Лили и Искусство Бытия Сизифа

В которой девочка-которая-выжила не соответствует своему прозвищу, встречает Смерть на железнодорожном вокзале и меняет имя. ___________________________________________________________________

Элинор Лили Поттер — единственный ребенок покойных Джеймса и Лили Поттеров, которые, якобы, погибли в автокатастрофе, когда девочке был всего год. Теперь же она жила со своими тетей, дядей и двоюродным братом, выполняя обязанности служанки — до тех пор, пока не отплатит за их бесконечную доброту. Девочка никак не могла вспомнить, где слышала этот термин: «служанка», просто однажды оно всплыло у нее в голове (сами Дурсли его никогда не использовали, всегда называли ее «уродка» или «девчонка», или любым другим простецким словом, больше напоминающим команду собаке), и девочка поняла, что это сказано точно про нее. В конце концов, именно ей было поручено содержать дом в чистоте, следить за тем, чтобы завтрак получился съедобным, и пропалывать сад; взамен ее родственники предоставили ей кров (комнатушку для прислуги под лестницей) и еду (крошки, по сравнению с порциями Дадли). Разумеется, ее комната — на самом деле, чулан, который, наверное, раньше был кладовкой, но это была ее собственная комната, да еще и с матрасом, потому она особо не жаловалась. Девочка частенько задавалась вопросом — как именно она попала в кабалу служанки; она не могла вспомнить время, когда не работала на Дурслей, потому предполагала, что задолжала еще с тех пор, как они забрали ее к себе после той аварии. Тем не менее — думала про себя девочка, пока пропалывала сорняки — это было очень давно, и долг уже должен быть погашен (если только родственнички не начисляли проценты). Когда она не работала на Дурслей, то ходила в школу, а еще очень быстро бегала — от Дадли и его тощего друга (чье имя она никогда не могла запомнить), когда они, вооружившись палками, гонялись за ней по парку, выкрикивая гадости, к которым девочка не удосуживалась прислушаться. Когда ее просили описать себя, она быстро отвечала: «Я девочка, у меня рыжие волосы и зеленые глаза, я слишком маленькая для своего возраста, но когда стану выше, смогу выполнять свою работу гораздо лучше, и тогда Дурсли увеличат мою зарплату; мои родители умерли, и мне пять лет». В этом году описание, которое она всегда себе давала, кардинально изменилось. У Дурслей в городе было несколько важных семейных фирм, вероятно, это и было причиной того, что Дадли набивал живот пастой в ресторане, который определенно был слишком хорош для прислуги; а она оставалась с сумасшедшей миссис Фигг. Миссис Фигг, помимо того, что была названа в честь фрукта, еще и любила кошек. Вот так маленькая девочка и поняла, что все же считает их соседку сумасшедшей, а не эксцентричной — в тот памятный день дом просто кишел ими. Элли (так она себя тогда называла) не сказать, чтобы особенно любила или не любила кошек, но не понимала, зачем миссис Фигг столько. Они сидели в гостиной старушки: здесь было довольно много цветов, а еще слишком много кружева, чтобы считать это декором. Элли рассматривала фотографии кошек на стенах — у Дурслей так же повсюду были развешаны снимки Дадли — пока миссис Фигг нагружала треснутый серебряный поднос огромным разнообразием печенья, хлеба и чая. — Итак, дорогая, как поживает твой кузен? — спросила миссис Фигг, протягивая Элли ее особенную, личную чашку чая. Девочка знала, что сначала должна выпить чай, но ей очень хотелось добраться до еды: Дурсли снова урезали ей жалованье, узнав, что Дадли плохо учится в школе, а еще снизился в общем уровне успеваемости. Если ей удастся стащить немного печенья сейчас, то не придется беспокоиться о голоде потом, когда ее запасы истощатся. — Толстеет, — ответила Элли, потягивая чай с изысканным спокойствием, которое казалось уместным для подобной обстановки. — …Прошу