Любовь во время зимы

      А если там под сердцем лед,       То почему так больно жжет?       Не потому ли, что у льда       Сестра — кипящая вода?       Мельница — «Любовь во время зимы»       Гермиона, выдохнув, сделала глоток обжигающе горячего чая. Настроение было преотвратным и ухудшалось еще больше из-за противного, моросящего за окном дождя, и даже давно ожидаемый визит новой подруги Джейн Фостер не развеивал мрачного расположения духа просто потому, что настроение гостьи было немногим лучше.       — Ты видела вчерашние новости? — спросила Джейн, лишь бы как-то отвлечь их от далеко не радужных размышлений.       Гермиона и Джейн в первый раз созвонились на следующий день после того, как Грейнджер пришла в себя в Мунго. Фостер буквально распирало рассказать о битве с эльфами, она была взбудоражена и напугана и находилась в полном неведении относительно судьбы Тора.       Ее рассказ был более детальным и красочным, чем тот, что Гермиона услышала от Гарри, но, несмотря на это, воспринимался он легче, возможно, потому, что уже было известно, чего ожидать.       Джейн очень переживала за любимого, и это чувство сближало их. Девушки созванивались еще пару раз до того, как Гермиону выписали, а после появления Фригги Джейн приехала в гости, привезя с собой большого плюшевого розового единорога с серебристыми копытами и темно-красной гривой, и с тех пор заходила в гости каждые два-три дня.       Вдвоем было легче переносить ожидание, которое тянулось бесконечно долго. Царица больше не объявлялась, да и вестей от нее также не было, и Гермионе все с большим трудом удавалось оправдать ее в своих мыслях.       Оставалось надеяться, что Фригга молчала только потому, что находилась рядом с сыновьями и не отходила от них ни на шаг, и это было и хорошо, и плохо. С одной стороны, при мысли, что о Торе и Локи заботится родная мать, становилось спокойнее, с другой — не значило ли это, что им становится только хуже?       — Нет, Джейн, — протянула Гермиона, зевнув. Она опять не выспалась.       — Очередная бомба, представляешь? — Джейн явно нехотя взяла с тарелки тост, намазанный ореховым маслом, и, немного подумав, откусила, запив крепким кофе. — Эти террористы совсем распоясались, по мне, сейчас, когда на нас нападают разные инопланетяне, мы должны сплотиться и выступить единым фронтом, а не пытаться убить друг друга…       — Тебе бы выступать перед толпами,— несмотря на далеко не радужное настроение, Гермиона не сдержала слегка грустной улыбки.       Джейн была как никогда права. И пусть та террористическая группировка, «Десять колец», выступала в большей степени против диктатуры США и Англии это практически не касалось, здесь, на родине, у самой Гермионы была схожая проблема.       Тревор Пратчет.       Нет, она не собиралась портить себе настроение еще больше, в стотысячный раз размышляя об этом.       Ради дочери Гермиона вела тихий, полузатворнический образ жизни, слишком плохо сочетающийся с ее деятельной натурой. Но что не сделаешь ради ребенка!       Сама Руна неплохо отвлекала от тяжелых раздумий — теперь она не засыпала сразу же после того, как ее покормят, а бодрствовала порой до получаса, с интересом разглядывая окружающий ее мир не по-детски серьезным взглядом. Гермиона любила разговаривать с дочерью, рассказывая ей разные сказки, и магловские, и магические, и та внимательно слушала, тихо агукая в ответ.       Малышка казалась вполне спокойной и почти не проблемной, первые пару недель она лишь много спала и ела, правда, последнюю неделю периодически бралась капризничать, особенно ночью, отчего Гермиона плохо высыпалась. Однако у нее была возможность подремать днем, свернувшись клубком в стоящем в детской кресле-качалке.       Но вот сегодня подремать не вышло — заехала Джейн.       — Мне хватает разных семинаров и научных сборищ, — скривилась та и в пару глотков осушила чашку.       Она тоже, однозначно, была не в самом хорошем расположении духа, и, скорее всего, это длилось последнюю пару недель. Джейн, насколько знала Гермиона, не теряла надежды найти способ попасть в Асгард, ведь ей, по сути, терять было нечего, но, похоже, ей, как простой смертной, было не суждено отыскать ни одной червоточины.       В гостиной, где они сидели, воцарилось долгое, но вполне уютное для обеих молчание — за это время они не раз успели обсудить все темы, касающиеся Асгарда, Свартальфхейма и битвы в Лондоне, остальные же темы обсуждать не было никакого настроения.       Особенно террористов.       Вдруг Гермиона ощутила легкое давление на сигнальные чары вокруг дома — кто-то подошел к подъездной дорожке и направился прямо к крыльцу, — и она поднялась, чтобы открыть. Скорее всего это была мама — в середине рабочего дня отец должен был находиться в клинике, друзья-маги аппарировали в коридор, друзей-маглов, кроме Джейн, у нее не было, а соседи практически не обращали на ее дом внимания (спасибо защитным чарам!). Джин Грейнджер же могла случайно забыть ключи — такое тоже иногда бывало.       Хотя… сигнальные чары оповещали только о появлении постороннего, а мама была в списке «доверенных лиц», что могли свободно появляться в доме, и на них магия просто не срабатывала.       Выйдя в коридор, Гермиона на всякий случай достала палочку и бросила на нее мимолетный взгляд. Она еще не привыкла к своему новому инструменту — довольно короткая, десятидюймовая, из рябины и сердечной жилы дракона палочка удобно лежала в руке, но порядочно отличалась от предыдущей по ощущениям.       На пороге за дверью стоял… Рон Уизли.       — Здравствуй, Гермиона, — слегка смущенно улыбнулся он, взъерошив и без того достаточно растрепанные рыжие волосы.       — Рон? — удивилась Гермиона. — Что ты тут делаешь?       Пальцы сильнее сжали палочку.       — Я… эм… пришел поговорить? — пробормотал он не слишком уверенно, отчего фраза прозвучала как вопрос. — Могу я войти?       Поколебавшись несколько секунд, Гермиона отступила на шаг, а затем, подумав, кивнула и отвела его в кухню. Ей не хотелось, чтобы Джейн услышала этот разговор, а потому она, вдобавок, еще и навесила заглушающие чары.       Рон Уизли долгое время был ей по-настоящему дорог, и она впустила его лишь в память о прошлом, но не ждала от него ничего хорошего.       Оглядываясь по сторонам с легким интересом, Рон явно не спешил начать разговор.       — И о чем ты хочешь поговорить? — спросила Гермиона чуть более резко, чем, возможно, следовало бы, и скрестила руки на груди, при этом не выпуская палочку.       Самой Гермионе казалось, что все разговоры между ними давно не имеют смысла, им уже никогда не вернуть ту старую детскую дружбу. А все остальное было не нужно ей самой.       — О нас…       — Нет никаких «нас», Рон, — с нажимом сказала она, поражаясь, как можно быть настолько упрямым.       — Но… ты ведь родила, я в газетах читал и подумал, что…       Протяжно выдохнув, Гермиона прикрыла лицо ладонью.       — Рон, то, что я родила, — тебя никоим образом не касается!       — Но я, как отец… — начал он, но Гермиона практически сразу перебила его нервным смешком:       — Кто сказал тебе такую чушь? — невольно удивилась она. — Ты видел отца моего ребенка тогда, в Мунго.       Рон раскрыл было рот, но тут же захлопнул его обратно, видимо, не найдя слов.       — Я слышал, что ты наняла его где-то, лишь бы не идти одной на прием в Министерство. И чтобы мне насолить.       