Следуя донесениям

Анна была бы не Анной Мироновой, если бы не попыталась сделать по-своему, поэтому где-то через полчаса она предприняла попытку покинуть дом. Дверь оказалась не заперта, однако на посту стояли два солдата. Один повернул голову, толкнул Анну назад и хлопнул дверью. Похоже, они получили приказ не выпускать её. Не долго думая, она подошла к окну. Немцы обустроили под себя крохотную деревушку, наверняка использовали труд оставшегося населения. Такое Анна встречала не раз, когда на освобождённые оккупированные территории приходили советские войска. В одном из домов должен был располагаться штаб дивизии. С улицы долетала немецкая речь и смех. Стояли машины. Пожалуй, в самом деле не стоит выходить. Если он сказал, что ей лучше не высовываться, то так тому и быть. В этом вопросе Анна все же решила довериться. Она нашла несколько книг на русском на полу возле серванта, видимо, прежнего владельца. Выбрала одну, взяла кусок хлеба и устроилась на кровати. Время тянулось невыносимо медленно. Анна привыкла все время быть при деле – там сделать обход, здесь сменить повязки, тут помочь врачу. В перерывах увидеться с Ниной. Она отложила книгу и уставилась в потолок. Зачем он забрал её? Безусловно, она была ему благодарна – неизвестно, что бы с ней сделали, не встреть она его вчера. Что вообще с ней было бы, командуй дивизией кто-то другой? Например, тот, кто был до него... Группенфюрер. Какие ужасы он только не творил! Нет, Анна не знала, изменилась ли в масштабе оккупационная политика Второй танковой дивизии СС со сменой командира, но лично на ней назначение Райхенбаха сказалось наилучшим образом. А сон?.. В детстве Анна до ужаса напугала маму, когда сказала, что видит недавно почившую бабушку. Тогда мама, бледная, позвала папу, и Виктор Иванович объяснил дочери, что ей привиделось, просто она очень скучает. С тех пор Анна не видела умерших. Но сны... ей снилось, как умирал отец, она чувствовала его боль, словно ранили её. Она ощущала дикий страх матери, когда ту тащили по деревне на расстрел. Анна помнила до сих пор, с каким состраданием смотрели на Марию Тимофеевну соседи, и как в тяжёлой тишине зачитывался на немецком приговор. Гремели в ушах переведённые слова: «За пособничество партизанам», «за укрывательство». Мать дрожала, беззвучно текли слезы по впалым щекам, и ей так сильно хотелось быть мужественной. Казалось, убили Анну. И её действительно убивали каждый раз, когда умирали родные. Она пропускала их боль, страх, отчаяние через себя. Набежали слезы, и Анна зажмурилась. Лучше не думать об этом, не вспоминать сейчас. Вот когда закончится война, они выиграют – тогда. Только тогда. Она вспомнит всех, с кем сражалась плечом к плечу, кто остался позади, кто был убит, замучен, потерян. Анна вспомнит и этого солдата, чьё имя записала. А сейчас... она встала и прошлась по комнате. Можно обыскать вещи, выкрасть бумаги, да кому нести? Педантичный Райхенбах сразу заметит пропажу. Он ушел в шесть утра и вернулся, когда Анна прочла половину книги. Она вздрогнула от хлопка двери и тут же села. Выругавшись, Райхенбах прошёл к столу, вытащил из ящика серую папку, продолжая сыпать проклятиями. Анна спустила ноги на пол и с интересом рассматривала мужчину. Для неё не впервой было видеть его в плохом настроении. Как правило, все заканчивалось криками на офицеров, те молча выслушивали гневную тираду, односложно отвечали и суетливо удалялись. Вот сейчас он сядет, откроет записи, а потом либо подорвётся и уйдёт, либо прикажет кому-нибудь явиться. И Райхенбах действительно опустился в кресло, швырнул папку, со злостью