Поверхность солнца

— Напомни мне в следующий раз выколоть себе глаза. Хёнджин вроде бы говорит серьёзно, но в то же время и нет; старший захлопывает за ним дверь и ногой поправляет хвановскую обувь. За каким пришёл к Ликсу без спроса в девять утра — секрет на миллион. Со открыл ему дверь совершенно не думая, и не жалеет. Эстет слишком умный и хитрый, чтобы понять что-то «не то»; полуголый Чанбин тому доказательство. Феликс сонный, с россыпью своих веснушек и мелкими морщинками вокруг глаз, зевая, выходит в коридор — Чанбин хочет его обнять вот прямо сейчас, и плевать на друга. Какой же он, черт возьми, красивый, — думает Со, закусывая изнутри щеку. Они заснули ближе к утру, когда сил на какие-либо движения не осталось вообще. Ликс просто невероятный; Чанбин хочет чувствовать настолько близко постоянно, но чисто физически не может. — Значит, спите вместе, — прищуривается Хван, отпивая воду из бутылки, которую бессовестно достал из холодильника. — Почему-то я не удивлён. Абсолютно закоренелый натурал и гейское солнышко, хм. У тебя вкус не очень, Ликс. — Сдурел? Нехило так оскорбил. — Ты просто не понимаешь, — смущенно улыбается Феликс, проходя к небольшой тумбочке. Ещё бы Хван понимал. Он достаёт что-то из выдвижной полки, а после протягивает Хёнджину. — Вот билет. Я сумел достать всего один на первый ряд, и… Чуть помедлив, младший протягивает второй Чанбину. Последний ряд где-то сбоку — неприятный укол, потому что Ликс все ещё думает, что ему это не так уж и важно. Со и правда не горел желанием, даже когда пообещал, но не до такой же степени. Друг уходит так же неожиданно, как и пришёл. И по его выражению лица Чанбин может с точностью сказать: уже тогда он знал, чьи следы на шее младшего; а ещё он никому не расскажет. — Ты разочарован? Вид у Феликса жалкий, он едва ли не плачет, нервно перебирая пальцы. Страшно, что теперь хён прекратит то, что строилось на протяжении почти двух месяцев; в любой момент все может рухнуть. Чанбин молчит, и после просто целует Ли (говорить ничего не хочется, потому что так только можно все испортить). — К тебе слишком часто заходят некоторые, — морщится старший, сцепляя руки в замок у него за спиной. — Сперва твоя подруга, теперь Хван. Надеюсь, что больше я случайно не наткнусь на кого-то рано утром. Ли заметно расслабляется, поджимает губы, а после спрашивает совсем серьёзно: — Ты действительно не злишься из-за того, что хён знает? Чанбин не чувствует абсолютно ничего. Если он думал, что облажался тогда, то идиот полный. Чанбину пить противопоказано точно так же, как и Хёнджину жрать цитрусовые. Плохие дни, как оказалось, оказывают эффект куда больший, чем он предполагал (второе дело подряд ушло коту под хвост). Пьяный Хун в их сугубо мужской компании неожиданно начал говорить про то, что видел целующихся парней возле своего дома, когда после работы шёл домой. У младшего чувства по этому поводу смешанные, потому что и не «за», но и не «против». А вот Со сказал то, что говорить вообще не стоило: — Пидоры с пидорами, так что не губи свою бедную психику, выброси это из головы, и продолжай пить, — и осуждающего взгляда Хёнджина он в тот момент не заметил, а стоило бы. Волей судьбы, или же точнее сказать, злого рока, Феликс был слишком трезв, чтобы не запомнить, и слишком раним, чтобы не принять на свой счёт. Сперва старший даже не понял, где конкретно провалился и что вообще произошло, но когда осознал, то было поздно. Его банально отправили в чс — окончательно дошло. И ладно бы, все же ничего, ведь «никто никому ничего не обещал», но колет внутри неимоверно. В день премьеры чертового солнца или хрен его знает как (Чанбин забыл название) он всё-таки пришёл. Судьба героя Ликса какая-то уж слишком «наперекосяк»; он действительно умирает на виселице ближе к концу, пока главный герой, любимец всех и вся в этом вымышленном мире, спокойно живёт и ничего не знает. Чанбин впервые в жизни жалеет какого-то, кто в реальности не существует, и, мать вашу, плачет вместе с какой-то женщиной в дорогом блестящем платье. Мадам льёт слезы, утирая их не менее дорогим платком, и причитает что-то вроде: «Какой красивый мальчик, как жаль». Поверхность солнца — смысл все еще расплывчив, но, кажется, Чанбин почти понял. Шима горел идеей дотронуться до огромного горящего шара, не замечая, что все, что было нужно — прямо под носом, более