От удивления и возмущения Гермиона даже не знала, что и сказать. Она представить не могла, кто мог бы распускать о ней подобные слухи. Впрочем, наверняка в третьесортных желтых газетенках писали и не такое, но Мерлин! Рон, как герой войны, сам прекрасно знал, что таким изданиям совершенно нельзя верить.       — У тебя очень ненадежные источники, Рон. Это все абсолютнейшая ложь, и я удивлена, что ты воспринял ее так близко к сердцу.       Поджав губы и покраснев лицом, он отвел свой взгляд, и Гермиона так и не смогла по лицу понять, о чем же он думал в тот момент. С одной стороны, в глубине его глаз будто бы было чувство вины и неловкости за всю ту чушь, что он сейчас наговорил, но она не была уверена, что это ей не привиделось.       — Одного в толк не возьму, — продолжила Гермиона. — Если ты нашел себе ту, что нарожает тебе целый выводок маленьких уизлят, то зачем тебе я? Почему ты ко мне так липнешь?       Выдохнув, Рон, похоже, немного успокоился, да и уродливые красные пятна на его лице стали на несколько тонов светлей.       — Потому что я люблю тебя… — проговорил он сдавленно, как будто ему не хватало в легких воздуха.       Это признание совершенно не задело ее сердца. Но ничего удивительного. Несмотря на то, что Рон, обладая эмоциональным диапазоном столовой ложки, не очень часто выражал свои чувства, он их все-таки выражал, и обычно в груди Гермионы разливалось приятное тепло. Скажи он это месяца три назад, еще до Мунго, — эти слова, напротив, вызвали бы приступ ноющей боли.       Но теперь она не чувствовала ничего. Все было в прошлом.       — О, нет, это не любовь, — ответила она спокойно, лишь грустно улыбнувшись. — Если бы ты на самом деле любил меня — то не стал бы спать с другой.       В отличие от нее, Рон все больше терял контроль над собой.       — А если бы ты любила меня, то давно родила от меня, а не от первого встречного, который тебя тут же бросил!       Фраза, сказанная Роном фактически наобум и практически не имеющая к реальности никакого отношения, тем не менее, неприятно кольнула, заставив Гермиону ощутить обиду.       Она на самом деле чувствовала себя брошенной, хоть это и было совершенно неверное слово.       Дверь за спиной Гермионы приоткрылась, и в проем сунулась Джейн.       — Там кто-то в дверь постучал… — сказала она и тут же нахмурилась. — У вас тут все в порядке?       — Да, — ответила Гермиона, обернувшись и изобразив на лице улыбку. — Открой, пожалуйста, это, должно быть, мама.       Сейчас-то точно больше некому — она не ощутила сигнала от чар. Фостер уже успела познакомиться со старшими Грейнджерами, так что ничего странного в этой просьбе не было. А Гермионе уже следовало выпроводить назойливого гостя вон.       Джейн кивнула и вышла, напоследок смерив обоих подозрительным, взволнованным взглядом.       Сам Рон не смотрел на Гермиону, он стоял в шаге от нее, отведя взор в сторону, и нервно сжимал и разжимал кулаки.       По сути, Рон мало изменился со школьных времен — он был таким же вспыльчивым, лживым и неверным, как и раньше, но почему-то тогда эти его черты не так сильно бросались в глаза. Или, может, сама Гермиона стремилась видеть в друге только лучшее, не обращая внимания на самые отвратительные его черты…       Эта горькая метаморфоза и удивляла, и расстраивала одновременно. Как можно было быть настолько слепой?       — Почему ты вдруг стал таким козлом, Рон? — спросила Гермиона прежде, чем успела это осознать.       А в голове билось одно лишь печальное: «не вдруг».       — А почему ты вдруг стала такой стервой, Гермиона? — попытался парировать он, но вышло жалко.       — Все, довольно, — выдохнула Гермиона. — Возвращайся домой, Рон. И забудь мой адрес, прошу.       — Я не уйду! — но Уизли, похоже, не хотел так просто отступать. — Я не уйду, пока ты не признаешься, что это мой ребенок!       Его присутствие, его наглость и твердолобость начинали выводить ее из себя — младший Уизли всегда славился поистине ослиным упрямством, но сейчас оно выходило за все рамки здравого смысла. Издав глухой рык, Гермиона топнула ногой и рявкнула:       — Я уже сто раз говорила, что мой ребенок не имеет к тебе никакого отношения! Она даже ни капли на тебя не похожа!       — Тогда почему ты ее никому не показываешь?       Претензия была в какой-то степени справедливой. За месяц, прошедший с родов, Гермиона ни разу не общалась с прессой и, тем более, не показывала им Руну. Фригга заверила ее, что асы не навредят малышке, но вот Отдел Тайн и Министерство не спешили заверять ее в чем-то подобном, а лишь поставили условие, чтобы она вела себя «хорошо».       — Или, может, боишься, что вскроются твои шашни с бывшим министром? — продолжил Рон, не дождавшись ответа. — Признайся, сама наверняка не первый год изменяла мне с Кингсли!       Подобное предположение заставило Гермиону подавиться воздухом на вдохе. Она даже успела открыть рот, чтобы ответить, но тут же захлопнула его. Попытки доказать что-либо Рону ни к чему бы не привели, да и не стоило оно того.       — Думай что хочешь, — махнула Гермиона рукой. — На самом деле неважно, кто отец этого ребенка: ты, Кингсли, да хоть бродяга из Лютного! Это моя дочь, и я сама ее воспитаю, без чьего-либо вмешательства!       — Но я хочу знать! Хочу видеть своего ребенка!       Он чуть шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, и Гермиона невольно отшатнулась.       — А я не хочу, чтобы ты к нам приближался! — воскликнула она из последних сил. Она уже была готова вышвырнуть настырного гостя вон при помощи магии.       — Почему?       Мордред!       — Да потому что не хочу, чтобы ты пугал мою дочь своей наглой рожей, Рон Уизли!       Выкрикнув это, Гермиона стала поднимать палочку, одновременно начав плести вязь заклинания, но не успела — тяжелая мужская ладонь наотмашь хлестнула ее по правой щеке, отчего она, не удержавшись на ногах, рухнула влево.       В ту же секунду кто-то стремительной темной тенью пронесся от двери (Гермиона даже не заметила, как та открылась) прямо к Рону и без серьезных усилий швырнул его на пол.       В голове гудело, и поэтому она не смогла сразу осознать, что все-таки произошло. Гермиона подняла взгляд, прижимая к горящей огнем щеке руку, и замерла.       Возможно, из-за падения она успела заработать себе сотрясение или, что еще хуже, ударилась головой так, что… умерла?       Потому что как-то по-другому объяснить то, что Локи сейчас был на ее кухне и безжалостно душил ее бывшего друга, Гермиона не могла.       — Остынь, брат! — следом на пороге кухни возник Тор. — Негоже тебе нападать на смертных. Отец не обрадуется тому, что ты…       — Он посмел ударить Гермиону, — процедил Локи.       Его взгляд был полон ненависти и хлещущего через край презрения, он сидел на одном колене над стремительно синеющим Роном и явно не собирался убирать руку с его шеи.       — Что?! — взревел Тор и сделал решительный шаг вперед, видимо, с целью присоединиться к экзекуции.       Но, на счастье младшего Уизли, на плечах Громовержца повисла Джейн, Гермиона же, отмерев, кинулась к Локи.       — Перестань! — крикнула она, вцепившись в его плечо. — Перестань, прошу! Он этого не стоит!       Помедлив секунду, Локи разжал ладонь и поднялся на ноги, отряхнув руки, будто они были выпачканы в грязи или в чем-то похуже. В его глазах застыла высокомерная брезгливость, присущая многим представителям аристократии.       