прощения? Не уверена, что расслышала верно: ты сказала, что твой кузен… толстеет? — спросила миссис Фигг тем самым тоном, которым обычно разговаривала воспитательница в детском саду Элли. Девочка кивнула с мудрым видом и отставила чашку, чтобы объяснить свои слова. — В последнее время Дадли особенно сильно поправился, — уверенно сказала Элли. — Это чтобы унаследовать семейный бизнес дяди Вернона. Понимаете, я думаю, большую роль играет, как себя преподнести, потому, если Дадли начнет выглядеть, как дядя Вернон, то он может стать им, а потом принять наследство после ухода дяди. Миссис Фигг вежливо улыбнулась. Элли подозревала, что эта улыбка была вынужденной и немного фальшивой, но видела такую слишком часто, чтобы обижаться. — Это… очень мило, дорогая. — Я и не думала, что Дадли начнет тренироваться так рано, — призналась Элли соседке, теперь пребывавшей в молчании. — Но, опять же, тетя Петуния и дядя Вернон всегда говорят о том, насколько уникален Дадли, так что, думаю, это вполне разумно — начать с раннего детства. Вежливая улыбка миссис Фигг становилась все более натянутой, и девочка почти слышала очередное: «Очень мило, дорогая». Так обычно выглядела реакция всех людей (кроме Дурслей) на все, что бы она ни говорила, и девочка никак не могла понять, почему. Она задавалась вопросом — гложет ли это их так же, как и ее, хоть немного? —…Как дела в школе? — внезапно спросила миссис Фигг, будто пытаясь отвлечься от темы разговора. Школа была очень интересным местом. Проведя там несколько дней, после того, как ее загнали в загон с остальными детьми, Элли поняла, что школа — это, своего рода, зоопарк, где взрослые могут наблюдать и изучать повадки детей. За ними наблюдали в несколько искусственной (хотя и отчаянно пытающейся быть естественной) обстановке, где надсмотрщики отмечали их прогресс в выполнении различного рода задач на графиках с золотыми звездочками, а еще отслеживали их взаимодействия с другими членами стада. Однако все это происходило в строжайшей секретности: если бы субъекты знали, что за ними наблюдают, это разрушило бы всю систему. Кроме того, девочка не была уверена, что остальные дети знают об истинной природе школы: стоило ей заговорить об этом с кем-либо, на нее просто молча смотрели и уходили. — Очень познавательно, — наконец, определилась Элли, а потом уточнила, — мы читаем книги. — Да, я предполагала это, — отозвалась миссис Фигг. — Тебе нравится? — Это обязанность, — сказала Элли, обдумав вопрос, и пожала плечами. — Книги хороши, хотя мы еще не должны уметь их читать. — А ты уже умеешь? — спросила миссис Фигг с удивлением в голосе. — Для протокола мне придется сказать «нет», так как это исказит официальные результаты эксперимента. Но не под запись скажу, что на чердаке Дурслей была целая куча книг, которая таинственным образом перенеслась в комнату для слуг и никогда не будет обнаружена, — она по-совиному моргнула своими большими зелеными глазами и продолжила пить чай. Миссис Фигг выглядела оглушенной потоком слов, обрушившимся на нее изо рта маленькой девочки. Наконец, сумасшедшая миссис Фигг, похоже, достигла своего предела, поскольку вздохнула и спросила: — Элинор, дорогая, ты бы не хотела немного поиграть на улице? И так Элли сбежала из дома, переполненного кошками, и вышла на улицу, где столкнулась с очень зловещим деревом, которое навсегда изменило ее судьбу. Это дерево выглядело идеальным для лазания, потому и привлекло ее внимание. Элли за свою жизнь залазила на ничтожное количество деревьев и редко просто так (обычно они становились способом спрятаться от Дадли, когда он становился необычайно приставучим). Теперь, глядя на него, девочка подумала, что было бы здорово медленно забраться на самую его верхушку и попытаться коснуться неба. Высокая и серая, она заслоняла солнце и отбрасывала тень в глаза Элли, пока она