***
В тени мрачного кабинета, освещенного лишь тусклым светом настольной лампы, люди в военных одеждах с множеством различных орденов и специальных серебряных нашивок стояли полукругом около широкого, заваленного исписанными бумагами стола. Держа дрожащими, облаченными в белые перчатки, руками черные папки, мужчины явно нервничали. В душащей тишине нередко были слышны хриплые вздохи сбившегося дыхания, или же кто-то начинал теребить в руках платок, периодически промакивая взмокший лоб и шею. Молчание значительно затянулось, хотя и идиоту было ясно, что в такой ситуации ничего по плану идти не может и ненужная спешка может привести к еще более плачевному исходу. А пока дрожащие от напряжения воины ждали… а впрочем чего именно они ждут? Своей неминуемой, крадучись ползущей к ним смерти? И что дальше? Вечное забытье или бесконечные муки в адовых печах? А пока они продолжают непонятно чего ждать, мужчина, сидевший за этим самым столом цепким взглядом прошелся по всех графикам, бесполезным, абсолютно бессмысленным картам отступления и прочим выкидышам бюрократического режима, что в народе зовутся отчетами. На глубине его голубых глаз красными огнями отражались то ли огни лампы, то ли… а, впрочем, его люди старались просто не замечать этой немного пугающей особенности глаз их Вождя. Подняв абсолютно безразличный взгляд на свою изрядно поредевшую и изнервничавшуюся свиту, мужчина подавил в себе позорное желание горько вздохнуть. Он очень устал. Когда в последний раз он нормально спал? Нет, даже не так, сколько он уже вообще не спал? Но нельзя показывать подчиненным собственную слабость, не место и не время. Они должны остаться с ним до конца…до их конца. Всего два-три дня и последнее кольцо будет прорвано. Все наконец закончится. …неужели конец и правда так близок? А если бы он был немного сильнее, если бы ему хватило ума разобраться со всем этим тогда, еще двадцать лет назад, а не просто задвигать проблему глубже и глубже, раз за разом разрезая все новые слои собственного сознания, глубже и глубже, так, что уже и не вытащить. Ведь нет ничего умнее, чем зашивать гноящуюся рану раз за разом, вместо того чтобы хотя бы раз промыть ее спиртом, верно?Трус, жалкий трус
Так бы молодой вождь и продолжал тонуть в пучине собственных не радужных мыслей, если бы резкая боль в легких не заставила его вернуться обратно в не менее мрачную действительность. К тому же такие вот размышления нередко приводят к уже предвиденным последствиям. И навязчивый шепот раздавшийся где-то в районе правого уха, как и последующий холодящий хохот, явно не принадлежащий никому из присутствующих, только подтверждал это. А он не может позволить себе очередной раз потерять контроль. Ведь остался лишь один единственный шанс закончить то, что он начал еще столько лет назад. Кто бы мог подумать?.. Хотя думали-то как раз все, не зря ведь отец говорил молодому принцу, что именно он приведет свой народ к погибели. Что ж, он оказался чертовски прав. —…Mein Führer? — (Командир?) — Wir handeln nach dem Plan. Unsere Aufgabe ist es, die Anzahl der Opfer so weit wie möglich zu reduzieren. — (Действуем в соответствии с планом. Приоритетная задача — максимально снизить число пострадавших.) — A-aber… — (Н-но…) — Das ist ein Befehl. Und vergessen Sie nicht das Abendessen von morgen. Haben Sie Fragen?.. Sie sind frei. — (Это приказ. И не забудьте о завтрашнем ужине. Вопросы?.. Тогда вы свободны.) — Jawohl mein Fuhrer!***
В теплом зале раз через раз раздавались звуки стука ножа о дно тарелки и другие сопровождающие трапезу восклицания. Дамы с пышными формами и не менее пышными и неудобными нарядами восседали на деревянных стульях, словно на шелковых пуфиках. Женщины такие забавные существа, ведь даже зная истинную причину происходящего, они не теряют возможности покрасоваться друг перед другом… в последний раз.***