чем достаточно. Может, это есть тот волшебный пинок под зад, потому что часики-то тикают; старший не успел поймать Ликса после окончания, но должен сделать это утром. Его солнце всегда находилось рядом. Счастье, что худой, но очень сильный для своей тушки Ликс, не спустил его вниз по лестнице, а все же позволил войти в квартиру. — Я ничего не хочу говорить тебе, потому что незачем. Уходи и закрой за собой дверь получше. Возможно, свидимся на чьём-нибудь дне рождения. Он не хочет давить, добивать тем, что Ли знал на что идёт, начиная спать с ним. Феликса титанически не хватает, как не хватает руки или ноги — жить можно, но похоже это на выживание, если не смириться — старший смиряться не умеет. Болит не сердце, но где-то между ключицами, и язык приваливается к нёбу; даже летом будет холодно, даже зимой будет жарко. Без всего одного человека жизнь будет казаться вечным ноябрем, который Со не любит. Бежевые стены похожи на египетскую усыпальницу, и смуглая кожа Ли сияет едва ли меньше, чем солнце за окном. Чанбин не хочет слушать эту ложь (правду), потому что сам виноват в том, что стал ненужным. Пузырёк с пеной для ванны в руке весит, наверное, не меньше полсотни, и кажется, что только он удерживает сейчас на полу, — он бы с удовольствием отошёл в мир иной, если бы не чертова Yves Rocher, купленная на последние деньги на карточке ради младшего. Чанбин смотрит на его лицо, надеясь, что все это хорошая актёрская игра, что Ли так шутит, хочет сделать побольнее, отомстить за все слова. Никакого ответа не находит; лучше бы было, если бы вовремя прикусил язык. Это что же теперь такое получается? Чанбин не верит, и никогда не поверит, что все могло так быстро закончиться. — Что я могу сделать, чтобы вернуть тебя? — слишком жалко, давить на жалость — нет, но если это поможет, то Со готов в ногах у него валяться. Это же ничего, стоит того, Феликс может даже поиздеваться таким образом — только пусть простит. Почти три дня в одиночестве. — Я скучаю по тебе очень сильно, я… не могу спать по ночам. Мне кажется, что я скоро с ума сойду. — Ничего, — прерывает младший. — В одну реку дважды не войдёшь. Ты сказал, что я педик и мне можно быть только с себе подобными. Что же, ты был прав. — Нет! Про тебя я не говорил. Я вообще не думал, что говорю. — А сейчас-то думаешь? — Феликс усмехается, убирая волосы с лица, и говорит ровно, без запинки. — Ты здесь, потому что тебе нравится утыкаться в плечо и спать со мной, когда тебе плохо, но я не служба психологической помощи, нет. Ты боишься быть белой вороной, но я не виню тебя, моя ошибка — не нужно было в тебя влюбляться. А теперь, пожалуйста, закрой дверь с той стороны. Желаю тебе в следующий раз, когда кто-то признается в любви, не давать ложную надежду. Это, как минимум, некрасиво. — А ты признавался? Глупо, но Чанбин пытается перекинуть часть вины от всего происходящего на младшего. Он ни разу не слышал от него три самых обычных слова, которые бы сейчас могли перевернуть мир с ног на голову. Нельзя же было так быстро сказать «люблю» — они знакомы меньше двух месяцев и кроме ночей, которые проведены вдвоем, нет ничего. Со не любит (это пока что-то самое почти), но чувствует, что спустя время, если Ликс даст шанс всё исправить, готов будет признаться. — Я пытался сказать сотню раз, но ты меня не слушал. Пытался показать тебе ровно столько же, но ты не понял. Знаешь, — он сводит брови к переносице. — Я думаю, ты должен был понять ещё после того, что между нами было. Или ты думаешь, что всем геям нужны только связи на парочку ночей?! Да, — едва не срывается с языка; Чанбин отрицательно мотает головой, совсем поникнув. Он медленно подходит к Феликсу (младший не отступает, но следит внимательно), а после неловко обнимает, стараясь не прикасаться грязной курткой к чистой коже. — Не правда, — отвечает он вовсе не вопрос, но возразить нужно. — Я думаю, что влюблен в тебя. И все, что ты слышал тогда… Мне было стыдно признаться самому себе в этом. Я никогда не был с парнем — это сложно для принятия, но я попытаюсь. Ты выбрал явно неудачный объект для воздыхания, но продолжай, пожалуйста, страдать по мне. Я эгоист, знаю, можешь не повторять. Младший мнется, обдумывая услышанное. — Значит… ты будешь держать меня за руку при друзьях? — Угу, — старший расслабляется. Смуглая кожа приятно ощущается под пальцами. Так