♦♦♦♦♦
… Негаснущую искру надежды. Да, именно ее пыталась отыскать в себе Анаэль, оглядывая пустошь, что простиралась вокруг. Серая и убогая, точно предместье Кумы, она навевала эльфийке воспоминания о прошлом. Достаточно далеком прошлом, учитывая возраст младшей Миас. Впрочем, Анаэль никогда не участвовала в битвах самолично. Понятия не имея, как выглядит война изнутри, она знала только о тех шрамах, что оставались после битв на плоти матери-земли. Мертвая почва, пропитанная кровью, и догорающие куски плоти, превращающиеся в пепел. Ужасающее запустение и отчаяние. Грустно вздохнув, Анаэль осторожно слезла с камаргу. Конь нетерпеливо взбрыкнул, тычась хозяйке мордой в плечо. Стараясь успокоить свою лошадь, эльфийка обхватила рукой поводья и начала осторожно поглаживать любимого Лиорила. Белоснежный жеребец через несколько минут стих и, казалось бы, больше не нервничал. Мирное создание, такое далекое от всего жестокого, оно много раз спасало Анаэль жизнь. — Тише милый, тише, — полушепотом пропела эльфийка на валарине. Длинные стремительные слова слетели с языка забавной трелью. Младшей Миас нравилось это древнее наречие. В отличие от сестры, она не знала кхуздула и не владела тем множеством диалектов, что каким-то образом развились в синдарине. Зато темное наречье эльфийка знала в совершенстве, правда, не по своему желанию. — Мы тут не надолго. Подождем вестей от сестренки и уже после возьмемся за дело. Камаргу, к счастью, ответить не мог. Хмыкнув, Анаэль отпустила поводья, не боясь, что конь убежит. Лиорил сотни лет сопровождал свою хозяйку в походах и за прошедшие годы научился понимать, чего хочет эльфийка. Вышколенный жеребец на зависть окружающим предугадывал желания своей наездницы и никого больше в мире не слушался. Анаэль этот факт радовал. Глубоко вздохнув, бессмертная подняла свой взгляд к горизонту. Всматриваясь в лагерь орков, серым пятном маячившим вдали, бессмертная с некоторой опаской продумывала последующие шаги. Нет, самих орков Анаэль, естественно, не боялась. Но по общей договоренности дети Мелькора решили как можно реже применять магию в случаях, когда без нее можно обойтись. Сохранять тайну собственного происхождения Миас были вынуждены только до поры до времени. Ввязываться в конфликты без причин было глупо, а привлекать к себе внимание со стороны недругов – еще глупее. Конечно, они были сильны. Однако Ниар правильно рассуждала об опасности того могущества, что таилось в каждом из Миас. Во всяком случае, тактика осторожности оправдывала себя тысячи лет подряд: никто не ведал о детях Моргота, никто не знал об их силе, хотя все трое принимали непосредственное участие практически во всех сражениях, что имели место быть. Тихие и умные, Миас играли теней, что не были видны взору Айнур. Легким ветерком их влияние казалось на поле боя, но ураганом носилось оно над поверженными врагами. «Кукловоды, — подумала Анаэль, вспоминая слова старшей сестры. — Мы мастера над тайнами. Как во времена отца нашего, так и во времена его преемника, мы лишь тени, что пляшут на стене. Шепоток тут, шепоток там, и вот уже выстроенный Барад-Дур стройным и черным мечом возносится к небесам, как памятник силам былым. Мы носим маски, и будем носить их, пока не настанет время. А пока останемся призраками, играющими в детские игры». Ниар была искусным манипулятором. В каком-то смысле она была гением обманов и интриг. Отец часто повторял своим детям, пока они росли, что каждый из них, из Миас, обладает определенным даром. И если Талрис был сильным волшебником, а сама Анаэль нашла себя в искусстве врачевания, то Ниар, без всяких сомнений, открыла в себе наичуднейший дар убеждения. Кого и что угодно она могла заставить поверить в нужные ей вещи. И так было всегда. Без магии, без силы, лишь словом своим и логикой она могла заставить сильнейших мира сего повиноваться собственной воле. Хотите сражение? Хорошо, будет сражение. Хотите мира? Будет мир. Одно огорчало Анаэль. Любя сестру душой и сердцем, она боялась того холода, который правил разумом Ниар. Иногда могло показаться, что она добра и тепла к окружающим. Иногда – что жестока и бессердечна. Резкая смена настроения старшей Миас обычно обуславливалась единственным условием: необходимостью быть тем, кем нужно тогда, когда нужно. Такой хладнокровный расчет, способствующий эмоциональному контролю, зачастую Анаэль ставил в тупик. Потому что не всегда можно было понять, что чувствует сестренка и насколько правдивы ее слова. Анаэль опустила взгляд. Кончики губ эльфийки поползли вниз. Воспоминания о гибели Саурона не давали бессмертной покоя. И не столько смерть этого соратника отца заставляла Анаэль вновь и вновь мыслями возвращаться в прошлое, сколько те странные вещи, что творились в Барад-Дуре незадолго до знаменательного события. Ведь, по сути, именно Миас стали зачинщиками той страшной войны. Как источник великой силы, старой мудрости и заветов Мелькора, они очень часто давали советы Саурону. В черных уголках крепости, под низкими тучами Мордора. Как наместники Моргота. Как само дыхание преисподней. Шептуны… Эльфийка