—…вообще понимаешь, о чем говоришь?! Это же просто самоубийство, как ты можешь так спокойно- — Вот именно, спокойно. Чего желаю и тебе. Нечего так кричать, я сижу рядом с тобой и прекрасно все слышу, — брюнет с тихим вздохом откинувшись на спинку стула, холодно смотрел на буквально пылающего мужчину в темно-зеленой форме. Сжав кулаки, блондин подошел к сидящему собеседнику, схватив того за грудки и приблизив его лицо максимально близко к своему. Несколько секунд вглядываясь в такие знакомые, но сейчас почему-то совершенно чужие глаза, мужчина, также вздохнув, отпустил абсолютно невозмутимого брюнета. — Я не понимаю, неужели ты не мог придумать что-то не настолько безумное? Мне кажется ты не осознаешь опасность- Блондина перебил заливистый смех немца, постепенно перерастающий в истеричное хихиканье. — И это мне говоришь ТЫ? Тот, кто согласился на встречу один на один со свихнувшимся ВРАГОМ на его же ВРАЖЕСКОЙ территории?!.. Что ты там говорил про самоубийство? Что ж, уже язвит, значит, все уже не так плохо, как могло быть. К тому же… — Во-первых, я уже не раз говорил, что никогда не считал и сейчас не считаю тебя психом. Во-вторых, это я все это время пытался вызвать тебя на диалог, поэтому ничего удивительного в том, что я здесь — нет… Что ж, допустим ты внедришь моих людей в свои ряды. И? Если кто-то прознает, что шпионов подослали с твоего личного разрешения, ты ведь и сам понимаешь, — серые глаза мельком прошлись по лицу собеседника, отметив аристократичную бледность кожи, которая как-то незаметно оказалась далеко не благородной, а болезненной. Покрасневшие белки глаз, черные тени под ними же и немного дерганное вздымание грудной клетки. Конечно, все это можно списать на нервы и усталость, если бы не такое поганое предчувствие. Коммунист заставил себя вспомнить все болезни, которые бы подходили к этим симптомам. Не удивительно, но каждый вариант был в разы хуже предыдущего. — Никто ничего не узнает. Просто так получилось, что русские шпионы крайне проворны, а я еще и слишком самоуверен из-за своего не по дням растущего эго не вижу очевидного. — Допустим, но почему бы тебе просто напрямую не передавать нужную информацию? Через засекреченный канал связи, мои техни- — И снова ты забываешь о том, что я не всегда буду в состоянии это сделать, к тому же ты не сможешь определить пишу тебе я или он. Вопрос о моей временной адекватности все еще актуален, хотя ты в этом и не признаешься. Если уж врешь мне, то не лги хотя бы себе, — хозяин кабинета подошел к одному из шкафчиков и достал оттуда два немного отличающихся по цвету чайных пакетика, — Советую послать сразу нескольких, все же у людей есть такая неприятная особенность, как любовь к изменам. В том числе и самим себе. Так, твои люди будут предоставлять тебе информацию, не всегда правдивую, но это намного лучше, чем ничего. Ложь нередко содержит частицы истины, и у тебя будет возможность эту истину получить. Именно поэтому, когда я полностью потеряю контроль и-… — Ты не потеряешь контроль. —…неужели? И именно потому что ты веришь в мою исключительное душевное постоянство, ты и решился на эту встречу? В ответ брюнет получил нечитаемый взгляд серых глаз и какую-то закоренелую обреченность на дне серебряных дисков. — Может, ты представлял себе этот вечер несколько иначе: два старых друга за чашкой чая беседуют о погоде, детях и перебирают старые пленочные фото? Не смеши меня, мы оба прекрасно понимаем серьезность происходящего, и ты здесь именно для того, чтобы получить шанс превратить это самое происходящее в легко и мимо прошедшее… Окончательно предавший голос пытался сорваться на хрип, умело замаскированный под шепот. И хотя адская боль раздирала в кровавые лоскуты легкие немца, тот ни одним своим жестом не показал этого. Ему не нужна чья-то жалость, к тому же он и так сейчас предстает перед своим скорее уже бывшим другом в виде отчаявшегося безумца, что может быть еще хуже? Трус… — Так вот, когда я окончательно потеряю контроль и начну готовить план наступления, то и ты будь готов нападать первым. Даже если будет хоть малейшая возможность моего наступления — нападай. И вообще, я бы советовал тебе не тянуть с этим, хотя и понимаю, что вы еще после первой войны и