правильно. — И не будешь отнекиваться, когда кто-то спросит, встречаемся ли мы? — уже увереннее спрашивает Феликс. — Скажешь прямо, что состоишь в отношениях с парнем? Ты можешь мне это пообещать? Чанбин отстраняется, кладя ладони на плечи, еле удерживая двумя пальцами пену, и действительно обещает, что так оно и будет. Друзья познаются в беде, так почему бы им просто порадоваться, когда Со будет счастлив. В конце концов, Хёнджин, он уверен, скорее всего, даже расплачется от того, насколько Чанбин теперь стал «эстетичным». — Я специально купил для тебя. Она, вообще-то, лавандовая, — он отдаёт несчастный пузырёк Ликсу. — Не знаю, понравится ли тебе. Феликс улыбается ярче, чем огромный огненный шар. — Я люблю тебя. Так понятно? — Мне кажется, что куда бы я ни шел и к чему бы ни притрагивался — все становится грязью, — девять успешных дел, и вот на тебе — провал. Ликс накидывает на плечи лёгкую, почти прозрачную рубашку, и садится рядом, положив голову на плечо старшего. Чанбин любит его кожу, то как она пахнет (чаще ванилью или чем-то вроде заварного крема), а ещё больше он любит самого Ли Феликса, который отчего-то не любит пигментные пятна на своём лице, но уже почти никогда их не прячет за слоем тонального крема. Ли берет за ладонь и легонько сжимает, говоря: — Меня тоже считают грязью, стоит мне выйти на улицу, так что не переживай. Грязь к грязи, да? Искренне и тепло улыбается, прижимаясь сильнее. Ясное дело, что Ликс всегда бросается в глаза — невозможно не посмотреть — и большинству он явно не нравится из-за «противоположный». — Ну, нет. Ты солнышко, — и когда это двадцатисемилетний Со Чанбин начал говорить такие тёплые слова. Наверное, это все светлый Ликс. — Личное солнышко, — разумеется, подразумевает себя в качестве собственника, переплетая пальцы. — Слишком приторно? — Нет, мне нравится. Ну, хорошо. Если нравится, то пожалуйста. Вряд ли из-за своей натуры старший вообще скупится на что-то большее. Но все же театры он недолюбливает, хоть убейте. Феликс как-то сказал, что лицо Чанбина «спасает обещания», чуть позже он добавил, что с Со спокойно. Старший, на самом деле, иногда прокручивает его слова в голове. Ликс говорит порой расплывчато, но, наверное, именно в этом случае он имел в виду, что Чанбин надежный и ответственный. Профессор в университете часто говорил, что такими должны быть идеальные юристы. Но может Феликс заприметил его, потому что Чанбин похож на того, с кем можно… быть? Со не любит слишком много думать и углубляться в чувства, потому что в итоге приходит к выводу о том, что, как всегда, наворотил дерьма. В их союзе за переживаемые отношения к чему-либо отвечает Ликс — ему не нужно говорить в лоб и по существу — многое понимает без слов. Наверное, где-то наверху решили, что обычному измученному юристу из Сеула очень сильно нужен Ли Феликс, — Чанбин проговаривает про себя это каждый раз, когда в голове всплывает «слишком хорош для тебя», и становится легче. Ему совсем не обязательно знать, что Феликс влюбился сразу же; когда-нибудь потом скажет. — Ох… — Чего ты вздыхаешь? — старший легонько трясет его за плечо. Ликс водит указательным пальцем линии на своих джинсах, и снова вздыхает. — Гулять хочешь? — Да, пойдём? Говорил же, — думает Со. Феликс не может априори плохо на него влиять. Чанбин достает из недр огромного феликсового шкафа свой свитер, который точно клал на нижнюю полку, а младший опять все разложил так, как хочет. Со молча соглашается с новым местонахождением собственных вещей; Тогу к зиме разожрался ещё больше, и теперь у него появился сосед — какая-то там крутая улитка, купленная Ли. И вроде бы совместная жизнь с кем-то не такая уж и тягость, и «связан по рукам и ногам» — Чанбину нравится. — Если я когда-нибудь по пьяни начну рассказывать Хуну про то, как ты круто стонешь, то останови меня, пожалуйста, — вспоминает один из своих грешков старший, задвигая дверцу. Чан до сих пор отчего-то не может говорить про секс в их присутствии. Чанбину от этого смешно, а вот Бан впадает в дикую красноту и просит перестать. — Он точно не выдержит. — Хорошо, — выплывает из-за угла, укутанный в бледно-серый вязаный шарф. Чанбин действительно встретил свою судьбу, да? — Я буду тактично кашлять в этот момент или же буду рассказывать про чьи-то интрижки в театре. Феликс даже спустя почти год после знакомства продолжает сиять.