забиралась все выше. «С такой-то скоростью», — подумала она, — «Я почувствую вкус облаков во рту еще до того, как доберусь до верхушки, а затем попробую на вкус солнечный свет». Девочка уверенно карабкалась, сильные руки и ноги легко перебрасывали ее с одной ветви на другую — сказывались многолетние занятия атлетикой. Так что, возможно, это не ее сильная нога соскользнула, и не хитрюга-ветвь сломалась под ее тяжестью, а, скорее, по велению судьбы пятилетняя Элинор Лили Поттер рухнула с дерева на твердую землю с высоты нескольких футов. Она почти не ощутила удара, а потом вообще перестала что-либо чувствовать. Секунду или две ничего не происходило, словно девочка попала в никуда, но затем, медленно, но верно, из тьмы появилась железнодорожная станция. Великолепный черно-красный поезд ожидал пассажиров, прямо-таки излучая доброжелательную атмосферу; сама же станция почти сверкала первозданной чистотой. Девочка знала, что никогда не бывала здесь прежде, и все же чувствовала, что все это очень знакомо ей: подобно лицу одноклассницы, чье имя всегда пряталось в глубине ее памяти, в поле зрения, но немного вне зоны досягаемости. Она медленно встала, отряхнула колени и принялась исследовать пустую, казалось бы, станцию. Конечно, это был не сад миссис Фигг, но порой с Элли случались всякие странные вещи, так что она решила, что лучше всего плыть по течению. Вспомнилось, как тетя Петуния состригла ей волосы ножницами, а они потом отросли за ночь. В общем, загадочное перемещение на незнакомую/знакомую железнодорожную станцию было немного странным, но, вместе с тем, немыслимым. Прогуливаясь по станции, девочка не спускала глаз с поезда, задаваясь вопросом — стоит ли ей зайти в него? Билета у нее не было, но он выглядел таким ярким и притягательным, словно улыбался и ждал, когда же она зайдет на борт и отправится навстречу приключениям. Девочка подошла к сверкающему поезду и нашла вход. И не успела она сделать и шага, как кто-то вышел из него. Это был высокий, худой человек, напомнивший ей ворона. Стоял он очень прямо и слишком неподвижно, одетый в темную, явно иноземную одежду с потертыми краями. Со сдержанным любопытством он оглядел открывшуюся его глазам станцию. Разглядывать было особо нечего — все вокруг было окутано тьмой, но такой, словно смотришь на тень и понимаешь, что она вовсе не черная, а синяя, просто слишком темная; так и этот человек носил потемневшую, изношенную разноцветность, которую будто облили чернилами, дабы скрыть ее красочность. У него были довольно-таки растрепанные темные волосы, которые стояли на его голове торчком, точно перья, а лицо было настолько бледным, что выглядело, точно живописная маска, глаза же блестели, будто украденные изумруды, которые пришлись по вкусу его вороньему сердцу. Человек-ворон не обратил на нее внимания, вместо этого он своими зелеными глазами рассматривал пустоту станции. Он слегка нахмурился и покачнулся на пятках, поморгав, прежде чем вновь оглядеться с высоко поднятой головой. Он пробормотал что-то на непонятном языке и склонил голову набок, выглядя при этом гораздо более смущенным, чем при своем появлении. — Привет! — весело сказала Элли, помахав ему. Человек дико завертел головой, пока в замешательстве не уставился прямо на нее. Рот его приоткрылся, а затем закрылся, и он подался назад, словно хотел зайти обратно в поезд. — Нет, подожди, не уходи! Меня зовут Элли, и я не знаю, где сейчас нахожусь. В поезде было здорово? По крайней мере, этот человек перестал пятиться и замер, будто рассматривая ее; зеленые глаза словно разобрали ее по кусочкам, изучили и вновь собрали воедино. Наконец, он произнес мягким, властным голосом: «Привет». Казалось, он решил для себя, что она неопасна, поскольку все же сошел с поезда на перрон. Человек продолжал смотреть на нее, пока, в конце концов, черты его лица не