вздрогнула. Плохие мысли, глупые, никчемные, бесполезные. Подняв руку, бессмертная оглядела тонкую белую ладонь, аккуратное запястье, нежную кожу. Порой Анаэль сама с трудом признавала в себе… кого? Представителя тайной силы, что шлифовала историю Эннората? Или убийцу, которым младшая Миас, без споров, являлась? Пожалуй, и то, и другое. В оправдание свое Анаэль всегда повторяла про себя слова старшего брата: никто не выбирает, кем родиться, когда и как. Миас не были виновны в том, что были теми, кем были. Такова была их судьба. Их предназначение, если хотите. Слабое утешение для бессмертной души, но лучше хоть какое-то, чем никакое. Встряхнув головой, Анаэль приказала себе сосредоточиться на настоящем моменте. У эльфийки всегда это выходило лучше прочих вещей. Кропотливая, прилежная, она не могла соперничать с братом и сестрой в талантах, зато с лихвой могла обогнать их в терпеливости и ответственности. Улыбнувшись своим мыслям, Анаэль вновь вспомнила слова Ниар. Голос последней эхом разнесся в сознании. «Познай себя. Тогда и только тогда ты сможешь понять, как действовать следует, а как – нет». Мудрый завет великого воина, пусть никем и не почитаемого. Ниар нравилось быть невидимкой, хоть у сестры и не всегда получалось стоять в стороне от важных событий. Анаэль такой скромностью похвастать не могла. Она из кожи вон лезла, чтобы себя хоть как-то проявить. Тщетно. Но, дела давно минувших столетий. А на повестке дня – Азог. Бледный орк, за которым Анаэль наблюдала уже минут пять, нервно вышагивал из стороны в сторону, ругаясь на черном наречье и плюясь на своих подчиненных. Высокий, сильный, он рвал и метал, как белая гроза в самом сердце ужасной бури. Жестокий и кровожадный, как и все орки, Азог забавлял Анаэль. Так много злобы в столь маленьком и смертном создании. Возможно, ненависти орка было какое-то оправдание, но Анаэль с трудом верила, что такому сильному проявлению нетерпимости вообще могло быть объяснение. Торина Дубощита эльфийка ни разу не видела (не приходилось даже мельком), но с великим сомнением бессмертная оценивала важность последнего. Что такого-то гном мог сделать орку? Отрубленная рука это аргумент для мести. Но отрубленная голова деда это еще более веский аргумент для лишения конечностей своего врага. Впрочем, не суть. Важен был лишь конечный результат. Анаэль любила войну. Погромы, пожары, убийства – да, они эльфийку приводили в состояние глубочайшей прострации. Но во время войн, именно во времена смуты и горя, она могла увидеть в Ниар и Талрисе не кого-то, но своих самых близких родственников. По иронии судьбы эти двое только после сражений позволяли чувствам возобладать над разумом. А семья… Чего стоила семья для Анаэль? Мира? Да. И не только мира. Вообще всего сущего. А значит, проблемы Азога и Торина Дубощита были маловажными. Цена их жизней равнялась теплым улыбкам и разговорам по ночам. Открытым сердцам и – иногда – объятиям. Во всяком случае, для Анаэль война была именно ключом к темным и потайным закоулкам душ брата и сестры. Опустив взгляд, бессмертная сглотнула. Иногда ей было одиноко. Не имея дома, мужа или детей, Анаэль только и знала, что смерть да сражения, пусть и издали. Но те секунды тепла, что приносила в жизнь бессмертной война… Всемогущие боги, секунды те были бесценны.♦♦♦♦♦
Всемогущие боги, секунды те были бесценны. Редкие и скоротечные моменты триумфа, которые Талрис воспринимал как личные победы над собственными слабостями. Зависть съедала изнутри и вынуждала порой совершать подлые вещи. Но убежать от нее Миас был не в силах. Точно бездумная карикатура на Ниар, всю свою жизнь он пытался вырваться из тени старшей сестры. Каждая ее удача воспринималась Талрисом как собственное упущение. Вначале он просто пытался стать похожим на старшую Миас. Потом же… Талрис открыл глаза. Осматриваясь вокруг, он медлил. В голове неспешной речкой текли воспоминания. Мелькающие перед мысленным взором эфемерными видениями, они неопределенной силой давили на сознание. Гнетущее ощущение постоянной спешки и быстро уходящего времени сжимали сердце Талриса в тисках. Вздрогнув, Миас опустил меч. Здесь это оружие было бесполезным. Следовательно, ненужным. Присев на корточки, чародей дотронулся рукой до земли. Холодная, она скрывала в себе спящий огонь. И, хоть Дол Гулдур казался заброшенным, в нем обитала сила. Темная, страшная, древняя. Талрис улыбнулся. Саурон, скрытный мерзавец. Анаэль в своих догадках оказалась права. А Ниар впервые прошляпила важную составляющую жизни. Подняв взгляд к крепости, бессмертный оглядел ее серые стены, безжизненные и глухие. Каменной завесой они отгораживались от всего сущего, пряча за собой черные помыслы последнего Темного Властелина Средиземья. Овитые пожухлым плющом, преграды из монолитных каменных глыб с высокомерием смотрели в лица неожиданным гостям, которые по незнанию или по глупости оказывались рядом. Отряхнув руки от земли, Талрис поднялся на ноги. Угрозы для себя он не ощущал: Саурон не мог почувствовать существ, чьи силы превосходили его собственные. И, однако, факт его призрачного обитания