Вещь

Дом Юльта стоял на самом краю деревни. Это было даже удобно, потому что колодец давно осыпался, и за водой приходилось ходить к излучине реки, где та впадала в бушующее море у самого их дома. Юльт поморщился и мысленно поправился: не их дома — уже только его. Старый дедушка умер на исходе весны, и Юльту пришлось, наплевав на свои принципы, идти к старосте, сносить мерзкие сальные взгляды и «отцовские» щипки: тот считал, что на правах старшего альфы может пройтись по спине напоминающей лопату ручищей и шлепнуть тощую задницу омеги. И в иной другой бы раз Юльт заехал бы от всей широты своей души по роже старосты Брунна, но мертвое тело в постели их покосившегося домика не слишком располагало для лишней скромности. — Поможем, как не помочь, — протянул Брунн и ухмыльнулся, поправляя веревку на штанах. — Рассчитаешься в день летнего равноденствия, Юльт. Не обирать же сироту… И он снова хлопнул мальца по заднице, обещая взять своё сполна. Впрочем, парень и не рассчитывал на иное: опытный нюх старого греховодника многое мог сказать о молоденькой омеге. Например, что этим летом тот потечёт впервые. А значило это только одно — мальца надо вязать. И все бы ничего, да только бесприданнику-сироте едва ли светило стать первым и единственным мужем — в лучшем случае его ожидала роль наложника. Но весной Юльту об этом совсем не хотелось думать: дедуля Мэй умер, оставив его одного, в качестве наследства осчастливив его в очередной раз рассказом, который Юльт знал с рождения. Дедушка не умел рассказывать сказки, зато мог рассказать ему одну историю, которую Юльт не уставал слушать — о том, как на пороге дома Мэя появился свёрток, издававший подозрительно мяукающие звуки. В ту ночь ливень шёл такой, что впору было начинать молиться всем богам, которых они, по видимому, прогневили. От дома ручьями бежала вода, размывая стропила веранды, снося забор и исчезая за пологим склоном, ведущим к морю. Небо разрезали надвое молнии, рискуя обрушить свод на грешников и навсегда похоронить их под своей твердью. Однако этого не происходило: Мэй — уже пожилой, но все ещё крепкий омега — подкладывал в топку дрова и испуганно жался к печи, выжидая, когда рухнет под натиском природы кровля. Вот в этот момент, ровно в ту же секунду, когда он закончил читать молитву Отцу всего сущего, под дверью что-то мяукнуло. Мэй уже готовился отойти к праотцам, прощался с жизнью и думал о вечном, но мысль о том, что там, на пороге погибает и маленькое существо, не дало ему настроится на нужный лад. Он отпер дверь, вгляделся в сгущающуюся тьму и заметил свёрток: это был не котёнок. В шелковом одеяле, пусть и грязном и промокшем, лежал малыш. Розовые пухлые щечки пошли красными пятнами от крика, а глаза были полны слез. Впрочем, ребёнок казался здоровым и ухоженным: на его шее болтался серебряный медальон с ничего не говорящим Мэю символом, а отросшие кудряшки серебристого цвета принадлежали потомку явно не простого рода. Вот только никого из представителей этого рода и в помине не было, и Мэй прихватил свёрток, закрыл поплотнее двери и думать забыл о смерти: даже ненастье его больше не страшило. В деревне про найденыша говорили всякое: что старый омега успел-таки нагулять себе приблуду, что ребёнок этот сын дьявола, что на самом деле серебряноволосый и бледный что сама смерть Юльт (так назвал его Мэй, сверившись с альманахом и выбрав подходящее имя для ребёнка с глазами цвета моря) — дитя утопленника. Но говорить они могли все, что угодно — старый омега никогда не слушал россказни поселян, а на злобные взгляды отвечал лишь знаком, отводящим беду. Может, поэтому Юльт рос молчаливым и замкнутым? Он строил запруды у скал, ловил головастиков на отмели и собирал на дикой косе пляжа ракушки. Все лето и до поздней осени он купался в море, заплывая даже за ту сторону бухты и спускаясь в подводные пещеры, где вода казалась иссиня чертой из-за полной темноты, царящей в них. Но со смертью дедушки все изменилось. — Юльт! Под толщей воды голоса казались бухающими перекатами грома, но даже это уже было ему привычно — мальчишка давно научился распознавать знакомые и под водой. — Ну, Юльт! Он не дернулся: как лежал под водой, глядя на пасмурное небо, сплошь в тяжелых облаках, так и остался. Около него плавали мальки, острые камушки вырезались в спину, но все эти неудобства были незаметны по сравнению с красотой и покоем подводного мира. — Юльт. Над головой мелькнула тень, и вот небо заслонило рябящее в отблесках воды лицо Рэмма — сына кузнеца из деревни. Он недовольно поежился — лето было холодным, и море даже не думало согреваться — но все равно упрямо продолжал босиком стоять над омегой по колено в воде. Его подкосанные штаны все равно немного намокли, но Рэмм, казалось, и не замечал этого. — Пошли, — буркнул он и дернул за руку Юльта. Силы у него хватило бы и на десять альф, но тут она совсем ему не пригодилась: тонкокостный Юльт весил не больше солнечного света. — Куда? — лениво отозвался он и ловко вывернулся из ладони Рэмма. Уходить от заводи совсем не