превратились из смущения в слабую улыбку — такого девочка прежде не видела, даже по телевизору. Его лицо выражало нежность, доброту, но вместе с тем старость, печаль и немного — опасность. Наконец, Элли авторитетно заявила: — Это так грубо — не представиться. — Ах, — улыбка его чуть померкла, — прошу прощения, меня давно не спрашивали о чем-то подобном, — затем он, казалось, на мгновение отвлекся и стал похож на тех детей в школе, что почти поняли ответ на вопрос, но в последний момент забыли его. В конце концов, человек сказал: — Полагаю, я — Смерть. — Смерть? — переспросила девочка. Она подняла бровь и уставилась на него: смерть по телевизору тоже носил* черное, но обычно он был скелетом, а еще у него была коса. — Разрушитель миров, — закончил человек со слегка дерзкой улыбкой. Девочка слегка прищурилась, задаваясь вопросом — на самом ли деле он смерть, или это просто парень с таким именем. Возможно, его родители — одни из тех чудаковатых людей, о которых частенько упоминали Дурсли. Или, может, он сам малость чокнутый, как миссис Фигг. Девочка решила это выяснить: — У Вас есть кошки? Парень словно слегка растерялся от этого вопроса, но все же ответил: — … Нет, боюсь, что нет. Хотя когда-то у меня была сова. — Что с ней стряслось? — спросила Элли, потеряв надежду все же увидеть птицу. — Она умерла, — сообщил он почти торжественно. Затем парень вздохнул и поправил волосы, лезшие в глаза, в замешательстве оглядывая вокзал. Наконец, он спросил, — Полагаю, ты не знаешь, почему я сейчас в Чистилище? Элли не имела ни малейшего понятия. Она никогда не слышала о станции «Чистилище»; единственным известным ей вокзалом был Кингс-Кросс, но там она никогда не бывала. Только девочка собралась сказать это, как увидела на лбу Смерти кое-что интересное. Поблекший и почти незаметный розоватый шрам в виде молнии. Девочка с энтузиазмом заметила: — Эй! У меня есть точно такой же шрам! Остался после автокатастрофы, я тогда была еще совсем маленькой, а ты как получил свой? Парень по-совиному моргнул и переспросил: — Что? Девочка отбросила рыжие волосы со лба и продемонстрировала свой шрам, куда более заметный на ее коже. — Большинство его не замечает, из-за челки, но вот он. Парень вновь изучающе посмотрел на нее, на этот раз куда более тщательно, будто в прошлый раз смерил ее лишь мимолетным взглядом и мог пропустить что-то крайне важное. Через какое-то время он спросил: — Как тебя зовут? — О, точно, я совсем забыла! — внезапно воскликнула она и протянула руку. — Здравствуйте, Смерть, меня зовут Элинор Лили Поттер, но я предпочитаю зваться Элли. Смерть смерил ее испытующим взглядом. — Твои родители случайно не Лили и Джеймс Поттер? Глаза девочки сузились, стоило ей вспомнить, что он действительно назвал себя смертью — наверное, в тот самый день он был с ними в машине. Тем не менее, по какой-то причине, она никак не могла представить его в той машине, с ними тремя, молча и незаметно сидевшим сзади, отражающимся лишь в зеркале заднего вида; быть может, их взгляды встретились на мгновение, прежде чем произошла авария. Нет, Элли просто не могла представить его в одной машине с ней. Тем не менее, если он — смерть, то наверняка встретил их потом, так что обязан хоть что-то знать. — Ага! — в конце концов, воскликнула девочка, как только решилась ответить на вопрос. — Ты встретил их? Ну, то есть, если ты и правда Смерть, то наверняка сделал это. Они в порядке? Счастливы? Скучают по мне? Они на небесах? (Хотя, сказать по правде, она на самом деле еще не определилась в вопросе, касательно рая и ада; те несколько раз, когда она посещала церковь, священник казался слишком преисполненным энтузиазма, чтобы быть убедительным. Кроме того, у нее были смутные подозрения, зудящие где-то в затылке, что его поведение аналогично стандартам нормальности и анти-странности Дурслей: те