здесь, в Дол Гулдуре, казался Миас достойным внимания. Хотя бы потому, что Владыка Мордора вел какую-то свою неспешную и темную игру, правила которой были всем трем наследникам Мелькора неизвестны. А учитывая тот небольшой конфликт, что произошел между детьми Мелькора и Сауроном перед битвой у Лугбурза, вряд ли можно было ожидать от встречи с Артано радостного воссоединения давних союзников. Знал ли Майа о том, что его поражение от рук Исилдура носило не совсем честный характер? Пожалуй, да. Наверняка слышал тихий и нежный шепот магии, слова которой на валарине произносил Талрис перед тем грандиозным ударом сломанного меча, что отнял у Саурона тело и власть. И, пожалуй, Артано не был рад последнему сюрпризу, что преподнесли ему дети Мелькора во время сражения. С одной стороны, Саурон сам был виноват во всех бедах, что обрушились на него. Возжелав титула, которого не был достоин, этот Майа поставил точку на тех добрых отношениях, что связывали его и трех Миас. Ниар пыталась образумить Саурона. Последний, однако, был непреклонен в своих решениях. Досадные факты прошлого. Покачав головой, Талрис вышел из теней кустарников, что скрывали его от глаз живых. Недолго думая, бессмертный приподнял в руке свой меч и без колебаний вонзил его в землю. Рано или поздно Саурон должен был заметить оружие и вспомнить о старых друзьях, что скитались по миру после его низвержения. Должен был, в конце концов, задуматься о последствиях, которые вслед любым действиям неслись раскаленными звездами к первоисточникам бед. — Бойся нас, — прошептал Талрис на валарине, как обычно шептал слова волшебства вслед своим врагам. — Бойся, потому что мы вернулись в Эннорат. Угроза имела силу, Миас не сомневался в правильности собственного поступка. Оставляя свой меч у крова бывшего друга, он надеялся вновь когда-нибудь повстречаться с Сауроном. Посмотреть ему в глаза и спросить, почему он, один из самых преданных соратников Мелькора, отвернулся от друзей своих и целей, что все вместе они преследовали. Ниар не одобрила бы подобного. На поле брани старшая Миас была категорична: любая, даже самая маленькая, слабость врага тут же обращалась ею в собственное преимущество. Саурон не был другом детям Мелькора, а значит, по определению, был их врагом. Ждущий своего часа, Саурон явно намеревался вернуть былое могущество. Но, как и многие другие, он был слеп и не видел Миас. Просто не мог их увидеть, хотя бы потому, что магия детей Моргота происходила не из темноты, но из света. Наверное, узнав о том, что Миас находятся в Средиземье, Саурон возжелает отомстить им. На руку было бы оставаться в тени, но Талрис не любил хитростей. Хотелось дать Артано последний шанс. Развернувшись, бессмертный легкой походкой пошел к своему коню. Не спеша переступая через корявые ветви, что лежали на земле, он думал о Барад-Дуре. Старая крепость создавалась магией. Очень сильной магией, нисходящей корнями своими к тайнам Сильмарилл. Цитадель Саурона, она охранялась тремя парами глаз – глазами верных детей Великого Властелина. По общему соглашению, владыкой Барад-Дура был признан Артано. Но Миас знали, что предназначалась крепость другому правителю. И что Мордором рано или поздно должен был повелевать Мелькор. Отстроить Ангбанд без помощи отца было практически невозможно. Хотя бы потому, что никто из Миас не был хорош в картоведении (не хотелось как-то менять ландшафт кардинально, но обычно вместо равнин у всех трех детей Мелькора выходили горы. Или в обратном порядке). Хмыкнув забавной мысли, Талрис на секунду остановился. Взгляд его выхватил из теней маленький блестящий объект, скрытый за высокой травой. Нахмурившись, Миас сошел с еле заметной тропы в лесную чащу. Продираться сквозь густые заросли было не так просто, как казалось. Надоедливая мошкара черными облачками вилась вокруг, жаля и раздражающе попискивая. Кряхтя и морщась, Талрис обогнул последний куст и, выпутав ноги из густого переплетения вьюнов, остановился напротив широкого дерева, у основания полностью заросшего мхом. Из коры исполина торчала стрела. Наконечник, отлитый из черной стали, почти полностью погрузился в мягкое тело древа. Улыбнувшись, Талрис осмотрел снаряд. Веселое бурое оперение, выполненное из перьев рыжих сов, придавало тонким длинным стрелам какой-то разбойничий вид. К кончику снаряда, прямо у основания оперения, были подвешены серебряные бубенцы. Они то и блестели на солнце, привлекая к себе внимание. Вокруг древка, под наконечником, красовалась привязанная бичевой бумажка. — Вот же назгулова душонка, — срывая со стрелы записку, Талрис улыбнулся шире. Ниар, вездесущая и всезнающая бестия. Как же иногда раздражали ее порой слишком уж заносчивые манеры. Разворачивая тонкий пергаментный кусок, Миас прикусил нижнюю губу, сдерживая в себе смех. Да, определенно точно, старшая сестра была самодовольной и высокомерной стервой. Однако не без основания. Не восхищаться её предусмотрительности было практически невозможно. Без промедления узнав крепкий, но пляшущий почерк сестры, Талрис поморщился. Кхуздул. Жуткий язык. Самый жуткий из всех, что пришлось