Тор, аккуратно отцепив от себя Джейн, подошел к еле глотающему воздух Рону и, схватив его за ворот куртки, без всяких разговоров выволок из кухни в коридор, Фостер торопливо последовала за ним, чтобы проконтролировать. Сквозь полуприкрытую дверь послышался лишь слегка приглушенный голос Громовержца:       — Поднимать руку на леди может только самый отъявленный мерзавец, которому не место в этом доме! — рявкнул он, и через секунду входная дверь с громким стуком захлопнулась.       Собравшись с духом, Гермиона перевела взгляд на Локи. В голове роились тысячи мыслей: как они оказались здесь, что происходит и что все это может значить? Но на первый план пока выходил Локи и его неприкрытая злость.       Однако ожидания не соотносились с реальностью — Локи, вместо того чтобы разразиться гневной или язвительной тирадой, стоял, оперевшись ладонями о столешницу, и тяжело дышал.       — Локи? — Гермиона аккуратно придержала его за локоть и помогла сесть на стул.       Сейчас, когда эмоции более-менее улеглись, она смогла его основательно разглядеть. Непривычно худой, с осунувшимся, смертельно бледным лицом и чуть подрагивающими руками, он казался слабым и слишком уязвимым. Что он делал здесь, когда должен был либо долечиваться в лазарете, либо оказаться в темнице, да и в любом случае быть в Асгарде?       Вопрос почти сорвался с языка, но вдруг Локи поднял ладонь и провел пальцами по ее правой щеке, и ту сразу закололо. Наверняка там сейчас был след от руки Рона, но Локи не стал его лечить, лишь с мрачной задумчивостью убрал выбившийся из прически локон Гермионе за ухо.       Сердце, до этого в безумном стаккато выводящее свой ритм, казалось, замерло, а дыхание перехватило. Он вновь гипнотизировал ее одним лишь взглядом, как удав, подкравшийся к жертве, что и без этого не собиралась вырываться.       Дверь снова открылась, и на кухню вошел Тор, прижимающий к себе за плечи Джейн. Очарование момента разрушилось, и Гермиона смущенно отступила на шаг, не зная, куда смотреть. Она чувствовала себя застигнутой врасплох во всем: и в том, что друзья и Локи видели ее невольное унижение (Мордред, она разобралась бы и сама, и, возможно, ее собственная месть была бы для Рона более жестокой, но теперь в этом не было совершенно никакого смысла!); и в том, что Локи не выглядел самим собой, — в глубине его взора читались опустошенность и растерянность, он будто потерял что-то очень для себя важное и теперь не знал, где это искать; и в том, что Тор и Джейн застали их за чем-то, что не предназначалось для их глаз, — в конце концов, она не хотела выставлять напоказ собственные чувства и реакции на присутствие любимого человека.       — Может, чаю? — предложила Гермиона скованно, когда Тор и Джейн уселись за стол с другой стороны от Локи. Было что-то болезненное в том, что они не размыкали ладоней и сидели вполоборота друг к другу, словно не могли надышаться одним воздухом.       — Кофе, — Локи, с самого возвращения брата делавший вид, что его безумно интересует узор на столешнице, поднял на Гермиону взгляд и одарил ее едва заметной полуулыбкой.       Мордред! Это было именно то выражение лица, по которому она успела соскучиться за время их пребывания в Асгарде…       Не став дожидаться заказов от остальных, Гермиона отвернулась к плите — ей было необходимо срочно спрятать наполнившиеся слезами глаза и подрагивающую нижнюю губу.       — Я бы выпил хорошего эля, — воскликнул Тор воодушевленно, будто был на каком-то пиру, за что практически сразу же получил локтем в бок от Джейн. — Но не откажусь и от чая.       — И я буду чай, — добавила Фостер с улыбкой в голосе.       Гермиона при помощи магии разогрела воду в чайнике и собралась варить кофе, но руки дрожали, и звяканье посуды разносилось по кухне чаще, чем нужно.       — Я помогу, — жизнерадостно сказала Джейн и подошла к Гермионе, не дожидаясь, пока та займется чаем.       Ладонь подруги успокаивающе легла на плечо, и Гермиона, наконец, смогла спокойно выдохнуть. Как ни странно, Джейн была собраннее и спокойнее, чем она сама, но, с другой стороны, это было и неудивительно: она ожидала выздоровления Тора и его появления, и это произошло; Гермиона же даже не надеялась увидеть Локи снова, и его такое неожиданное возникновение на ее кухне выбило ее из колеи.       «Довольно!» — рявкнула Гермиона самой себе.       Она смогла, хоть и с трудом, взять себя в руки, худо-бедно доварила кофе и перелила его в чашку — ту самую, которую облюбовал себе Локи в свое прошлое здесь пребывание.       Сама Гермиона не могла себя заставить ни попить, ни поесть — нервная дрожь все еще слегка потряхивала ее, делая тело непослушным и ватным.       Когда все расположились за столом, в кухне воцарилось напряженное молчание. Гермиона теперь могла спокойно, без мандража, рассмотреть мужчин, и вначале это проще было сделать с Тором.       Если бы Громовержец прошел сейчас мимо нее на улице, она могла бы его и не узнать (если не обращать внимания на массивную фигуру): Тор так же похудел, хоть и не столь сильно, как брат, он по-прежнему казался могучим и сильным, но его длинные, ниже плеч, светлые волосы сгорели в Эфире, и сейчас вместо них был лишь короткий ежик. На нем была земная одежда: светлые джинсы, бордовая клетчатая рубашка, накинутая поверх светлой майки, и кожаная светло-коричневая куртка, которую он сейчас повесил на спинку стула. Но отвлекало не только это — снизу, из ворота рубашки, вверх шел уродливый след от ожога, заползающий на шею и обводящий лицо справа по контуру чуть ли не до самого виска.       Заметив долгий взгляд Гермионы, Тор ни на секунду не смутился.       — Ничего, заживет! — отмахнулся он и бросил беглый, чуть обеспокоенный взгляд на Джейн, что показывало, что ему совсем не все равно. — Если бы не моя регенерация, я бы весь был в уродливых шрамах…       При этих словах Локи едва заметно дернулся, но когда Гермиона бросила на него взгляд, он был по-прежнему невозмутим.       Джейн, похоже, совершенно не волновали увечья возлюбленного, что делало ей определенную честь. Но, возможно, дело было еще и в том, что, скорее всего, Тор через несколько месяцев будет выглядеть как прежде. Ну, может, где-то и останутся шрамы, но они не будут такими уж пугающими.       Могла бы сама Гермиона похвастаться таким же хладнокровием? Очевидно, да, потому что ее не волновало то, как выглядит Локи. Он мог вернуться тем синекожим монстром, в которого обратился после ритуала, и она все равно была бы счастлива его видеть.       Но все же хорошо, что Локи выглядел почти самим собой. Правда, одет он был лишь в легкую зеленую рубашку и брюки — то, что осталось от асгардского наряда, — но поверх этого был наброшен темно-зеленый плащ с меховой опушкой, который теперь также висел на стуле. Привычных полувоенных одежд, которые Локи носил даже в темнице, сейчас на нем не было, но это тоже было неплохо — он бы смотрелся в них здесь чужеродно.       — Что вообще происходит? — первой не выдержала Джейн. — Как вы тут оказались?       — Что, не рада нас видеть? — Локи насмешливо изогнул бровь, и сердце Гермионы предательски пропустило удар.       — Рада, что вы! — воскликнула Джейн и с улыбкой посмотрела на Тора. Если быть точным, она практически не сводила с него глаз, чему Гермиона слегка завидовала. Она почему-то не могла поднять взора. — Но мы не очень понимаем, как вы тут очутились.       — Представь себе, прошли по Радужному мосту, — Локи вальяжно откинулся на стуле все с той же усмешкой. — Удивительно, не правда ли?       — Довольно, Локи, — мягко остановил его Тор. — Я думаю, они на самом деле должны все знать.       Локи закатил глаза и картинно выдохнул, но — все же — начал свой рассказ…