считали, что если будут кричать об этом достаточно громко, пока никто не видит, это, в конце концов, станет правдой). Парень ответил не сразу. Через пару мгновений он произнес: — Думается мне, что нам с тобой, Элинор Лили Поттер, необходима обстоятельная беседа. — Это немного странно: раньше у меня не было нужды в «обстоятельных беседах», — хмуро заметила Элли. — Это похоже на еженедельные разглагольствования дяди Вернона о правилах и основных положениях фирмы? — она посмотрела на парня с подозрением: девочка всей душой ненавидела эти дядины намеки — настолько нарочитые и туманные, что вообще не имели смысла. Обычно они сводились к тому, что она паразитка, которая должна быть благодарна, что они вообще пустили ее в свой дом, а пока пусть посидит в чулане — отличный способ заставить ее подумать об их щедрости. — Фирма? — в замешательстве переспросил парень, слегка приподняв брови, а затем раздался весьма знакомый вопрос. — Сколько тебе лет, Элли? — глаза Смерти чуть сузились, и на этот раз выражение его лица стало ужасно знакомым. Лицо этого иноземца исказилось от недоверия и легкого скептицизма. — Пять, но возраст — вещь относительная, как ты и сам знаешь. Полностью зависящая от календаря, — со вздохом сообщила Элли. Что вынуждало людей задавать этот вопрос — было за пределами ее понимания. Конечно, Дурсли о таком не спрашивали. По правде говоря, никто не спрашивал — до школы — а после этот вопрос стал одним из первых, который, скорее всего, задаст взрослый. Сначала девочка думала, что все дело в книгах, но причина крылась в нечто большем, чем в простом таскании с собой солидных фолиантов без картинок — она крылась в чем-то, присущем именно ей самой, но что это — Элли не могла понять. Смерть рассматривал ее всего мгновение, после чего взял за руку и побрел к скамейке. Усевшись, он приглашающе махнул рукой. — Похоже, у меня сегодня довольно странный денек. Элли сочувственно кивнула: у нее сегодня тоже день наполнен странностями, но они частенько навещали ее, так что, наверное, ей легче с этим справляться. Смерть глянул на нее и со вздохом опустил голову на руки, прежде чем продолжить разговор. Он пробормотал что-то на непонятном языке — на котором уже ронял пару фраз до этого; Элли этот язык не опознала, но не то, чтобы это было так удивительно — ведь, в конце концов, иностранный говор она слышала только из телевизора, пока его смотрел Дадли. Девочка предположила, что она, наверное, здорово рискует — примерно те же звуки, на этаком языке кунг-фу, издавал Брюс Ли, в перерывах между очередным ударом. — И где же живет Смерть, а, мистер Смерть? — внезапно спросила Элли, с любопытством посматривая на поезд. — Прости, что, Элли? — он резко вскинул голову, а руки его дернулись, словно то, что девочка обратилась к нему, повергло парня в шок. Это было немного странно, но порой Элли тоже напрочь забывала, что с кем-то говорит; впрочем, люди, зачастую, ей и не напоминали. Она терпеливо повторила вопрос. Смерть чуть нахмурился, а затем ответил: — Во множестве различных мест, полагаю. Самое недавнее — другое измерение на планете, находящейся на расстоянии многих световых лет от Земли. Девочка удивленно моргнула и отвернулась, принимая такой ответ. Она поражала собственный мозг морем информации, почерпнутой из телевизора. У Элли с раннего детства вошло в привычку незаметно смотреть телевизор, подглядывая из-за плеча Дадли. Поначалу это было чем-то вроде игры, просто, чтобы узнать — сможет ли она сделать это так, что никто не заметит — но потом девочка и вправду начала его смотреть. Некоторые программы были довольно скучными и откровенно глупыми, но были и другие — о, чего она только не видела! Сколь много — целая Вселенная возможностей — открылась ей на голубом экране. Наконец, девочка попыталась прервать затянувшееся молчание. — Давным-давно, в далекой галактике? На