Попытки

Да. Мне давно пора признать это. Я влип. Конкретно так влип. Хуже, чем когда-либо. Уж лучше бы я с Акнологией один на один сразился, честное слово. Там всё проще. Сразу понятно, кто проиграл, а кто победил. Да и даже там шансов на победу побольше будет. А здесь…а здесь вероятность крайне мала. Да, я признаю это. Я влюбился в Мелкую. Но легче не стало. Признал же, а не признался. А всё почему? Потому, что кое-кто боится проиграть и выглядеть жалко и глупо. Да, при всех я строю из себя чёрт знает кого. А на деле — псевдосмелый бесхребетный идиот. На дворе три часа ночи, а я подушку грызу да гайками перья закусываю. В переносном смысле, конечно, но к прямому я близок как никогда. А ещё у меня в комнате обои красивые. Надеюсь, стена под ними тоже прочная, так бы голову о неё разбил и не парился больше. Многие скажут — так возьми и сделай, чего разлёгся как тюфяк. А я делал. И делаю. Но не вижу ответной реакции. Нужной ответной реакции. Леви так забавно прячет лицо и дрожит каждый раз, когда я к ней невзначай прикасаюсь… А потом торопится скрыться с глаз моих. Дураку понятно, что ей противно. Я уверен, что Леви так и не простила мне ту ужасную ночь. И себе я её не могу простить тоже. Так и проходит каждая ночь — в самокопаниях, которыми я пожираю сам себя. Я стыжусь своей слабости. Но ещё больше я стыжусь собственной силы. Тяжело вздохнув от безысходности, я сбросил с себя одеяло и направился к выходу из дома. Нужно проветрить мозги. Ночь встретила меня приветливо: небо было абсолютно чистым, поэтому Магнолия буквально купалась в их свете. Прекрасно проглядывались узкие улочки, дорожки в парках, играла белёсыми отблесками речная вода. Откуда-то доносились всплески и чей-то счастливый смех, от которого я непроизвольно скрипнул зубами и поёжился. Не совсем то, что хотелось бы слышать сейчас. И пошёл я…всё равно куда, важен сам факт. Да и сам я не понял, куда пошёл, не до этого было. Я просто шёл, пытался вытурить из головы лишнее, пиная по пути банку из-под пива, будто это она виновата во всех моих грехах. Я даже получал некоторое удовольствие, когда та с жалобным звоном ударялась об асфальт. Вот этот удар — за ту проклятую ночь. Ещё один — за мою тупость. А этот — за трусость и слабость. Но тут я перестарался: банка, особенно жалобно чиркнув жестяным боком о дорожку, улетела в кусты, куда лезть мне было неохота. А жаль. Многое ещё ей припомнить надо. Себя-то так не отпинаешь. И побрёл я дальше в гордом одиночестве. Сильный и независимый кретин. Сорока кошек только не хватает. Хотя, Лилейный уже есть, а за ещё тридцатью девятью не заржавеет.

***

Вернулся я только под утро. Растрепанный, взлохмаченный, грязный и в ещё более отвратном настроении — ночёвка в парке была не лучшей моей идеей. — И где тебя черти носят? — невозмутимо спросил Лилейный, когда я ввалился в дом, будучи в столь неприглядном состоянии. — У главного чёрта на куличиках, — буркнул я, садясь за стол. — За меня беспокоишься? — Скорее за тех, кто мог тебе, страдальцу такому, попасться. Я недовольно зыркнул на иксида, который догадывался чересчур о многом, и отвёл взгляд. Кажется, я ещё вчера заметил, насколько красивые здесь обои. — Не нужно быть психологом, чтобы раскусить тебя, — хмыкнули где-то рядом, — потому что не понять, о какой «мелкой» ты бормочешь во сне, может только полный идиот. И да. Мне уже поднадоело зашивать на подушке дыры от твоих зубов, поэтому разберись уже. Мне оставалось только покорно кивнуть и откинуться на спинку стула. Лилейный прав — этими страданиями и жалостью к себе я не добьюсь ничего. Пора шевелить булками, пока этого не начал делать кто-то другой. Романтик я, конечно, тот ещё — даже полено, тлевшее передо мной в очаге, было куда романтичнее. Оно хоть обстановку создавало. Но за попытки не расстреливают, не так ли?