* * *

      Каждый новый вдох давался ему все с большим трудом. Казалось, что вот-вот тело откажет и он отправится куда-нибудь в Хельхейм — вряд ли за свою жизнь он заслужил иную участь, несмотря на то, что умер в бою за «правое дело».       Но кто бы ему еще дал умереть! Эта настырная смертная девчонка вцепилась в него мертвой хваткой, то и дело отыгрывая его жизнь у смерти. Все это Локи слышал, будто сквозь толщу воды, периодически проваливаясь в полное небытие.       Пару раз он возвращался, когда какие-то смертные старались при помощи своей слабенькой магии залечить его рану, но у них, кто бы сомневался, выходило из рук вон плохо. А потом его предали, передали Всеотцу…       Наверно, в тот момент Локи предпочел бы умереть, но не возвращаться в Асгард под надзором Одина, только его мнения совершенно никто не спрашивал.       Зато слышать тихий, ласковый голос матери было и радостно, и больно одновременно. Он не хотел доставлять ей столько страданий...       Инга вместе со своими помощницами взялась за лечение, и им это удавалось не в пример лучше. Правда, время все равно было утеряно, и Локи чаще и чаще утопал в вязком, холодном дурмане.       Возможно, его желание умереть таки сбудется? Только Фриггу было жалко.       Ну и, возможно, Мышку. Она осталась там, на своей ничтожной планетке, и, похоже, вот-вот готовилась произвести на свет дитя. Откуда-то из самых глубин пришло сожаление, что он никогда не увидит своего ребенка, и Локи удивился этому иррациональному, глупому чувству. Когда он успел стать настолько сентиментальным?       Локи выныривал из своего дурмана, когда мать приходила к нему, но не мог управлять своим телом — он будто был лишь сторонним наблюдателем, которому остался подвластен один только слух, но и тот частенько подводил, отключаясь в самые интересные моменты.       Он, например, так до конца и не понял, чем же закончилась схватка с Малекитом, — Тор, похоже, очень сильно пострадал и теперь сам был на грани, борясь за свою жизнь.       Дышать становилось все легче, сознание возвращалось в тело все чаще, и Локи порой даже мог пошевелить каким-нибудь пальцем, правда, после этого практически сразу снова проваливался обратно от разрывающей грудную клетку боли.       — Свобода в этом случае неприемлема! — однажды вырвал его из небытия голос Одина.       — Я не прошу свободы! — обращалась к супругу Фригга. — Я прошу шанса на искупление. Все еще можно исправить. Темница убьет его, ты же знаешь!..       — Твое сердце слишком мягко, ты сама не ведаешь, чего просишь! Я…       Голоса удалялись, пока совсем не исчезли, и Локи искренне жалел, что не мог пойти за ними, чтобы услышать и понять, о чем идет речь…       Повинуясь этому своему желанию, он вынырнул в реальность совершенно внезапно, просто открыв глаза.       Локи лежал в лазарете, в отдельной палате, и в этом не было ничего удивительного, но вокруг кровати был установлен все тот же золотистый барьер, что окружал его камеру в темницах, при помощи специальных штырей-артефактов, закрепленных на полу и потолке.       В погруженной в полумрак комнате кроме него никого не было, и Локи позволил себе обратно прикрыть глаза, даже такое слабое освещение казалось болезненным и давило. Его даже не испугало то, что он практически сразу вновь «утонул».       Но с того момента он стал приходить в себя все чаще и на все более долгое время. Боль в груди уже не так сильно давала о себе знать, и Локи мог ненадолго присаживаться, чтобы размять одеревеневшие руки.       Фригга старалась скрашивать выздоровление сына, идущее слишком медленными темпами из-за эльфийского яда, но помогало мало, потому что она не могла тратить на сыновей слишком много времени. Пока Один занимался внешней политикой и пытался разобраться во всем том беспорядке, что возник во время Схождения, царица, сама едва оправившаяся от ранения, управляла Асгардом.       Она могла вырваться только поздно вечером, на час или два, но Локи был рад и этому. Мать рассказывала о Мышке, родившейся дочери — о том, что сама знала, — и он не находил в себе сил сделать вид, что его это все нисколько не интересует.       С одной стороны, что такого? На свет появилось дитя, в котором по нелепому стечению обстоятельств течет его, Локи, кровь… но что это меняло?       Тем не менее рождение Руны (Боги, какое нелепое имя!) не давало ему покоя, привносило в душу сумятицу. Но что больше раздражало, так это сама Мышка. Она то и дело возникала в его мыслях, и ее с трудом удавалось оттуда прогнать. Одно дело, когда Гермиона была в опасности, но сейчас она спокойно жила в своем доме, Фригга обеспечила ей защиту и убедила Одина не трогать ее ребенка, вот только Локи не переставал думать о ней.       Неужто… скучал? Бред!       Почти две недели после своего первого пробуждения Локи восстанавливался, возвращаясь в норму. Хотя какая там норма! Это Чудовище едва не пробило ему магическое ядро, еще чуть-чуть — и Локи мог бы умереть, потому что такое повреждение для любого бессмертного, черпающего жизненные силы от магии, могло стать фатальным.       Кроме того, рана на ноге заживала из рук вон плохо, отчего Локи не мог нормально ходить. Оттого еще ужаснее воспринималась «забота» помощниц Инги, вынужденная и совершенно формальная.       Правда, одна даже осмеливалась ему улыбаться, чего Локи совершенно не понимал, пока не разглядел в этой улыбке знакомые черты.       — И чего же ты хочешь, Фрейя? — спросил он грубо, перехватив тонкую руку, когда девушка потянулась, чтобы сменить повязку у него на груди.       — Долго же до тебя доходило… — хмыкнула Фрейя и, вернув свой настоящий облик, опустилась на краешек кровати, накрыв удерживающую ее руку своей.       Скривившись от омерзения, Локи разжал пальцы и максимально отодвинулся от принцессы.       — Не имею привычки обращать внимания на прислугу… — процедил он презрительно.       — И зря, — хмыкнула она с застывшей, кажущейся ненатуральной усмешкой. — В этом — твоя главная ошибка, которая рано или поздно дорого тебе обойдется…       Плюнув на ее философские размышления, Локи попытался понять, как и зачем Фрейя затеяла весь этот маскарад. И если вопрос «как?» отпадал сам собой, потому что разглядеть браслет-пропуск на ее запястье не смог бы только слепой, то второй вопрос беспокоил все-таки немного больше.       — И зачем ты здесь ошиваешься? — не выдержал Локи. — Заделалась сестрой милосердия? Нравится выносить чужое дерьмо?       Он был нарочито резок, и от последнего вопроса Фрейя поморщилась.       — Фи, как грубо! — скуксилась она. — Быть может, я готова выхаживать только тебя, ты об этом не подумал?       В неискренности ее слов он был уверен так же железно, как и в том, что его приемную мать зовут Фриггой.       — Неужто тебе не чужды глупые сантименты? — усмехнулся он, в то же время не скрывая презрения. — Не замечал за тобой подобной блажи…       Она подалась вперед, жеманно выпятив плечо, и растянула губы в ехидной улыбке.       — А я не могла подумать, что ты станешь слишком сентиментальным… Бросился спасать никчемную смертную девку, прикрыл ее собой, едва не пожертвовав жизнью. Тебе самому не противно от себя? Ты так размяк.       Слова, брошенные нарочито беспечным, насмешливым тоном, глубоко вонзались Локи в душу — эта проклятая язва знала, куда нужно жалить. Но он собрал все свои силы, и лицо его не дрогнуло.       — Что и как я делаю — тебя никоим образом не касается, — отчеканил он холодно. — Убирайся, не заставляй меня применять магию…       Фрейя хихикнула, нисколько не испугавшись.       — Будем считать, что я впечатлилась… Но, по правде, не слишком уж ты грозен — лишь загнанный, раненый зверек, который может только кусаться да плеваться ядом…       Этого Локи уже не смог вытерпеть.       — Что тебе от меня нужно? — рявкнул он, сорвавшись. Грудь тут же прострелило болью, и он чудом удержался от того, чтобы позорно закашляться. — Мне осточертели твои непонятные игры!       Но она даже не вздрогнула.       — Мне от тебя? — округлила она глаза. — Ничего. Но вот я могу быть тебе полезной…       — И в чем же? — выплюнул Локи раздраженно. Не то чтобы ему было особо интересно, что она задумала, но все-таки.       Отстранившись, Фрейя смерила его долгим взглядом и только потом заговорила, и сейчас в ее жестах и мимике не было прежней жеманности — принцесса была предельно серьезна.       — Ты наверняка слышал, что Один предложил моему отцу занять трон Ванахейма, возродить династию в обмен на наведение там порядка и вассальную клятву. Ньёрд согласился, но я считаю это все глупостью — мы не нужны там, для них мы — пережиток прошлого. Я же хочу уйти, найти мирок, где стану настоящей богиней, царицей, что будут почитать и превозносить. Я предлагаю тебе пойти со мной — будь моим царем.       Она протянула ему еще один браслет-пропуск (и где она их только достала?), и Локи дернулся вперед, постаравшись этот самый браслет отобрать — но не тут-то было. Никогда не стоило забывать, что Фрейя была когда-то валькирией, и некоторое время даже возглавляла войско дев-воительниц, а это значило, что она была сильна, ловка и искусна, да и сам Локи был не в самой лучшей своей форме.       — Не-е-ет… — слащаво протянула — почти что пропела — Фрейя. — Так будет совсем уж нечестно. Сначала пообещай, поклянись, что останешься верен мне, будешь помогать и поддерживать во всем.       Замерев, Локи почти полминуты не сводил с собеседницы взора.       — Ну же, смелей, — не выдержала она, сочтя молчание за сомнение. Браслет повис у нее на пальце, и Фрейя раскрутила его, как обруч. — Я дарую тебе свободу, и мы вместе займем положенное нам место!       — Уж лучше я буду вечность гнить в темницах Асгарда, чем хоть мгновение проведу под твоим каблуком, — прошипел ей Локи в ответ и тут же рявкнул: — Убирайся! Пошла вон!       Фрейя все-таки вздрогнула, и лицо ее подернулось, маска ласковой улыбки трещала по швам, позволяя узреть истинные чувства — злость и почти природную ярость.       — Как бы тебе не пришлось пожалеть о своем решении… — многозначительно бросила она, справившись с собой, и, развернувшись, вышла за пределы ограждающих чар.       Такое поведение Фрейи не укладывалось в голове — сложно было поверить, что холодная, алчная, жестокая стерва могла испытывать хоть какие-то чувства, так что ее привязанность к Локи не поддавалась осмыслению.       Но он и не собирался слишком долго о ней размышлять — в конечном итоге, какое ему дело до этой ведьмы, когда сам он будет прозябать в темнице?       Лечение непривычно затягивалось, но на самом деле Локи было совершенно все равно, сколько оно продлится. Он не был сейчас свободен, чтобы бояться очередного заточения, и потому относился к нему как к неизбежности, чему-то, что он не мог изменить.       Сейчас Локи был слишком слаб, чтобы даже пытаться сбежать, и ни для кого вокруг это, по сути, не было секретом. По-другому сложно было объяснить, что кроме окружающего его кровать периметра больше не было особых мер предосторожности. Правда, Локи подозревал, что снаружи палаты его охраняют, но вот лекари и помощники лекарей могли заходить даже поодиночке.       Магия слушалась со скрипом, и это раздражало, наверно, больше всего. Он даже легкую иллюзию не мог наложить, чтобы не выглядеть ожившим трупом (Фригга нехотя давала ему взглянуть на свое отражение в карманном зеркальце), что уж говорить про более сложные чары. Но, несмотря на это, Локи не собирался сдаваться. Чародейство было тем, чем он жил многие столетия, и вот так просто опускать руки было не в его привычке.       Ближе к концу месяца дела пошли на лад, но полностью восстановиться и тем самым позволить ему сбежать, Локи так и не дали.       Один не собирался более ждать. Младшего принца вновь повели на суд, как и несколько месяцев назад, только если тогда он ощущал гнев, тщательно скрываемый за привычной насмешливой маской, то сейчас не было ничего. Да, Локи нарядили в его обычные доспехи (которые мешком висели на исхудавшем теле и только благодаря легкой иллюзии не выглядели убого), он по-прежнему казался надменным и высокомерно насмешливым, но даже по походке было видно, что что-то не так (он все еще прихрамывал на левую ногу, а грудь сдавливало невидимыми тисками).       Звякая осточертевшими цепями, Локи подошел к трону на дозволенное расстояние. В этот раз ни Фригга, ни Тор не прятались в тени за колоннами, они стояли на нижних ступеньках у трона, ровно посередине между Одином и Локи.       За спиной продолжали звучать шепотки — значит, в этот раз представление не обойдется без зрителей…       Получив от матери полный ласки и поддержки взгляд, Локи тут же перевел взор на брата — вот уж кто переменился практически до неузнаваемости. Громовержец был в своих любимых доспехах (точнее, новых, но старого образца — на Торе долго не жила никакая амуниция) и красном, как у отца, плаще, но только волосы, которыми брат так гордился, все сгорели, шея и часть лица представляли собой сплошной бордовый шрам.       Промелькнула ехидная мысль, что красавец Тор больше никакой не красавец, вот только вряд ли это все было навсегда, волосы отрастут обратно, кожа нарастет.       — Не думал, что ты так скоро соскучишься по мне, отец, — усмехнулся Локи, когда молчание затянулось.       — Будь моя воля, ты бы без промедления отправился обратно в темницу, — отчеканил Один. На нем вся эта ситуация с темными эльфами нисколько не сказалась. — Но меня упросили пересмотреть твое дело в связи с некоторыми открывшимися обстоятельствами…       Нетрудно догадаться, кем были эти неизвестные благодетели. Ладно Фригга, но Тор? Неужто оказался настолько впечатлительным? Оценил его широкий, глупый жест с самопожертвованием?       — Твой побег из темницы заслуживает отдельного наказания, — произнес Один, и Локи удивленно изогнул бровь.       Вряд ли Всеотец говорил серьезно, в конце концов, ему ли не знать, что в побеге был замешан его собственный сын, и если судить за это преступление, то судить обоих. Но тот, тем не менее, стоял на подступах к царскому трону, как и положено наследнику, и спускаться в темницы не торопился.       — Но его цель сполна искупает это прегрешение. Меня убедили, что твой вклад в победу над Малекитом и его воинством неоценим, своими доблестными поступками ты помог защитить миллиарды жизней от истребления. Все Девять миров чтут и тебя, и Тора, как героев…       Локи не обманывался лживыми формулировками, потому что слышал такое не раз. «Мои сыновья — доблестные воины» в народе звучало как «Тор с друзьями блестяще справился со своей задачей». И ни слова о Локи. Никогда.       — …и потому я не могу просто так заточить тебя в камере.       На слух во фразе просилось огромное «но».       — Но и отпустить, забыв обо всех твоих прегрешениях, — тоже.       