мгновение Смерть застыл с совершенно отсутствующим видом, а потом его губы чуть дрогнули. — А, не совсем. Что-то похожее есть, хотя… джедаев поменьше, — добавил он. — Это, должно быть, очень захватывающе. Космос, то есть, — пояснила Элли. — Должна признать, что звучит все это куда интереснее, чем Литтл-Уингинг. С другой стороны, практически все, что угодно, интереснее, чем Литтл-Уингинг. Парень слабо улыбнулся — правда, казалось, что губы его отвыкли от такого — и сказал печальным голосом: — Да, думаю, что так и есть, — он вздохнул и посмотрел на нее сверху вниз. — Зачем ты здесь, Элли? Девочка с любопытством посмотрела на него: она должна была догадаться, что Смерть окажется философом. Сама Элли не была склонна к философским размышлениям — те всегда приводили ее к сбивающим с толку мыслям: о том, что ее вообще не существует, а происходящее — всего лишь сон о фальшивой реальности, наполненной фальшивыми чувствами. Это объясняло, почему в законах реальности так много сбоев. Поэтому вопросы наподобие: «зачем ты здесь», «кто ты», «в чем смысл жизни» обычно ставили ее в тупик. И все же девочка продолжала говорить со Смертью — он показался ей довольно милым. Так что Элли изо всех сил постаралась ответить на вопрос: — Я здесь, чтобы существовать. Смерть моргнул, выглядя при этом презабавно. Девочка ждала, что он скажет: «Это так мило, дорогая», но, видимо, Смерть не мог довольствоваться эвфемизмами для невысказанных оскорблений. Наконец, он словно только осознал, что именно она сказала, и покачал головой: — Нет, я имел в виду другое — почему ты в Чистилище? Элли пожала плечами, оглядываясь по сторонам. — Ну, реальность не всегда последовательна, верно, мистер Смерть? Смерть был в таком недоумении, что не нашел подходящих слов. Он провел рукой, одетой в черную перчатку, по волосам, прежде чем сказать тихим голосом: — Я не совсем уверен, как сказать это помягче, но, боюсь, ты мертва. Понимаешь, Элли, Чистилище — немного не то, что Рай или Ад. Это место, куда попадают души после смерти, только вот Чистилище — временное пристанище. Зал ожидания на станции, если так тебе будет понятнее. Именно здесь ты можешь пересечь завесу в настоящую смерть; по крайней мере, так делает большинство людей, — парень в замешательстве умолк, его глаза смотрели куда-то за пределы станции, в некое далекое царство, которого Элли не могла увидеть. — Хм, я никогда прежде не умирала, — легко произнесла девочка. Ей всегда казалось, что смерть будет куда более скучной. Или, по крайней мере, она ждала поездов поменьше. — Это всегда так разочаровывающе выходит? — Нет, обычно нет. На самом деле, я начинаю понимать, почему мы встретились, — затем парень поднялся — слишком резко, по мнению Элли — и повернул голову, чтобы взглянуть на нее. — Видишь ли, я не всегда знал, что я — Смерть. Когда-то, полагаю, я был человеком. Парень умолк, глядя на нее со странной строгостью, будто это могло придать его утверждению больший вес. Девочка не перебивала, просто ждала продолжения его истории с поразительным терпением, которое она редко испытывала — тем паче, к людям. — В течение многих лет я жил так, будто был кем-то другим, несмотря на множество фактов, свидетельствующих о том, что я… таковым не был. По правде говоря, в моей жизни были признаки: иногда небольшие, а порой и явственные, что я вовсе не тот, кем, как думал, являюсь. Я никогда не осознавал этого, даже не догадывался, пока доказательства не стали настолько неопровержимыми, что я больше не мог их отрицать, — он выглядел загнанным, его глаза остекленели, а плечи сгорбились — неосознанно, он вновь стал походить на ворона, пока предавался воспоминаниям. Улыбка его поблекла, оставив лишь скуку, которую девочка заприметила и раньше, только она до этого скрывалась за слабой, точно плохо нарисованной улыбкой. — Знаешь, порой я мечтаю, чтобы, прежде