хотелось. — Сегодня День Равноденствия, — пожал плечами альфа, не оборачиваясь. Ещё только подходя к морю он уже заметил брошенную на пляже одежду, а под водой — распустившийся цветок исподней рубахи Юльта. И сейчас он знал, что увидит, если обернётся. — И что? — насмешливо бросил омега, даже не думая выходить из воды. — Я не пойду. — Ты не можешь не идти. Я хочу тебя забрать к себе. Юльт закусил губу. С его спутанных кудрей, остриженных так коротко, насколько он мог, капала вода, рубаха прилипла к телу, а губы слегка посинели от холода. Но он не хотел идти в деревню — лучше замерзнуть тут насмерть. — Оглянись, Рэмм, — мягко позвал он. — Посмотри на меня. Альфа помедлил, не решаясь поднять голову. Его широкие плечи — совсем не как у подростка — сильные, мускулистые руки, мускулистая шея — все было напряжено. Он не хотел оглядываться, но серебристый голос Юльта, в котором почти всегда проскальзывала насмешка, обладал невероятной силой притяжения. Он обернулся. Промокшая насквозь рубаха льнула к телу омеги как вторая кожа: он стоял на продуваемом всеми ветрами заливе, по колено в воде, и подол его платья напоминал хвост рыбы. Юльт и сам казался морским принцем, не иначе — бледная кожа поблёскивали капельками воды в редких лучах иногда проскальзывающего через тучи солнца; волосы, подсыхающие и начинающие сиять как лунный свет, прилипали к щекам, и Рэмм, уже посмотрев на Юльта, больше не мог себе отказать в удовольствии смотреть. Но ни кожа, ни волосы, ни даже улыбка — Боги! Все такая же насмешливая улыбка! — ничто не могло быть прекраснее, чем тело Юльта. Мокрая рубаха не могла скрыть изящные линии его тела: его ключицы, красиво очерченные и оголенные съехавшим воротом. Его темные бусинки возбужденных от холода сосков, которые без труда можно было рассмотреть под мокрой тканью. Его возбужденный небольшой член, который Юльт и не думал стыдливо прикрыть ладонями. — Рэмм, я не пойду на праздник, — проговорил он негромко и все так же ухмыляясь. — А ты?... Альфа не ответил: он резко подался вперёд, поднимая брызги воды, подхватил Юльта на руки и впился губами в поцелуй. Нежности в нем не было: исчезла ещё год назад, когда они впервые поцеловались за старым амбаром. И Рэмм потом повторял раз за разом при каждом толчке, что любит Юльта. Любит сильнее отца, сильнее братьев. Что сбежит с ним… но Юльт только насмешливо улыбался и ничего не отвечал. Сейчас же время для нежностей ушло: по ногам омеги струилась вязкая смазка, губы, бывшие бледными до синевы, снова зарозовели, когда Рэмм жадно толкался в его рот своим языком. Он торопливо нащупал пальцами пульсирующий анус и проник в него сразу двумя, не слишком то обманываясь на счёт того, сможет ли Юльт выдержать его напор. Сможет. Рэмм по наитию подался к берегу, едва сдерживаясь от тонких стонов омеги в своих руках, и повалил их обоих на мокрый песок пляжа. И руки его блуждали по всему телу Юльта, натыкаясь по на соски, отзывчивые на любое прикосновение, то на пульсирующую дырку, то на влажные искусанные губы, старающиеся обхватить пальцы альфы. — Я тебя повяжу, — пробормотал Рэмм, лихорадочно развязывая тесемки штанов. Они никак не поддавались, и парень рванул их что есть сил, освобождая вставший член. — И метку поставлю. Уже можно. — Нет, — слабо отозвался Юльт, глядя из-под прикрытых ресниц на толстый, увитый венами член Рэмма. Тот плюнул себе на руку — по привычке скорее, чем действительно осознавая, что смазки у текущего омеги будет достаточно — и приставил головку к анусу Юльта. — Уже можно, — рыча, повторил Рэмм. Он надавил совсем немного, но пенис прошёл очень легко, сразу принятый телом омеги. Дырка призывно пульсировала на его стволе, готовая на большее, чем альфа ей давал. — У тебя течка. Можно. Юльт похотливо выгнулся, подался вперёд и насадился по самый узел, уже распускающийся на основании члена Рэмма. Он бы и узел принял, но в голове смутно вспыхивали мысли о нежеланных детях, о том, что сам он ещё ребёнок по сути, что Рэмму ни за что не позволят взять найденыша в мужья. И омега только тихонько застонал, призывно двигаясь худыми бёдрами на члене альфы. — Все равно помечу и повяжу, — упрямо прорычал Рэмм, ускоряясь. Клыки его удлинились, на пальцах заострились когти, и он только сильнее принялся долбить течную дырку, грубо сдавливая в ладонях песок. Между раздвинутых ног Юльта стоял небольшой член, без конца исходя жирными комками спермы на впалый живот. И это стало последней точкой: он наклонился к шее Юльта, туда, где пахло сильнее всего, обнажил клыки и… — Я же сказал, нет! — взвизгнул омега, с удивительной силой отталкивая Рэмма с себя. Он вскочил на ноги, отправляя изгвазданную в земле рубаху и остановился напротив, тяжело дыша. — Ты не будешь метить меня, — прошептал он уже без улыбки. — Юльт… — рыкнул тот угрожающе, но омега уже подхватил свою одежду и побежал к своему покосившемуся дому. И Рэмм не видел, как гордый и насмешливый Юльт на ходу вытирает злые слёзы с глаз: ну зачем сыну уважаемого кузнеца найденыш без приданого и семьи?...