революции до конца не отошли, но все же… — Да, я понял, но и ты должен понять, что война еще не началась, а даже если и начнется, то она не обязана оканчиваться смертью одного из нас, — коммунист мягко положил свою теплую ладонь на плечо другу, позволив наконец недюжинному волнению за немца отразиться на своем лице… Что закономерно вызвало реакцию оного. Брюнет, мягко сняв чужую руку со своего плеча, прохладно улыбнулся собеседнику, отчего коммунисту захотелось собственноручно дать подзатыльник сначала себе, а затем и этому гордецу. Естественно, дружескую поддержку немец принял за обыкновенную, но такую им ненавистную жалость. — Верно, потому что она должна окончиться именно твоей победой. После того, как я умру… — То есть, ты хотел сказать, после того, как Я убью тебя, верно? — раздражению русского не было предела, ведь оно подпитывалось его отчаянием и пониманием неизбежности этого будущего. И лишь одна мысль больно стучала в висках: «Неужели иного выхода нет?» — Если тебе так угодно. После этого все остальные страны захотят разорвать мои земли на кусочки, на очень лакомые для них кусочки. Я уверен, что многие богатые европейские территории заберут сразу, но они не смогут стереть Германию с лица земли. По крайней мере сразу. И именно здесь начинается вторая половина нашей сделки. Коммунист беззлобно хмыкнул и, подняв бровь, язвительно произнес: — Сделки? А мне казалось, что для заключения сделки необходимо согласие обои- — Ты не отдашь им моего сына. Коммунист от неожиданности проглотил все заготовленные язвительные фразы и прочее, что могло хоть как-то повлиять на немца. Они никогда не говорили о детях, это было нечто слишком личное. О том, что у Рейха оказывается есть ребенок, не знал никто. Не знал, до этого момента Коммунист поймал взгляд друга и теперь осознал, что именно за чувство отражается на их дне. Это далеко не страх смерти, не усталость и не отчаяние. Это пылала его мрачная решимость. Он явно думал и искал выход намного дольше коммуниста, и, похоже, как и русский не нашел ничего наиболее подходящего. Но вместо того, чтобы продолжать битву, из которой он наиболее вероятно вышел бы победителем, немец решил положить на кон не только свою жизнь и жизни своих людей, но и даже жизнь собственного сына. Ради мира, ради жизни и вопреки безумию смерти. — Клянусь. Нацист, кивнув, наклонился к очередной папке, которую тут же передал русскому. — Что ж, тогда давай еще раз и сначала. Наиболее защищенной частью моей пехоты является…***
В теплом зале тишина. Десятки безмолвных тел навеки застыли в неестественных, полу абсурдных позах. Кровь смешалась с вином, когда входная дверь захлопнулась последний раз. Тяжело дыша, командир, опираясь о стену, шел вперед по длинному коридору, оставляя за собой на кремовых обоях мокрые, кровавые следы. Ужасный кашель разрывал его легкие, пока мужчина продолжал идти, медленно переставляя ватные ноги. Дойдя до нужного кабинета, немец, теряя связь с действительностью от непрекращающейся боли и прижимая к лицу окровавленный платок, достал какой-то черный предмет из ящика стола, прежде закрытого на ключ. «То есть ты хотел сказать, после того как Я убью тебя, верно?» — Glaubst du wirklich, dass ich dich wegen meines Mordes zum schuldgefühls verurteilen könnte? -(Неужели ты думал, что я могу обречь тебя на муки чувством вины из-за моего же убийства?) — Was für ein Ding bist du*... дурак... Громкий выстрел, словно клинок, разрезал вечно душную тишину этой комнаты, и одно измученное сердце остановилось навсегда. …и будут они почитать своего бывшего Бога, как сбежавшего, бросившего своих детей труса. Безумного убийцу и никудышного полководца. И лишь двое будут знать страшную правду, как этот мир, взращивая собственных монстров, потом удивляется наличию у себя на теле шрамов от непонятно откуда появившихся у домашнего пуделя волчьих клыков. Тот, кто так и не смог спасти намного больше, чем просто друга. И тот, кто в этот страшный день осиротел дважды и уже навсегда. Besser Ehre ohne Leben, als Leben ohne Ehre**