Всеотец замолчал, будто раздумывая над стоящей перед ним дилеммой, хотя наверняка они все давно уже решили. Это — лишь представление, разыгрываемое для толпы зрителей…       Наверняка ему сейчас смягчат приговор, сократят срок до тысячи лет или даже запрут не в темнице, а в собственных комнатах…       Оттого и такое большое количество придворных: как казнить приемного сына, вынося ему едва ли не смертный приговор, так практически один на один, а как миловать — так при всем дворе. Лицемерие чистой воды.       — Локи, сын Лафея! — зычный, громогласный голос Одина разнесся по всему залу, вызывая дрожь даже в Локи. — Твои высокомерие, алчность и беспринципность поставили под угрозу существование целого мирного царства, чьих жителей ты когда-то давно поклялся защищать, как принц Асгарда.       Язвительный комментарий так и просился с языка, но Локи, увидев предостерегающий взгляд матери, промолчал. Ах да! Как же он мог не догадаться! Очередная игра на публику!       Забавно было смотреть, как скривился Тор. По оговоркам и недовольному бурчанию брата Локи успел понять, что Всеотец отзывался о смертных, и о Фостер в частности, далеко не в самом лестном ключе. Но он же всемогущий, справедливый царь, куда там!       — Никто не даст гарантий того, что, если я отпущу тебя, ты не попытаешься снова захватить власть. Магия повела тебя неверным путем, отравила твои разум и душу. Посему я лишаю тебя твоей силы!       Локи обуял настоящий ужас — он знал, что за этим последует. Не далее как несколько лет назад он слышал те же самые слова, обращенные к Громовержцу. Сбывался его самый страшный кошмар — слабый, уязвимый, без капли магии, запертый в чужом мире… Локи чувствовал лишь отвращение к подобной перспективе.       Золотое древко копья со звоном ударилось об пол, и Локи почувствовал, как чужеродная магия вгрызается ему в самое нутро, присасывается к и без того ослабленному, не до конца восстановившемуся магическому ядру, высасывая оттуда силу.       — Именем моего отца, отца моего отца я, Один-Всеотец, изгоняю тебя!       Плетения доспеха под сильным воздействием распускались, вскоре от камзола ничего не осталось, и Локи оказался перед всеми в одной лишь зеленой рубахе с длинным рукавом и кожаных штанах. Ноги поневоле подкосились, и он рухнул на колени; все тело охватила неимоверная слабость — без поддерживающей его магии оно казалось неподъемным.       — Увести его, — закончил Один холодно, когда поток силы иссяк.       Локи подхватили под руки и дали возможность подняться. Он должен был пройти путь до Радужного моста сам, своими ногами, но те практически не слушались, будто чужие.       Чтобы преодолеть расстояние до Радужных врат, ему потребовалось намного больше времени, чем обычно. Локи шел, практически не разбирая дороги и не слыша ничего из-за шума крови в ушах. На периферии сознания он понимал, что за его шествием наблюдают тысячи людей — весь город высыпал на улицы, чтобы увидеть его унижение, но сейчас ему уже было все равно.       Очнулся Локи только тогда, когда они вступили под своды Врат.       — Брат! — окликнул Тор, коснувшись его плеча.       Оказывается, все это время Громовержец шел рядом, вот только вместо радости это осознание приносило лишь ярость. Могучий, всесильный, справедливый и добрый Тор!       — Я пойду с тобой, Локи, — улыбнулся Тор, сжав его плечо крепче. От такой нагрузки спина заныла, а в груди разгорелся самый настоящий пожар. — Налажу отношения с Мидгардом, помогу тебе освоиться…       — Ни в няньках, ни в надсмотрщиках не нуждаюсь, — озлобленно выплюнул Локи, сбрасывая с себя руку брата.       Тот хотел было возмутиться, но в залу в этот момент вошел Хаймдалл с огромным мечом-ключом за спиной и Фригга в сопровождении четырех стражников, которые, убедившись, что царице не грозит здесь никакая опасность, вышли обратно.       — Локи, — мать подскочила к нему и приобняла за плечи, и Локи едва удалось удержать себя от того, чтобы отстраниться, — все же она этого не заслужила. На ее лице царила радостная улыбка, от которой становилось еще гаже, но она сменилась настороженным, слегка грустным выражением. — Я буду приходить к вам…       Не стоило гадать, кто был инициатором подобного решения Одина. Для Фригги, больше всего ценящей семью и родственные узы, было главным, чтобы Локи мог находиться рядом со своим ребенком. Только спросили ли его, хотел ли он этого?       Сделав несколько глубоких вдохов, он взял эмоции под контроль и постарался убедить себя, что все могло бы быть намного хуже. Ему же ни слова не сказали о том, где он на самом деле будет находиться…       — Пора, моя царица, — произнес Хаймдалл и посмотрел своим пронизывающим взглядом прямо на Локи. — Я буду следить за тобой, — предупредил он. — Всегда будь там, где тебе должно, и помни, что еще одного шанса на искупление не будет!       Шанса на искупление… Какое здесь вообще может быть искупление?       — Береги себя, — прошептала Фригга едва слышно и накинула на его плечи теплый, подбитый мехом плащ. Да, Локи помнил, что в Лондоне в это время было довольно холодно... — Пусть сохранят норны нить твоей жизни…       Она обхватила ладонями его лицо и притянула к себе. Теплые губы коснулись его холодного, покрытого испариной лба, и Локи зажмурился. Нет, очевидно, что боль в груди и сильная слабость вконец его доконали — вот уже и глаза слезиться стали…       — Прощай, мама, — ответил Локи таким же шепотом. Он искренне сомневался, что царице Асгарда позволят постоянно спускаться в чуждый ей мир. Скорее всего, Один запретит супруге навещать опального приемного сына, так что они наверняка видятся последний раз…       Радужный мост замерцал разноцветными всполохами, и к Локи подошел Тор. Он снял с брата более не нужные кандалы и, поддержав его под руку, повел к воронке, но в последний момент Локи успел выдернуть руку из цепкого захвата. Довольно было того, что он сам чувствовал себя ничтожеством…       Их обоих вынесло на пустыре в нескольких кварталах от дома Мышки. У Локи была отличная память, и это место он помнил еще тогда, когда искал девчонку по следу ётунской магии.       — Пойдем, — непривычно мягко произнес Громовержец, и Локи не стал в этот раз упрямиться и показывать свой гонор, начав послушно передвигать ноги вслед за братом.       Ужас и злость постепенно проходили, и собственная смертность начинала казаться неотвратимой безысходностью. К Суртуру все! В конце концов, Локи уважал себя в том числе за то, что умел подстраиваться и находить выход из самых сложных ситуаций. Рано его списали со счетов!       Ободрившись этой мыслью, Локи немного воспрял духом, зашагав чуточку бодрее. Медленно, со скрипом, оставшиеся гнев и недовольство прятались под привычную маску.       Защитное заклинание на доме отчего-то воспринималось совсем не так, как прежде, и Локи не мог понять, дело в том, что он потерял магию, или в том, что сама девчонка что-то изменила в охранных чарах.       Тор уверенно, не медля, прошел к крыльцу, поднялся по ступеням и постучал. Локи последовал за ним, но ему понадобилось время, чтобы преодолеть несколько выросших перед ним ступеней. Пока он поднимался, дверь открылась, и Локи замер, как и его сердце, но это оказалась лишь Фостер. Неужто они настолько сдружились в плену, что теперь постоянно захаживают друг к другу в гости?       — Тор? — выдохнула девушка пораженно и практически сразу бросилась ему в объятия. — Как вы здесь оказались? Как… Как ты?       