чем я начну объяснять сказанное, хоть кто-то понял о чем я — и сказал мне об этом; тогда бы мне не пришлось… У меня тогда не было бы ложных надежд, понимаешь? Это трудно, безумно трудно — пытаться быть тем, кем, по сути, ты просто не способен быть, — он протянул ей руки в знак сочувствия или, быть может, поддержки, а глаза его чуть потемнели, когда зрачки расширились, словно снова сканируя ее. — Правда в том, Элли, что люди никогда не видят этот вокзал. Они минуют его, не обращая внимания на окружающую их обстановку, ступают в поезд и проходят сквозь завесу без лишних мыслей — поскольку это вполне естественное для них поведение. Но неестественное для тебя и меня. Мы стоим здесь и задаемся вопросом: где мы сейчас, и настолько ли мы мертвы, как полагаем? Думаю, ты похожа на меня, и сможешь прямо сейчас развернуться и, не задумываясь, отправиться обратно — в мир живых. Ты — Смерть в этой Вселенной, Элли. Сказать было нечего: она не смогла придумать ни слова, чтобы ответить странному, похожему на ворона, парню по имени Смерть. Вниманием девочки вновь завладел поезд за его спиной; она смотрела, как тот завлекающее отбрасывает блики на солнце. Она задумалась — может, этот парень, в конце концов, сошел с ума? Ни один здравомыслящий человек не сказал бы ей ничего подобного, но, если задуматься, ни один здравомыслящий человек вообще не говорил с ней достаточно долго, чтобы сделать это. Что изменится, окажись это правдой? Если она действительно Смерть, а другая Смерть стоит прямо сейчас перед ней, изменит ли это ее чаяния в жизни? Если она оказалась Смертью сейчас, то она всегда была Смертью: даже когда родители назвали ее Элли, и когда Дурсли забрали ее с коврика на крыльце. Так что изменилось? У нее было чувство, что что-то должно было измениться, с этого момента что-то должно было радикально перевернуть ее жизнь, но она не могла ни о чем думать. Теперь девочка лишь знала, что вернется. Смерть был прав: она смогла почувствовать путь обратно, к живым и дереву позади нее, и знала, что сделай она это — ничего этакого не произойдет. Она вернется к миссис Фигг (которая задает вопросы о Дадли и школе из вежливости), вернется домой в чулан под лестницей и задастся вопросом — будет ли у нее когда-нибудь своя нормальная комната — и будет продолжать делать ровно то же, что делала ежедневно год за годом. Только внутри нее, в ее мыслях, все будет по-другому. Что-то должно измениться, даже если это произойдет только лишь для ее собственного душевного благополучия. Все это должно иметь какое-то значение. — Думаю… тогда мне нужно новое имя, — сказала девочка со странным чувством завершенности происходящего. — Можешь придумать какое-нибудь? Парень улыбнулся настоящей, но вымученной улыбкой, будто знал о каждой мысли, пришедшей ей в голову. Он слегка покачал головой, но по-доброму сказал: — Я всегда ужасно придумывал имена детям. Называл их в честь людей, которых любил. Элли за всю свою жизнь полюбила очень мало чего. Несмотря на близкую кровную связь, она не любила Дадли или тетю Петунию, а они, в свою очередь, не любили ее. Ей нравилось ощущать солнечный свет в волосах, траву под босыми ногами, а еще непрестанно меняющаяся акварель небес. Элли не любила людей. Она закрыла глаза и представила всех людей, когда-либо повстречавшихся ей, стоящими перед ней: их было немного, и лишь несколько были удостоены честью носить имена — которые девочка сумела запомнить. Пока, наконец, не осталось лишь одно — спрятавшееся в ее собственном имени, похожее на полузабытый шепот, имя женщины, с которой она никогда не встречалась — и не встретится более — но чье имя всегда будет с ней.  — Тогда я стану Лили, — сказала она — и да будет так. Оставив Смерть на вокзале, что разделяет мир живых и мертвых, девочка оказалась растянувшейся на земле с растяжением шеи возле знакомого дерева. Лили не была уверена, увидит ли Смерть снова: когда она уходила, он так и стоял на месте, наблюдая за тем, как она уходит вдаль; девочка не знала, пойдет ли он следом или останется ждать в Чистилище, пока не прибудет какой-нибудь другой поезд. Она ушла с четким ощущением, что у нее впервые в жизни появился друг, и теперь заметила, что оглядывается на дерево, будто Смерть может пройти сквозь него. Он так и не появился, но она все равно не могла отвести глаз, а внутри нее расцветала хрупкая надежда. — Элли? Это ты там? Мне показалось, что я что-то слышала, — крикнула миссис Фигг с крыльца на заднем дворе, слегка забеспокоившаяся, увидев у дерева рыжеволосую девчушку с весьма мрачным выражением лица. Лили отвернулась от дерева и зашагала обратно — туда, где ее ждали печенье и чай — чувствуя, как, все и ничего одновременно смещается с привычной, но теперь слегка наклоненной оси. _____________________________________________________________________________ Примечание автора: Полагаю, что если бы я собиралась отнести этот фик к какому-либо жанру, то назвала бы его абсурдным — поскольку это именно то, к чему я стремлюсь, кроме того, я чувствую, что не могу объяснить, что именно собираюсь с ним делать. Спасибо за прочтение, и было бы замечательно увидеть отзывы. (5/5/2013): До меня тут дошло, что произошел небольшой казус с лживой рекламой этой истории. Или, по крайней мере, с нелепым описанием и последующим выбором жанров — с ними моя история выглядит, как нечто выдающееся. Но это не крэк-фик*. Большую часть времени он так выглядит, но, по сути, таковым не является. Как я уже писала выше — если бы я охарактеризовала его одним жанром, то назвала бы его абсурдным, в нем много забавных моментов, но особого смысла эта забавность не несет. У Лили, как рассказчицы, есть довольно внушительная предвзятость к своим действиям. По правде говоря, она ужасный человек, совершающий подлые поступки, ей не достает морального духа, но это не сразу заметно, поскольку она не садистка и не испытывает реального удовольствия от боли других. Так что если вы заглянули сюда, ища историю о жертве несправедливости, то этот фик, вероятно, не для вас. Ко всему прочему, это длинная история, и мне нравится двигаться в направлениях, о которых люди даже не всегда задумываются. То есть, история, которую вы сможете понаблюдать в первых десяти или двадцати главах, может не совпадать с историей, на которой вы закончите читать. Лили — медленно развивающийся персонаж, но это не значит, что развития не будет вообще. Если она не проигрывает сейчас, то не значит, что не проигрывает вовсе; если у нее не выходит поладить со сверстниками и человечеством сейчас, то не значит, что не получится никогда и т.д. Так что, пожалуйста, раз уж читаете, то верьте, что, несмотря на все, говорящее об обратном, у меня есть план с основной темой сюжета. Примечание переводчика: * Нам привычнее: «смерть носила», но не стоит забывать, что в английском языке нет разделения на женский и мужской род. Дальнейшая часть предложения четко содержит местоимение «он». * Крэк-фик (crack fic) — так называют фики, которые попросту взрывают мозг, ломают привычные установки и каноны в головах читателей. Общее впечатление от таких: «Господи Боже, что это было?». Не знаю, в чем разница здесь между абсурдом, но если автору приятнее называть свою работу абсурдной, а не крэковой — пожалуйста. Не спрашивайте «зачем», эта работа слишком прекрасна, чтобы ее пропустить. Я внезапно получила массу удовольствия во время перевода (и чтения), слог госпожи автора прекрасен. Планируется перевод еще одной работы, а потом я постараюсь выработать полноценное расписание для всех работ, включая мои собственные (совмещать это с написанием курсовой и диплома нелегко, но я чокнутая, мне можно). Спасибо за исправления ошибок (уверена, они были).