выучить. Раньше бессмертному казалось, что страшнее черного наречья ничего существовать не может: Саурон как-то не слишком задумывался о красоте создаваемого языка. Однако принявшись учить Ангертас, Талрис с неудовольствием признал, что готов скорее зашить себе рот, нежели говорить грубым и каким-то рычащим языком гномов. «Ты совершенно предсказуем, да. Твой старый друг кажется мне ужасным и недальновидным изувером с замашками Эру. Саурон жив, не сюрприз. Мы ведь уже обсуждали это. Если хочешь, отправляйся на юг и полюбуйся на Ородруин. Старый пердун продолжает коптить в небо. Однако не советую, ибо не только мы интересуемся личной жизнью Майрона. Гэндальф не прост. Или, как минимум, не глуп. Ввязываться ни во что не стоит, потому что если и будет перепалка между силами высшими, мы должны ее избежать. Знаешь ведь, Саурон далеко не дурак. А у нас нет ни армии, ни хороших союзников с армией. Пока мы сами по себе. Не так ли?». На необычном вопросе записка заканчивалась. Свернув ее, Талрис засунул пергаментный кусок в карман плаща. Оправив его, огляделся и пошел назад к лошади. Обдумывая слова Ниар, он пытался угадать, когда старшая Миас успела погостить в старой крепости. Определенно точно, после ее визита Саурон был осведомлен и о том, что все трое Миас были в Средиземье, и о том, что они к нему относятся недружелюбно. Для полного счастья в Дол Гулдур нужно было приехать Анаэль и высказать свое «фу» в адрес этого Майа. Чего доброго, Саурон бы свернул все свои духовные пожитки и отправился бы странствовать на восток. Одной проблемой стало бы меньше. Ниар не боялась Саурона. Талрис знал об этом, помнил то яростное выражение лица, исказившее образ старшей Миас в момент, когда ей сообщили о смерти Майа. Ниар радовалась скорбной новости, смеялась над поверженным союзником. Но при этом опасалась его духа, памятуя о мощи, которой Майрон обладал. С колечком он был способен на многое. Но колечка не было. Была лишь скрытая сила, которую Саурон копил для возвращения в Средиземье. Но ведь и у него не было армии. На что мог надеяться Владыка Мордора? Талрис нахмурился. Ответы были очевидными, и оттого – страшными. Помощников у Майрона всегда хватало. Найди он кольцо, мир бы тотчас изменился. Спрашивается, что мешает действовать на опережение? Собрать собственную армию и силой взять вещи, необходимые для возвращения отца. Не проблема, тоже вариант. Однако и тут Ниар рассуждала правильно. Любые действия широкомасштабного плана были бы тотчас замечены теми, кто гордо называет себя защитниками Средиземья. И разразилась бы война, на этот раз не между Сауроном и всем Энноратом, но между детьми Мелькора и всем народом Средиземья. Учитывая ту огромную силу, которой обладали Миас, сомневаться в победе было глупо. Однако Талрис помнил об участи отца. Встань Средиземье на колени перед новыми правителями, на помощь Эннорату сразу бы прискакали бравые Валар. Да, Мелькор создал Миас как оружие против Айнур. Но даже втроем они вряд ли бы могли долго противостоять всем детям Эру одновременно. Тут нужна была помощь отца, мудрый совет, грамотный подход к войне. И его хитрость. А значит армия и война хоть и вариант, но плохой. Могущество Миас всегда строилось на таинственности и невидимости. Отказываться от преимущества столь выгодного просто безрассудно. А значит, нужно было ждать. Саурон действовал, пусть и тайно, пусть и в тени. У него явно были власть имеющие соратники. Его тихая партизанская война могла отвлечь взоры сильных, позволяя действовать тем, кто умнее. Но этот вариант был рискованным. Хотя бы потому, что Саурон никогда не выступал вперед без крепкого тыла. В целом, пищи для ума хватало с лихвой. Хмурясь, Талрис запрыгнул на своего шайра. Добрый конь, точно каменный монумент, хладнокровно стоял посреди Лихолесья. Заслышав от хозяина короткий приказ в виде щелканья пальцев, гигантский скакун двинулся прочь от Дол Гулдура. Наверное, все было не так уж и плохо. Талрис решил остановить свои рассуждения на этой мысли, заприметив в лесу тоненький ручеек. Погода была хорошей, впереди маячила беседа с сестрами, да и вообще, нужно было съездить в какой-нибудь ближайший город, дабы купить вяленого мяса. Нахмурившись, Миас недовольно покопался в карманах. В одном из них, одиноко бряцая друг о друга, покоились два золотых. Печальная ситуация с деньгами заставила Талриса громко рассмеяться. Вот уж точно, ирония: одни из самых могущественных существ в Средиземье за душой имели только горсточку монеток. Ну, и две серебряные вилки. Немалое богатство, если уж на то пошло. На жизнь хватало.♦♦♦♦♦