Вопрос оказался логичным — вряд ли она была рада увидеть Тора, изуродованного шрамами. И пусть это было ненадолго, Локи с удовольствием бы посмотрел, как возлюбленная отворачивается от брата из-за его уродства. Это было бы забавно.       Внезапное осознание прошило его током: девушки не знали об их появлении! Один сослал Локи в Мидгард к Мышке, даже не удосужившись спросить у той, нужно ли ей это.       Нужен ли он ей вот таким? Слабым, никчемным смертным.       — Локи? — ахнула Джейн, похоже, только сейчас его заметив. — Ты тоже здесь?       — Нет, — Локи привычно натянул на губы улыбку. — Я умер, и теперь мой озлобленный дух будет целую вечность преследовать Тора и издеваться над ним.       — Охотно верю, — усмехнулась она. — Выглядишь как оживший труп.       Он не счел нужным отвечать на эту подначку.       — Где она? — спросил Локи, перестав улыбаться.       Отсутствие Мышки напрягало.       — Гермиона?.. — как-то неуверенно протянула Джейн, обернувшись в сторону дома, вглубь коридора.       Устав ждать внятного ответа, Локи переступил порог и медленно, слишком медленно из-за больной ноги поплелся по коридору. Приглушенные голоса доносились с кухни сквозь приоткрытую дверь, Мышка явно говорила с каким-то мужчиной, причем разговор очень быстро перешел на повышенный тон:       — А я не хочу, чтобы ты к нам приближался! — крикнула Гермиона, и голос ее дрожал от плохо скрываемых эмоций. Она злилась, точнее, была практически в бешенстве, но ее собеседник, похоже, практически этого не замечал.       — Почему? — раздался возмущенный и какой-то по-детски обиженный мужской голос с неприятными гнусавыми нотами.       — Да потому что не хочу, чтобы ты пугал мою дочь своей наглой рожей, Рон Уизли!       Локи вспомнил это имя — тот рыжий недотепа, который изменил Мышке в тот день, когда асгардец ее впервые увидел.       Он дошел до двери, тихо, почти неслышно толкнул ее и смог отчетливо увидеть, как гость наотмашь ударил Гермиону по лицу настолько сильно, что она не удержалась на ногах и завалилась на пол.       Быстрее, чем успел подумать, Локи рванул вперед, наплевав и на боль в ноге, и на сбившееся дыхание, и опрокинул противника на пол, схватив его рукой за горло. По венам растекалась холодная ярость, придающая сил, и Локи жалел лишь об одном — что он не мог просто сломать жалкому ничтожеству шею, и приходилось лишь медленно душить.       Странно, что Мышка не собиралась его останавливать — он успел кинуть на нее беглый взгляд, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Скорее всего, дело было в том, что она еще не пришла в себя от шока.       Зато слишком уж быстро опомнился Тор…       — Остынь, брат! — произнес он предостерегающе. — Негоже тебе нападать на смертных. Отец не обрадуется тому, что ты…       — Он посмел ударить Гермиону, — процедил Локи, зная, что брат в таком случае будет на его стороне.       В Асгарде к подобному относились очень щепетильно. Да, любая асинья сама могла прекрасно постоять за себя, но независимо от этого к воину, поднявшему руку на женщину, не носившую воинский чин (как, например, валькирии), относились с презрением.       — Что?! — Громовержец взревел и явно желал сам добраться до обидчика, но ему помешала Джейн, Мышка же, отмерев, бросилась к самому Локи.       Нехотя, следуя ее просьбе, он разжал пальцы, наслаждаясь тем, как ничтожество жадно глотает воздух в попытке восстановить дыхание. Локи видел перед собой муравья, искренне жаль, что Мышка не дала ему побыть сапогом.       Тор взял на себя неблагодарную миссию по выкидыванию мусора и ушел в коридор вместе с Джейн, и в этот момент Локи ощутил, как покидают его силы. Ярость схлынула, оставив после себя запустение, и он еле устоял, уперевшись ладонями в стол.       Жаль, что его слабость не укрылась от Мышки, и она тут же бросилась ему помогать. Она бесстыдно разглядывала его, наверняка подмечая каждую деталь: и излишнюю худобу, и бледность и тонкость кожи, и темные круги под глазами.       Локи сам себе был противен, но вот Гермиона смотрела на него без презрения, лишь с безграничной жалостью… нет, состраданием. Она так это называла.       Боги, он бы хотел разделить с ней свои горести и почувствовать, как Мышка забирает их одним легким прикосновением губ. Да и ей бы самой не мешало сбросить взваленный на нее груз печалей — вон, на лбу залегла складка, которой раньше не было…       Разглядывая Гермиону в ответ, Локи подметил, что она не сильно изменилась за этот месяц. Разве только чуть поправилась, но это ей было на пользу — она, наконец, перестала выглядеть как узница Азкабана.       Яркий алый след от чужой руки наливался на бледной коже, если не использовать магию, то он останется на несколько дней. Жалко, Локи был лишен своих сил, он бы убрал все меньше чем за секунду.       Пальцы в обход сознания потянулись к обожженной ударом щеке и очертили уродливый контур. Сверху, прямо на щеку, падала забавная, упрямая кудряшка, и Локи заправил ее Гермионе за ухо, сам не понимая, что делает.       Это было какое-то наваждение, липкое и навязчивое, но Локи и не хотел вырываться…       Звук открывшейся двери заставил его вздрогнуть, и он усилием заставил себя не отдернуть руку, а медленно ее убрать, будто именно так все и должно было быть. Зато Мышка отскочила как ошпаренная, залившись краской. Глупая…       Пока Тор и Джейн усиживались за стол, Локи погрузился в глубокие раздумья.       Чего добивалась Фригга, заставляя его быть рядом с ней? Вот именно этого? Этих странных всплесков малознакомых Локи чувств? Он не мог в полной мере объяснить свои ощущения. Мышка привлекала его как женщина, и Локи был бы совсем не против запереться с ней в спальне, вместо того чтобы сейчас сидеть в такой «веселой» компании, к тому же он беспокоился за нее, ему было не все равно, жива она или нет.       Если бы Локи дали волю, он бежал бы от этого дома как можно дальше, лишь бы порвать ту нить, что связывала его с Мышкой. Ему никто не был нужен, он привык быть один, сам по себе, против всего остального мира, да и Гермионе было бы лучше без него. Ему же прозрачно намекнули, что у него просто не было иного выбора…       Не ожидал он от матери подобной низости.       — Может, чаю? — предложила Гермиона, глядя куда-то в сторону.       Ее сейчас тоже терзала целая буря чувств, многие из которых были написаны на лице. Мышка совсем не умела скрывать своих мыслей. Как открытая книга, честное слово.       — Кофе, — улыбнулся Локи, и от него не укрылось, как Гермиона сглотнула, бросив на него мимолетный взгляд.       Когда кофе был сварен, а чай разлит, за столом вновь образовалось неловкое молчание. Правда, Тору и его зазнобе было комфортно и так, Гермиона же пристально разглядывала громовержца, и у Локи в груди вновь начало разрастаться маниакальное, иррациональное желание кого-нибудь прибить. Да что же это такое!       — Ничего, заживет! — беззаботно отмахнулся Тор, поняв, что Мышка разглядывает его шрам. — Если бы не моя регенерация, я бы весь был в уродливых шрамах…       Эти слова заставили Локи вспомнить, что его-то шрамы теперь вряд ли когда-нибудь исчезнут без следа. Длинная полоса на левом бедре, а также уродливый темно-красный рубец на груди — с этим ему (и, похоже, не только ему) придется жить.       Локи ждал расспросов именно от Мышки, но та продолжала молчать. Первой не выдержала Фостер.       