше не обвиняла меня в скрытности, хочу рассказать тебе одну важную вещь. Но это семейная тайна.  — Что случилось? — сразу же напряглась Адель.  — Речь идёт о Жаклин, — осторожно начал князь. — Она действительно… нездорова.  — Она в самом деле ждёт ребёнка? — воскликнула Адель, вспомнив сплетни, пересказанные Мари. Сердце будто пронзило стрелой при одной мысли о том, что Александр и Жаклин…  — Нет, детка, я не о том, — возразил отец. — Александр отправил жену в доллгауз.  — Что это? — не поняла Адель, настороженно глядя на отца.  — Это лечебница для душевнобольных, — пояснил князь. — Жаклин в последнее время вела себя не совсем адекватно, и её пришлось поместить в специальную клинику.  — Боже мой! И как давно она там?  — Насколько мне известно, со дня смерти твоего мужа.  — Но… почему я не знаю об этом?  — Недавно Александр получил официальное медицинское заключение о её состоянии здоровья и подал прошение о разводе в священный Синод. А тебе он не сказал, чтобы не обнадёживать заранее.  — Он собирается развестись с ней?! — глаза Адель изумлённо расширились. — Но у них ведь маленький ребёнок! Когда об этом станет известно, в свете поднимется новый скандал, а в их разрыве снова обвинят меня.  — Он не желает продолжать жить с умалишённой женщиной, к тому же, она может представлять угрозу для окружающих, — возразил Андрей Алексеевич. — А девочку он в состоянии и сам вырастить, так даже будет лучше для неё. Что же до скандала… думаю, ты права, но я могу понять его решение. Если Александру удастся получить развод, он сразу сделает предложение тебе, душа моя, для этого он и решился отправить Жаклин в лечебницу. Что ты ответишь ему?  — Как я могу думать о повторном браке, когда ещё и года не прошло со смерти моего мужа? Это совершенно невозможно! — вздохнула Адель, и плечи её сразу же устало опустились. — К тому же, наш брак станет ещё одним лишним подтверждением сплетен. Боюсь, нам не суждено быть вместе. — Либо… вам придётся побыстрее обвенчаться, чтобы закрыть рты всем любителям посудачить! — резонно заметил князь. На слове «придётся» Адель сразу вспыхнула, как лучина. Неужто ей не суждено когда-нибудь заключить брак по собственной воле? Почему она снова «должна», «обязана»?  — Нет, papa, я больше никогда не выйду замуж по какой-либо другой причине, кроме взаимной любви! — запальчиво возразила она.  — Но вы же любите друг друга, милая, к чему тогда упрямиться? Или ты сомневаешься в чувствах Александра? — сердце князя сжалось при виде её расстроенного личика. — Ну же, не хмурься, Адель! Ты ведь знаешь, мой ангел, как я хочу видеть тебя счастливой! Не могу спокойно наблюдать, как ты страдаешь, особенно на фоне безграничного счастья твоего брата.  — Прошу Вас, papa, не будем об этом сейчас… всё не так просто, — совсем тихо пробормотала Адель, ощущая знакомый комок, подступающий к горлу. — Пока не истёк срок траура, я не хочу задумываться о браке.  — Как скажешь, милая, — покорно кивнул князь, целуя дочь в лоб. — Не тревожься так из-за сплетен, всё скоро утихнет, вот увидишь. Но Адель почему-то сомневалась в словах отца. Её сердце тоскливо сжималось, предчувствуя неведомую беду.

***

      В преддверии святого праздника во всех больницах и приютах столицы появлялись представители благотворительных фондов, возглавляемых титулованными особами. Страждущим и обездоленным привозили подарки и сладости, устраивали чаепития и маленькие театральные представления. Все любили Рождество — время чудес и торжества милосердия.       Не стал исключением и петербургский доллгауз. Каждый год в канун праздника в лечебницу приезжала большая повозка, нагруженная свёртками с отрезами ткани, ящиками с яблоками, орехами, конфетами и пряниками. В большом зале на первом этаже наряжали небольшую ёлку, и это был единственный вечер, когда пациенты первого и второго этажей видели друг друга. Обычно, на первом этаже содержались особо буйные пациенты, а на втором — безобидные и те, кто содержался в лечебнице под видом больных. К последним себя причисляла и Жаклин. Вилли, потерявший остатки разума от любви, полностью разделял её мнение.       План побега был тщательно продуман, причём Вилли искренне считал, что это его собственная идея. Он горел мечтой сделать свою возлюбленную счастливой и свободной, хотел увезти её из страны, познакомить с матушкой, жениться, завести детей. Он был не так богат, как граф Бутурлин, но его семья принадлежала к твёрдо стоявшему на ногах среднему классу. Почтенные бюргеры в нескольких поколениях вполне могли позволить себе обеспечить достойное будущее единственному сыну и его избраннице, да и сам он рассчитывал на собственную врачебную практику в Саксонии. Не зря же он учился в университете!       Жаклин подробно объяснила любовнику, что именно от него потребуется, и тот с повышенным рвением начал действовать. В Петербурге у Вилли был старый приятель-земляк, служащий при католическом соборе — Базилике Св. Екатерины; после долгих уговоров он согласился найти для друга две монашеские рясы. Жаклин уверяла, что лучше прикрытия не придумать, ведь монахов редко тщательно досматривают жандармы и таможенники, да и подозрений они ни у кого не вызывают.       