расстегнул куртку и бросил перчатки. Закрыл глаза и сжал переносицу. В такой ситуации Анна решила молчать, всё-таки, она надеялась поговорить о госпитале. Только он один мог отдать приказ отвезти обратно. Он что-то пробормотал на немецком и открыл глаза. Успехи Красной Армии болезненно сказывались на положении немцев. Наверное, он получил выговор? Хотя, насколько можно судить, дивизия Райхенбаха отражала все нападения. Тогда в чем дело? Анна поджала под себя ноги. Райхенбах пролистнул папку, кинул в ящик стола и достал другую. Интересно, кто или что его так разозлило? Они снова отступают? О, нет! Тогда Штольману не выжить. Она и так сегодня не сможет ни сделать перевязку, ни накормить. Боже, этот человек полностью зависит от них с Ниной. Анна удержалась не спрятать лицо в ладони. – Что? Анна вскинула голову. Бесспорно, обращались к ней, не потрудившись даже оторвать взгляд от бумаг. – Ничего. – Ты громко думаешь. – Вам показалось. Он кинул папку на стол и посмотрел. – То есть, ты не хотела о чём-то спросить? – Нет. Он склонил голову вправо, приподнял бровь. Эти тёмные глаза развязывали язык быстрее любого пыточных дел мастера. Он всегда смотрел так, словно заведомо знал ответ, но хотел услышать из её уст. – Я хотела попросить... Бригадефюрер хмыкнул. – Мне необходимо вернуться в госпиталь. – Ну, надо же! – Райхенбах откинулся на спинку кресла. – Совсем недавно били кулаком в грудь и кричали, что не станете лечить солдат Третьего рейха, а сейчас торопитесь в госпиталь. – Там Нина! – Какая ещё Нина? – Отвезите меня. Бригадефюрер удивлённо посмотрел. – Я не подрабатываю шофёром, а вы – не царствующая особа. – Пожалуйста. – Он молча смотрел, и Анна поднялась с кровати, подошла к столу. – От меня здесь нет никакой пользы. – Верно. Вы умудрились подчистить весь завтрак, а в оставшееся время читали книгу. – Книге, как и завтраку, свойственно заканчиваться. Почти дочитала. За неимением книг в следующий раз буду читать ваши секретные документы. – С вами опасно иметь дело. – Поэтому отдайте распоряжение отвезти меня в госпиталь, – она удержалась не улыбнуться в ответ. – Вам мало того, что вы до сих пор живы? – Я не нужна здесь. От меня больше пользы в госпитале. Немец сощурился. – Чего ещё изволите? – он сцепил пальцы в замок. – Трехразовое питание? Горничную? Спать на пуховых перинах? – А вы выполните? – Разве я не похож на золотую рыбку? – Значит, да? Райхенбах вышел из-за стола и подошёл впритык. – Да. На ваше счастье я собирался провести ревизию санчасти. – Почему не сказали сразу? – Если бы сказал, то лишился возможности лицезреть ваши попытки подтолкнуть меня к нужному для вас решению. – Вы – чудовище! – возмутилась Анна и поджала губы. – Вы без конца меня разыгрываете! – Посмотрите на ситуацию с другой стороны – я вас развлекаю. – Вы? – фыркнула она. – Если бы я обладала правом выбора, то предпочла другую компанию. – Например? Думаете, кто-нибудь другой оставил бы вас в живых за такой длинный язык? – Вы оставили. – Порой сам удивляюсь и спрашиваю себя, не спятил ли? – Он взял со стола перчатки. – Собирайтесь. Отвезу к вашей подружке. Анна поспешила за курткой. Пускай она лечит немцев, но с Ниной, чем сидит в четырёх стенах одна. Они вышли на свежий воздух, и он закурил. – Думала, вы не сожалеете о своих поступках, – нарушила молчание Анна и посторонилась, когда подъехал ганомаг. – Напрасно. – Райхенбах указал рукой на ожидающий бронетранспортёр. – Постарайтесь перебороть себя и не вскарабкаться. Помните, – шепнул он ей, наклонившись, – не везде нужно идти напролом. Он выпрямился, а она ответила: – Не страшно. Вы