На жизнь хватало. И на веселье хватало. И даже на шикарную ванную хватало, с пенкой и маслами. Меда всегда и на все хватало. Сладкий, ароматный и липкий, он находился почти везде. Фыркнув, Ниар с легким отвращением отерла седло. Каким образом мед попал на него – вопрос интересный, но второстепенный. И так понятно: Арго вновь побывал в заботливых руках Беорна. Косолапый человек души не чаял в вороном фризе. Как будто лошадь Ниар была из золота отлита. Впрочем, Арго был не против ухода со стороны оборотня. Кому не понравится дважды в день вычесываться, купаться и есть от пуза столько овса, сколько вообще возможно? Наверное, конь чувствовал себя как в Амане, гуляя по шикарным лужайкам близ дома Беорна и резвясь среди многочисленных пони высоким и стройным красавцем. — За пять лет холеной жизни ты, друг мой, возгордился и расслабился, — осторожно перебирая косички в гриве Арго, Ниар дожидалась прилета своих друзей. Два стриженка, которых старшая Миас три зимы назад нашла в Лихолесье, теперь служили ей посыльными. Веселые пташки, наделенные голосом, обладали тяжелым характером и порой бросались в свою покровительницу забавными шуточками. Иногда Ниар жалела о том, что спасла стрижей от голодной смерти. Говорить то они умели, но вот молчать… Арго издал возмущенный фырк. Нетерпеливо мотнув хвостом, вороной жеребец чуть ступил вперед, вызывая своим маленьким бунтом улыбку на лице Миас. Конечно, коню не нравилось, когда говорили с ним как с откормленным и ленивым тяжеловозом. С другой стороны Арго давно не нюхал огня: последние лет пятьдесят он и Ниар только и делали, что переходили с места на место, отыскивая ответы на интересующие их вопросы. Пол последних десятка лет Миас жила у Беорна. И за это время, как и Арго, старшая дочь Мелькора успела позабыть запахи сражений, казалось бы незабываемые. К доброте и заботе легко было привыкнуть. Хотя мед действительно осточертел. Где-то совсем рядом послышались звуки птичьих трелей. Собираясь вновь отчитать Арго за его неуемный аппетит, Ниар подняла свой взгляд к небу и с удовольствием заметила порхание пташек недалеко от себя. Легко узнаваемые голоски двух переговаривающихся друг с другом стрижей грели душу. Радовало, что птичек по дороге к Карроку никто не слопал. Магия защищала стрижат, но от всего уберечь своих подопечных Ниар не могла. Повстречайся на пути птах некто более опасный, чем охотник, и чудотворному волшебству уже было бы не по силам отвести беду от крылатых посыльных. — Глянь туда, Прудо! Хозяйка похорошела! — Ты прав, Гилбо! Видимо, Беорн теперь позволяет ей мыться! — И то верно! Сейчас она не выглядит как старый плесневелый мухомор… Покачав головой, Ниар улыбнулась. Пара стрижей не изменилась: вечно мелящие всякую чепуху, они беззаботно наслаждались жизнью. В определенном смысле Миас даже завидовала этим свободным созданиям. Они могли существовать без забот и хлопот, не ведая обманов, лиходейства и других составляющих жизни. Им не было дела до Саурона и уж тем более их не волновал плененный в Авакуме Мелькор. Все проблемы сводились к охоте на бабочек и воспитанию неокрепших птенцов. Отойдя от фриза на шаг, Ниар рукой указала своим маленьким друзьям на седло. Вспорхнувшие чуть выше, птички тут же спикировали вниз, ловко усаживаясь на спину Арго. — Чего ты хотела, хозяйка? — тут же спросил стриж, что потемнее. Ниар кивнула, радуясь необыкновенной прямоте птицы. Получасовой беседы о важности правильного червякового питания Миас бы не выдержала. Ей на всю жизнь хватило одного подобного разговора: встретившись со стрижами в последний раз, девушка вынуждена была дискутировать на тему диетического питания для ослабших птенцов. Конечно, Ниар много нового узнала о мотылях, гусеницах и улитках, но казалось старшей Миас, что без подобного рода просветительских диспутов можно было спокойно обойтись. Хорошо еще, что стрижи не учудили дегустационную пятиминутку. — Нужно передать два сообщения, — Ниар подала стрижам свернутые в трубочки записки. Птицы послушно взяли их в свои маленькие лапки. — Ту, что перевязана красной лентой, доставьте Анаэль. И скажите ей, чтобы поторопилась. Ту, что черной – Беорну. И передайте, что я вернусь домой вскоре. — Это все, хозяйка? — стрижи повернули к Ниар свои маленькие головки. — Потом можете вернуться ко мне. Я накормлю вас и дам еды про запас. А теперь летите, друзья мои. Ниар кивнула подопечным, и маленькие птицы с легкостью взметнулись ввысь, щебеча и играя друг с другом. Провожая их глазами, Миас с радостью наблюдала за задорным полетом ничем не обремененных существ. Солнышко играло лучиками на крыльях стрижей, проливая на них свои теплые и нежные слезы света. Ветерок подхватывал задиристую песнь птиц и уводил ее с собой в далекие дали Средиземья, точно унося любимую в края добра и негаснущего счастья. Подойдя к краю Каррока, Ниар помахала стрижам, желая им легкого полета. Позже, когда острый взгляд девушки уже не мог различить вдали силуэты непоседливых летунов, старшая Миас распростерла руки в стороны и, закрыв глаза, позволила сознанию воспарить над проблемами насущными. Нагнетающий воздух ветер с севера ерошил волосы, а поднимающийся от земли жар вызывал ощущение легкости. Прекрасный день и, если бы не дела, Ниар бы без промедления вскочила на Арго и понеслась к Андуин. Речка бы своей холодной лаской смыла бы с тела усталость, остудила бы разум и позволила бы Ниар на несколько мгновений почувствовать себя обычной. А может быть, даже свободной. Впрочем, до вечера еще было время. Оглянувшись, Миас окинула взглядом зеленую долину, что вела к дому Беорна. Арго был быстрым скакуном, так что при желании можно было успеть везде и всюду. Ниар, ухмыляясь и не тратя больше ни секунды, подбежала к фризу и с присущей ей легкостью села на спину жеребца. Впереди лежал целый мир. Знакомый мир, старый, истоптанный и родной. Но не менее чудесный, чем тысячи лет назад… Дернув поводья, Ниар пустила Арго галопом. Шаловливый ветер тут же запел свои песни в ушах, повествуя об истории Эннората и о героях, что покоились в объятиях матери-земли. Ритмичный бег коня завораживал, а маленькие блики у горизонта позволяли представить Ниар Аман, простирающийся за недосягаемыми пределами белым лучезарным полем. Вот она… Свобода.♦♦♦♦♦