Втайне от Вилли Жаклин стянула в кухне небольшой, но достаточно острый нож, и тщательно его припрятала. Она хорошо умела обращаться с ножом, хоть и давно не практиковалась в применении холодного оружия. Конечно, из пистолета ей было бы проще убить мужа и его любовницу, но он создаёт много шума, да и где его раздобыть? А нож — хоть и грязно, зато наверняка, если знаешь, как и что правильно перерезать. И тут уж она не ошибётся.       В день, когда в доллгауз привезли подарки от Императорского Человеколюбивого общества, она вела себя согласно своей роли — была спокойна и приветлива, дабы не вызвать ни у кого подозрений, а особенно — у доктора Майера. Немец по-прежнему часто подвергал её длительным допросам, и даже обрадовался тому, что его племянник так живо интересуется его работой. Майер не подумал о том, что интерес Вилли может быть отнюдь не врачебным, напротив, он возомнил себя великим наставником и предоставил племяннику возможность самому беседовать с пациенткой. А «влюблённым» только и нужно было, что отвести от себя подозрения.       Пациентов собрали в украшенном к празднику зале, где стояла наряженная ёлка, переливаясь разноцветной канителью и огоньками маленьких свечей. Больные радовались, как дети, когда получали подарки, обёрнутые в плотную бумагу. Жаклин тоже сделала вид, что тронута монаршей заботой, и даже терпеливо дождалась окончания маленького представления, устроенного гимназистами младших классов специально для больных доллгауза. Это была маленькая сценка по рождественскому сюжету.       Жаклин вместе со всеми дружно хлопала маленьким артистам, а сама думала лишь о том, что уже ночью покинет это проклятое место, чтобы отомстить своим врагам. Всё было готово, осталось лишь дождаться темноты. Решимости ей не занимать, так что все предатели ответят за её страдания. Поначалу Вилли даже испугался, когда Жаклин изложила ему подробности плана побега, но потом согласился с её доводами.       В его комнате уже лежали собранные заранее вещи, монашеские рясы, несколько бутылей с маслом, а в конюшне ждали запряжённые лошади. На заднем дворе лечебницы имелась небольшая тайная калитка, для которой Вилли сделал дубликат ключа.       После полуночи, когда лечебница давно погрузилась в сон, Вилли переоделся, забрал свои вещи и зашёл за Жаклин — ключ от её комнаты он незаметно стащил ещё днём. Он одолжил возлюбленной мужское платье, поверх которого она надела монашескую рясу. Гладко зачесав свои кудрявые волосы и собрав их в тугой узел на затылке, в грубом плаще с капюшоном, полностью скрывающем её женственные формы, она в самом деле походила на молодого монаха, юного и невинного.       Затем беглецы перешли к выполнению того, что поначалу так напугало Вилли. Прежде, чем покинуть доллгауз, они решили поджечь его, облив маслом двери и шторы на окнах в коридоре и помещениях общего пользования. Сам дом был сложен из камня, но деревянные перекрытия должны были вспыхнуть, как солома. О том, что это жестоко, Вилли старался не думать, а Жаклин не задумывалась и подавно.  — Большинство успеет выбраться из огня, не волнуйся, — мягко убеждала она его. — А для нас с тобой, пожар — лучшее прикрытие. Сам подумай: пожарная бригада находится в городе, пока все будут заняты тушением огня, мы успеем беспрепятственно скрыться, о нас и не вспомнят до тех пор, пока всё не будет потушено. А потом… они могут подумать, что мы погибли в огне. У нас появится шанс исчезнуть и добраться до границы, понимаешь?  — Но… жертвы всё равно будут… — неуверенно попытался спорить Вилли, — и этот грех останется на нашей совести.  — Мы ведь открыли все двери в подсобные помещения, разве не так? — не унималась Жаклин. — Все успеют спастись, не сомневайся.  — А дядя? Думаешь, он не хватится нас?  — Хватится, но к тому времени мы будем уже далеко отсюда. Ты же по-прежнему хочешь, чтобы я стала твоей женой? Я тоже хочу этого… всем сердцем… — свои слова француженка подкрепила жаркими поцелуями, заставляя любовника забыть о совести и сомнениях.       Двигаясь бесшумно, как тени, они выливали масло на ковры, шторы, мебель, двери и подоконники, пока ничего не подозревающие люди мирно спали в своих постелях. Затем Жаклин тихо проскользнула в конюшню, чтобы вывести лошадей, а Вилли начал поджигать дом. Он двигался достаточно быстро, но крики из дома раздались уже через несколько минут.       Когда беглецы поспешно выбрались через потайную калитку, дом уже полыхал с разных сторон. Дым валил в ночное небо, были слышны крики и топот множества ног. Жаклин и Вилли обернулись на мгновение, чтобы посмотреть на дело рук своих. В ночи зарево пожара выглядело особенно зловещим. Вилли испуганно перекрестился, бормоча про себя молитву, а Жаклин лишь презрительно скривилась, бросив косой взгляд на впечатлительного любовника. Наивный! Он даже не предполагает, что сам скоро присоединится к жертвам этой ночи. Может, он и не заслужил смерти, но он может выдать её, значит, выбора нет. Живым из этого леса Вилли не выйдет.