***

На праздник Юльт не пошёл, как и обещал: там молодых омег отдавали в мужья, и празднуя тем самым День Равноденствия, и вознося Богам жертвы, и отмечая первые всходы урожая. Ему бы не было там места — порченых омег раздавали потом, когда стихнут все свадьбы, когда завянут цветы в волосах новобрачных, а животы их наполнятся семенем альф — завершится цикл года и начнётся новый, и вот тогда вспомнят о нем. Когда один из суженых не сможет понести и потребуется роженик. Или когда беременному омеге нельзя больше будет отдаваться супругу в постели в боязни навредить дитю. Когда у какого-нибудь новоявленного папаши в доме прибавится работы из-за появление первенца. Вот тогда вспомнят о Юльте. Зато он старался о Рэмме не вспоминать, да и тот о нем явно не думал: со дня солнцестояния он больше не приходил ни к дому, ни к заводи, и только однажды омега решил спросить у мальчишки-посыльного, у которого он покупал хлеб, как там кузнецовый сын. — Съехал в свой дом, — отозвался мальчишка, забирая из рук омеги связку сушёной рыбы, и Юльт не стал вдаваться в подробности — это всего лишь означало, что альфа взял себе мужа. Вспомнили о нем на исходе осени: Юльт заметил в окне грузную фигуру старосты, двигающуюся по склону к его дому. Нога у того работала с каждым годом хуже, а одышка не позволяла ускоряться — того и гляди, отдаст Богам душу. — На празднике тебя не было, — проговорил он вместо приветствия, входя в дом и отодвигая с пути засушенные веники трав, свисающие с потолка. — Почему не пришёл? Мужа бы тебе нашли. Он уселся на жалобно скрипнувшую скамью и вытер рукавом вспотевший лоб. Его влажное толстое лицо отливало в бордовый цвет, и Юльт задумчиво выжидал, пока альфа восстановит дыхание и выложит то, зачем пришёл. — Как твоя жизнь? Тяжело небось? — проговорил наконец Брунн, отдышавшись. Он хлопнул себя ладонью по колену и масленым взглядом пробежался по фигурке пацана. — Справляюсь, — прохладно улыбнувшись, отозвался Юльт. Насмешку на его лице Брунн не заметил. — Мужа пока не ищу. Подожду годик. — Ну это я уже сам решу, — отрезал староста, и омега тут же понял, что его участь решена. Помедлив пару мгновений, он ногтем покалупал сучок на столешнице, словно бы не замечая того, как староста бегает глазами по комнатенке, задерживаюсь то на заправленной кровати, то на печке, в попытках подобрать нужные слова. Юльт его не торопил. — Князь едет, — выдохнул Брунн наконец. — Собирает рабов. Нужен невязаный омега. Юльт поднял на него глаза, но ничего не сказал. — Собирай вещи. К восходу солнца тебя заберут, — проговорил он ещё более сухо и поднялся. Его взгляд с сожалением ещё раз осмотрел фигурку мальчишки, задержавшись на толких запястьях и смазливом личике, скользнул ниже к упругой заднице и задержался там. Быть может, Брунн даже сожалел, что сам не пометил омегу — терять его ему не хотелось. — Хорошо, — отозвался Юльт, ставя точку в разговоре и снова насмешливо улыбнулся. Но староста все равно так ничего и не понял. — Я буду к утру ждать конников. Староста Брунн коротко кивнул и поковылял к выходу, отталкивая с дороги висящие под потолком связки трав. Он хорошо знал, что собирать Юльту нечего, да и не нужно ничего по сути — у рабов нет имущества, они сами были вещами своих господ.