Свобода. Да, именно – свобода. Дядю можно было любить хотя бы за то, что он никогда не ограничивал племянников в действиях. Может быть, опекал порой чересчур, зачастую ругал, но в целом позволял быть теми, кем им нравилось быть. Когда встал вопрос о том, кто пойдет к Одинокой Горе и когда, Кили вместе с братом первыми вызвались добровольцами. После их смелого заявления последовал долгий и местами неприятный разговор с дядей, а после этого разговора еще менее приятная беседа с матерью. Оба молодых гнома не колеблясь настаивали на своем, хотя и Торин, и Дис были весьма красноречивы в описаниях возможного исхода рискованного предприятия. Кили, моргнув, вспомнил обеспокоенное лицо матери, осунувшееся и словно бы постаревшее за те несколько дней, что предшествовали началу путешествия в Шир. И впервые пожалел о том, что не послушался Торина. Конечно, подобные мысли – просто малодушие и трусость, но теперь, находясь совсем рядом с Эребором, молодой гном с удивительной ясностью осознал близость смерти. Ощутил ее зловонное дыхание, которое не несло с собой ничего, кроме пустоты, помноженной на вечность. В загробную жизнь верилось с трудом. Да и не хотелось в нее как-то верить. — Ты чего притих? — Фили подошел из-за спины. Голос брата успокаивал. Подняв взгляд, Кили кивнул в сторону. — Гэндальф сказал, что не пойдет с нами через Лихолесье, — толкучка вокруг мага росла и ширилась. Возмущенные и явно напуганные, все спутники наперебой кидались на Серого Странника. Сыпавшиеся со всех сторон вопросы листопадом накрыли Гэндальфа. Растерянный, маг пытался успокоить паниковавших искателей приключений. Кили хмыкнул. Что-что, а приключение они точно нашли. — Теперь все пытаются убедить его идти через лес с нами. Однако что-то у народа это плохо получается. — Дела не ахти, братец, но обычно тебе подобные ситуации не мешали улыбаться в тридцать два зуба, — Фили присел рядом. Отцепил от пояса бурдюк с водой. Отпил немного и предложил брату. Вода была вкусной, Кили знал об этом. Они наполнили опустевшие меха в небольшой речушке, что попалась на пути. В ней же искупались и рядом с ней же отдохнули. Правда, недолго. — На, держи. Попей, может, станет легче. — От воды легче не станет, но мне всегда нравился твой оптимизм, — Кили покачал головой, отказываясь от предложения брата. Фили, нахмурившись, убрал бурдюк. Он явно хотел задать какой-то вопрос, на лице было написано. Всегда чувствовавший плохое настроение брата, Фили при этом не навязывал свою помощь. За что сам Кили был ему благодарен. Опустив взгляд, молодой гном задумчиво провел рукой по своему мечу. — Мы почти у Эребора, веришь в это? Ответ последовал не сразу. Фили смотрел вдаль, куда-то на юг, где зеленые холмы, сливаясь друг с другом, перетекали в горизонт. — Не очень. Еще тяжелее мне поверить в то, что под Эребором спит дракон. Знаю, о чем ты думаешь, — Фили поджал губы. Его серые глаза казались темнее обычного, хотя день был ясным. — До последнего боя с орками я воспринимал весь поход как сон. Кажется, что все нормально, но чем ближе мы к Одинокой Горе, тем страшнее становится. Не поверишь, но вчера не мог заснуть. Долго представлял себе, как выглядит дракон. Пытался понять, каково это – встретить его взгляд и погибнуть, почувствовав на коже безумный жар. Представить так и не смог, зато осознал, насколько коротка жизнь. — Я маму вспоминал, — неожиданно перебил брата Кили. Голос не дрожал, но сквозь него просачивались какие-то горькие и одинокие интонации. Не знай гном сам себя, решил бы, что слушает какого-то нюню. — Вспоминал, как она плакала, отговаривая нас. Мне тогда странным показалось, что она так сильно изменилась. Так… — Постарела, да? — Фили кивнул. Отвел взгляд в сторону, будто пряча его. Кили захотелось улыбнуться, но не вышло. Впервые в жизни, пожалуй. — Как кажется мне, прощаясь, она уже не надеялась на новую встречу. Слова какой-то безумной правдой свалились на плечи Кили. Интересно, что ощущает человек, отпуская детей туда, откуда они уже никогда не вернутся? Горечь? Естественно. Боль? Наверное. И боль, вероятнее всего, ни с чем несоизмеримую. Материнское сердце чутко и нежно. Чтобы сознательно отпустить двух единственных сыновей на смерть, Дис понадобилось пролить множество слез и провести несколько ночей без сна и отдыха. Ребячество… Сглотнув, Кили вновь моргнул, прогоняя прочь слезы. Не место и не время. Встав с небольшого камня, молодой гном окинул изучающим взглядом