Пришлось начать свой рассказ. Зная дотошность этих двух смертных, рассказывать следовало с самого начала и с как можно большим количеством подробностей. Локи поведал им о том, как пришел в себя; как лечился, умирая от скуки в своей палате; о суде и своем изгнании. Умолчал он о двух вещах: о визите Фрейи и о том, что его практически заставили прийти именно сюда, к Мышке.       — И что же вы теперь будете делать? — спросила Фостер, нахмурившись.       — Я какое-то время поживу здесь, в Мидгарде, — улыбнулся Тор. — Из-за армии читаури, Малекита и его темных эльфов отношения вашего мира с Асгардом стали слишком натянутыми. Мне придется побыть тут, наладить контакты, обзавестись полезными связями…       Да, политик из Тора — хоть куда. Знал Локи, какой контакт его братец решил тут наладить. И судя по задумчивой улыбке Джейн, она тоже поняла глубинный смысл слов Громовержца.       Гермиона перевела взгляд на Локи и хотела было что-то спросить, но вдруг на стойке, разделявшей кухню и столовую, что-то затрещало, а затем раздался протяжный детский плач, больше похожий на мяуканье кошки.       — Простите, — сконфуженно улыбнулась Гермиона и, встав из-за стола, скрылась в коридоре.       Тор и Джейн начали негромко переговариваться, но Локи даже не прислушивался и сидел как обухом пришибленный.       С момента суда он почему-то и думать забыл про дочь, прежде она была лишь именем, чем-то абстрактным, что сложно было себе представить в реальности. Но вот она, вполне настоящая, лежит где-то в другой комнате, скорее всего, в детской…       Локи никак не мог собраться с мыслями, те метались в голове, точно ужаленные, и в итоге он решил сделать единственное, что могло привести его в чувство.       Он медленно поднялся на ноги и достаточно неторопливо, не нагружая ногу, пошел в сторону выхода. Тор дернулся было следом, но Локи слышал, как Джейн схватила его за рукав и что-то зашипела ему на ухо.       Лестница казалась непреодолимым препятствием, но Локи не был готов так просто отступить. Это была прекрасная возможность также поговорить с Мышкой наедине, узнать, что она думает и чего хочет.       Дверь детской была закрыта, но открылась легко и без скрипа. Гермиона стояла рядом с кроваткой, тихонько ее покачивая и что-то напевая вполголоса. Услышав шаги, Гермиона обернулась и тут же приложила палец к губам. Локи кивнул, замерев у двери.       Волосы Мышки распались по плечам, ее щеки горели легким румянцем, а глаза сияли радостью. Присутствие дочери делало ее еще миловиднее и трогательнее, и Локи не мог сдержать улыбки — она возникла как-то сама по себе.       Отпустив кроватку, Гермиона вновь обернулась, но сейчас ее взгляд был напряженным и задумчивым. Она выдохнула, прикрыв глаза, а когда открыла их — махнула Локи рукой, разрешая подойти.       Он сел на стул рядом с кроваткой, не очень-то веря в реальность происходящего. Совсем кроха, больше похожая на фарфоровую куклу — со светлой кожей, острым маленьким носиком и черным пушком на голове...       Его дочь... Девочка спала, сладко причмокивая соской, и это зрелище окунуло Локи в океан не поддающихся определению эмоций.       — Она очень красивая, — произнес он тихо, не своим, каким-то сломанным голосом, лишь бы хоть как-то разрушить эту звенящую тишину в комнате и, в первую очередь, в собственной голове.       — Да, — так же негромко подтвердила Гермиона, отойдя к окну и приобняв себя за плечи.       Протянув руку, Локи едва ощутимо коснулся мягкого черного пушка на голове дочери и провел пальцем от виска к щеке, только чтобы удостовериться, что это не навеянный ядовитым дурманом сон. Руна зачмокала соской еще громче, и он отдернул ладонь, испугавшись, что разбудит ее. Ему не хотелось разрушать странную трепетность момента, да и Локи пока не был готов встречаться с дочерью лицом к лицу.       Сложно было поверить, что вот этот маленький, сморщенный, закутанный в пеленку комок — часть его самого. Локи не мог определиться с тем, какие эмоции захлестывали его, слишком много их было. Он пытался убедить себя, что все это глупость, лишь ненужные сантименты, но, в горле поневоле пересохло, а сердце громко билось о грудную клетку.       — Какая она? — спросил Локи, на этот раз справившись с голосом.       Гермиона повернула голову, но не обернулась до конца, будто боясь смотреть на него, боясь поверить, что он и правда здесь. Боги, он только сейчас осознал, насколько им обоим было неловко, и каждый из них опасался словом, делом, даже мыслью нарушить хрупкий баланс.       — Замечательная, — улыбнулась Мышка, хотя губы ее предательски подрагивали, выдавая высшую степень нервозности.       — Вся в тебя, — усмехнулся Локи, не удержавшись.       Он тяжело поднялся со стула, подошел к Гермионе и накрыл ее плечи ладонями, искренне пытаясь успокоить и поддержать, доказать, что он здесь и не собирается никуда исчезать. У него все равно нет иного выхода…       Правда, кому еще он нужен? Лишенный всех своих сил, уязвимый и жалкий…       — Каково это — быть смертным? — проговорил Локи негромко, стараясь шепотом замаскировать дрогнувший голос.       Мышка фыркнула, сначала ничего не ответив. Но он и не ждал ответа, поскольку даже не представлял, что можно на это сказать.       — Несложно, — пожала она плечами. — Ты, я думаю, легко это освоишь.       Вряд ли это будет так уж легко. Сложно смириться с тем, что вместо положенных тебе тысяч лет проживешь еще от силы сотню… Словно вдруг узнаешь, что ты болен, смертельно болен, и эта зараза сожжет тебя намного раньше, чем ты надеялся. Для Локи же такой болезнью станет старость…       — Что теперь будет? — спросила Мышка, рвано вздохнув и выдернув его от невеселых размышлений. Она слегка отвернулась, чтобы, видимо, спрятать свое выражение лица. — Что ты собираешься делать теперь, когда стал свободен?       Сложно назвать его положение «свободой».       — Останусь здесь, с тобой, — Локи улыбнулся одним уголком губ, не став говорить, что у него, по сути, не могло быть других вариантов. — Если ты, конечно, не против.       Лицо девушки осветилось возникшей на губах улыбкой, а из взгляда пропало тоскливое ожидание. Она, обернувшись в его объятиях, уткнулась носом ему в грудь, приобняв за талию, и впервые за долгое время Локи не ощутил отторжения и желания отстраниться, вместо этого он начал разглаживать пальцами тугие медовые кудряшки. Сейчас, в ее трепетных объятиях, он пытался убедить себя, что сотня лет такой «свободы» намного лучше, чем тысячи — настоящего заключения.       — Я так и не получил ответа, — насмешливо заметил он минуты через две, чтобы, наконец, разрушить сковавшую его неловкость. — Так что, видимо, мне стоит уйти?..       Не дожидаясь реакции, Локи отстранился, но Гермиона вцепилась в его рубашку мертвой хваткой и прошипела, так и не подняв головы:       — Стой на месте, Локи Лафейсон, иначе я тебя заколдую!       Фыркнув, он коснулся ее подбородка пальцами, заставив поднять голову.       — Мне иногда кажется, что уже заколдовала, — заметил Локи с усмешкой, стараясь спрятать за ней все те неоднозначные чувства, что он испытывал. В конце концов, Гермиона — первая девушка, которой удалось вызвать в нем хоть какой-то отклик, а это уже своего рода колдовство…       Вздрогнув, Мышка выронила из рук волшебную палочку, и та откатилась в сторону. Наклонившись, Локи поднял длинную, тонкую деревяшку, и она неожиданно выстрелила снопом разноцветных, ярких искр, а от руки к груди прошла волна тепла.       — А вот это уже интересно, — проговорил он, встретившись с Гермионой взглядом и улыбнувшись хитрой лисьей усмешкой.       Конец первой части.