гудящую толпу своих друзей. Высокая фигура Гэндальфа все еще находилась в гномьей оккупации – сомкнувшись плотным кольцом вокруг мага, подгорные жители не оставляли своих попыток убедить Серого Странника не покидать смелую компанию. Хотя на счет «смелой» Кили был уже не уверен. Дядя, как ни странно, в дискуссии не участвовал. Стоя в сторонке, он одиноко поглядывал куда-то вдаль. Держа руки за спиной, спокойно слушал разговор других гномов с Гэндальфом. Как обычно беспристрастный и хладнокровный, Король Эребора с завидной стойкостью принял неожиданные заявления Серого Странника. Холодным взглядом Торин окидывал компаньонов и без каких-либо эмоций на лице наблюдал за тем, как вся бравада и иногда наигранная смелость облупившейся шелухой слетает с лиц соратников. Прищурившись, Кили оглядел Торина. — Впечатление такое, что ему не страшно, — изрек он спустя минуту молчания, в очередной раз находя в своем учителе и опекуне пример для подражания. Фили, не ставший подниматься с насиженного места, покачал головой. Как никогда серьезный, он тепло улыбнулся. И в улыбке его было что-то пугающее. — Уверяю тебя, ему страшно. И даже пострашнее, чем нам с тобой. Каждый из нас сам выбрал свой путь, и за свои жизни мы отвечаем сами. Но Торин был организатором похода, именно Торина мы называем своим Королем. Ему суждено править Эребором и следом за ним каждый из нас бросится в битву, если понадобится. Он отвечает не за себя, во всяком случае, не только. Жизнь каждого из нас находится в его руках и от его решений зависит судьба нашего народа. Как думаешь, страшно ли нести такую ответственность? Кили оглянулся, встречая взгляд своего брата. Заданный вопрос не нуждался в ответе. Он лишь подчеркивал ту выдержку, которой обладал дядя. Кили задумался на секунду. Не все ведь могли пережить схватку со Смогом. Кто-то мог погибнуть. Дори. Бофур. Или же сам Кили. Да кто угодно. Представив себя на месте Торина, молодой гном инстинктивно сжался в комочек. Наверное, сложно смотреть в лицо сестре, сыновей которой ведешь на верную смерть. И сложно это еще мягко сказано. — А знаешь что, — Кили наклонился над братом, мрачнея. — Дай-ка мне испить водицы. Не вино, но может действительно станет легче…♦♦♦♦♦
— Дай-ка мне испить водицы. Не вино, но может действительно станет легче… Торин бросил косой взгляд на племянников. Ребятам было нелегко. Как и всем остальным. Орков и гоблинов можно перетерпеть, с ними можно даже сражаться, если есть оружие и противники немногочисленны. Но мысли о драконе угнетали, сбивали всякий настрой и, в конце концов, просто приводили в замешательство. Участвовавшим в войне гномам было полегче: примириться со смертью достаточно просто. К опасности привыкаешь, как привыкаешь, например, к постоянной боли в сломанной руке или ноге. Но даже опытным воинам сложно ужиться с мыслью, что смерть придет не от меча, но от огня. Хотя, кто его знает… «Чушь, — оспорил сам себя Торин, проглатывая страх и волны паники, что бились о некрепкие стены самообладания. — Люди в Дейле истошно кричали. Охваченные пламенем, они метались из стороны в сторону, кидаясь к еще не тронутым огненным дыханием везунчикам. Смерть в огне не легче смерти от меча или стрелы. А если Смог вдруг не пожелает воздать нам огнем, то без всяких сомнений сотворит из всей компании вкусное рагу к ужину. Что не лучше». Мысли так себе, Торин это понимал. Как понимал и то, что вся затея с походом в принципе своем безумна. Похожая на крик отчаяния, она, тем не менее, была для Торина единственным шансом вернуть Эребор. Другого такого могло и не представиться. К тому же, никто точно не знал, жил ли Смог под сводами Одинокой Горы или давным-давно покинул ее. Хотелось бы верить, что драконий дух выветрился из цитадели десятки лет назад, но интуиция говорила иное. Шестое чувство предостерегало, вопило и не давало страху ослабнуть. Помня еще, как Смог ворвался в Эребор, давя под собой бравых солдат точно глиняные фигурки, Торин с каким-то неприятным чувством в груди думал о предстоящем. Убить дракона и армии вряд ли могло быть по силам. Что уж говорить о четырнадцати маленьких путниках, которые хоть и были хороши в бою, но все равно оставались слабыми и беспомощными перед лицом столь безграничной силы. Глупые мысли и глупые действия. Сжав губы, Торин устало отер руками лицо. Взгляд скользнул вдаль, к блестящему зеленому лугу, что простирался на мили к югу. Безбрежность и умиротворение. И кто, спрашивается, заставил его вообще подумать о возвращении в Эребор? Сумасбродство. Моргнув, молодой наследник Дурина задумчиво оглядел горизонт. На секунду гному показалось, что вдали промелькнула какая-то тень. Встряхнув головой, Торин сделал неуверенный шаг вперед. Прищурившись, попытался что-то разглядеть. Тщетно. «Почудилось, — решил Торин, ложа руки в карманы плаща. Дотронувшись ладонью до спрятанного в одном из них яблока, гном прикрыл веки и с осторожностью вспомнил лицо незнакомки на вороном коне. Переливчатый и звонкий смех юной, не знающей войны девушки. На секунду стало полегче. Тихонечко улыбнувшись, Торин сжал яблоко. — Кем бы она ни была, упрекнуть девчонку в отсутствии духа было бы сложно. Чтобы путешествовать тут в одиночку нужно обладать храбростью, граничащей с безумством. Удивительно». Посмотрев себе под ноги, Торин попытался припомнить, имела ли при себе незнакомка оружие. Казалось, что нет. Впрочем, не заметить короткий кинжал Торин мог, но чем маленький клинок был способен помочь в этих краях? Сгодился бы разве что для самоубийства в случае крайней необходимости. Лихая наездница либо впервые была на востоке Средиземья, либо вообще не чувствовала страха. Но на чужестранку девушка не была похожа. Беленькая, лишенная загара кожа выдавала в крохе уроженку севера. Люди, что жили восточнее Руна, выглядели иначе. Следовательно, предположение о храбрости маленькой наездницы не было лишено смысла. Поморщившись, Торин развернулся к своим друзьям, что плотным косяком окружили Гэндальфа. Стало как-то стыдно. Маленькая девчонка без оружия и припасов направлялась к горам, улыбаясь и смеясь незнакомцам. Как она, с виду негрозная и тихая, могла быть смелее воинов, которые не раз и не два встречались с опасностями? Бред какой-то. — А ну хватит, — неожиданно даже для себя произнес Торин. Не повышая голоса, он все же каким-то образом заставил всех компаньонов тут же замолчать. Гномы, что еще мгновение назад осаждали Серого Странника вопросами и уговорами, удивленно воззрились на своего предводителя. Захотелось втянуть голову в плечи, съежиться и убежать куда-нибудь. Торин, преодолев это искушение, ступил вперед. — Прекратите панику и крики. Если Гэндальф сказал, что ему нужно отлучиться, быть по сему. Мы не беззащитные дети и постоять за себя сумеем. Собирайтесь и пора в путь. И, в конце концов, возьмите себя в руки. Если нам хватило сил и храбрости дойти до Лихолесья, что может помешать нам его перейти? Ничего. А значит нужно заканчивать ныть и идти дальше. Чеканя слова, Торин обводил друзей взглядом, видя их напуганные и усталые лица. К сожалению поддержать каждого в отдельности молодой наследник Дурина не мог. И предложить соратникам что-то большее, чем ободряющее слово, был не в силах. И хоть все произнесенное и сказанное не имело под собой никаких оснований, Торин надеялся, что пока подобных наставлений должно было хватить. Мрачно посмотрев на несколько удивленного и озадаченного Гэндальфа, Король-под-Горой прошел мимо и остановился только подле своих вещей, сложенных у покатого валуна. Подхватив в руки меч, Торин неспешно начал готовиться к очередной долгой прогулке на пути к Одинокой Горе. Все в компании после короткой отповеди Торина начали суетиться и бегать из стороны в сторону, обсуждая между собой решение Короля. Одобрения со стороны Торин, конечно, не ожидал, но выбора особого не было. Унижаться и уговаривать волшебника остаться гном не собирался. А время неумолимо текло вперед, бушующим потоком смывая все произошедшее и сказанное в темную бездну вчерашнего дня. Сглотнув, Торин проверил крепежи меча, несколько раз себя осмотрел и стал дожидаться остальных. Посматривающий на него Гэндальф как-то загадочно улыбался, ставя наследника Дурина в эмоциональный тупик. Хотелось подойти и прямо спросить у мага, что он задумал, но Торин не торопился с действиями. Хватало и одного поспешно принятого решения. После драки кулаками не машут, старая и мудрая правда, но теперь Король-под-Горой старался думать прежде, чем приступать к действиям. Хотя, не сказать, что желание вернуть Эребор просто взяло и возникло в уме Торина. Много лет он мечтал вернуться на родину. Мечтал вернуть свой дом. Теперь мечта была близка к исполнению. А эта мысль ободряла. Хмыкнув, Торин поглядел на восток. Яркое солнышко все еще светило с небес, хотя определенно, дни стали короче. Через пять или шесть часов должно было начать смеркаться, а яркое белое светило обещало неспешным шагом отправиться к своему ночному дому. Хотелось бы до сумерек оказаться в том месте, куда так стремился попасть Гэндальф. Надеясь, что вскоре удастся хорошо поесть и выспаться, Торин коротко кивнул проходящему мимо Двалину. Тот ответил широкой улыбкой, которая, вопреки свирепости, была очень и очень приятной. Хохотнув, Торин подумал, что младший брат Балина едва ли пытался быть милым, а когда пытался, гримаса у гнома выходила даже более ужасающей, чем физиономия полнейшего равнодушия к окружающим, свойственная только Двалину. В потаенных уголках души побаиваясь, что обладает улыбкой, сродни улыбке старого друга, Торин отчужденно покачал головой. Определенно точно, люди не лгали, говоря, что гномы – народец чудной. Маленькие, веселые, они, тем не менее, сохраняли в себе толику грубости и резкости. С одной стороны, здорово, конечно. А с другой стороны, наверное, лучше родиться железным молотом, чем так улыбаться. Умозаключение не слишком важное, но все же довольно забавное. Без учета его абсолютной правдивости, к сожалению. Вздрогнув, Торин вновь вспомнил смелую наездницу. Не понимая, почему мыслями вновь и вновь возвращается к ней, Король-под-Горой вытащил из кармана яблоко. Отдав маленький подарок, девушка рассмеялась. Любопытно – почему?