подстрахуете. Анна прошла мимо, ощущая на себе его пронзительный взгляд, сопровождаемый ухмылкой. Она будет спать спокойнее, если перестанет воспринимать все его слова всерьёз. С гордым видом она зашла внутрь и не успела сесть, как поймала на себе пренебрежительный взгляд механика-водителя. Его воля и он бы вышвырнул отсюда пинком под зад. К счастью, Анна находилась под опекой Райхенбаха, власть которого давно успела ощутить. Он подсел минутой позже, отдал распоряжение, и они поехали. На выезде к ним присоединились ещё три ганомага. – Где вы были? – Не забывайтесь. – Откуда у вас шрамы? Он скосил на неё взгляд, чуть приподняв бровь. – Для пленницы вы не умеете держать язык за зубами. Поговаривают, будто каждая советская женщина молчит в плену, как партизан. Мне, – вздохнул Райхенбах, – досталась какая-то неправильная женщина. Быть может, – сощурившись, приятным голосом заговорил он, – мне переехать вас танком, чтобы вы замолчали? В его глазах плясали бесенята, и губы Анны сами собой растянулись в улыбке. – Что мешало вам сделать это раньше? – Раньше вы открывали рот куда меньше. В день нашего знакомства вы были самой Тацитой. – А вы, к счастью, не Меркурием. Немец вскинул брови и рассмеялся. – Ещё немного и я поверю, что вы дочь дворянина. Дворянина, который оказался настолько глуп, что остался. – А вы бы покинули страну? – Да, если бы погибло то, за что я сражался. – И что бы вы делали? Куда бы поехали? – В мире достаточно мест, пригодных для проживания. – Я вам не верю. – Вы дальше своей деревни нос не казали. Единственным для вас развлечением являлись петушиные бои да гусиные забеги. – Не верю, что такой человек, как вы, покинет страну, когда она будет в беде. – Такой человек, как я? – Его глаза блеснули. – И какой же я? – Другой. – Другой? – перебил бригадефюрер. – Позвольте узнать, на чем базируются столь неожиданные, оскорбляющие меня выводы? Из того, что я вас подкармливаю? Этак мы далеко зайдём! – Нет. Я не обеляю вас, не бойтесь. Фюрер ещё наградит вас за успехи в борьбе с мирным населением. – Между его бровей пролегла глубокая складка. – Вы первый немец, который не хочет меня убить. Это все, что я хотела сказать. – Я воюю с солдатами, а не с медсёстрами. – Гитлер одобряет? Анна почувствовала, как в своих попытках докопаться до истины или хотя бы немного понять этого человека, переходит грань дозволенного. – Я знаю, чего бы точно не одобрил, – ответил Райхенбах, и по губам скользнула улыбка. – Вы не расскажете, где были? – решила Анна сменить тему. – Мы не супружеская пара, я не обязан ничем делиться. – Я бы за вас и не вышла. – Благодарю, отлегло от сердца. – Будь вы даже последним мужчиной. – Мне стало ещё чуточку легче. – Так и знайте. – Для того, чтобы получить отказ, нужно сперва предложить. Разочарую вас, Анна Викторовна, вы познакомились с закоренелым холостяком. – Немец прислушался к звукам снаружи и добавил: – Слава богу, подъезжаем. Он поправил фуражку, глянул Анне в глаза и усмехнулся. – Вы уходили не в штаб дивизии, – уверенно начала она, с самодовольством заметив, как он приподнял бровь, явно заинтригованный. – Если бы поехали на передовую, то вернулись бы поздно, да и вы все осмотрели ещё вчера. Вы ездили в город? Он внимательно смотрел на неё, и секунды показались минутами. Она почувствовала, как начала краснеть, но не отвела взгляд. Лишь когда ганомаг остановился, Райхенбах сказал: – Я был на совещании командиров. Он открыл дверь и вышел, встав спиной. Анна спрыгнула на землю следом. – Не такой уж вы и бобыль. – Что? – Вы мне рассказали, – она довольно хмыкнула. – Это ничего не меняет. – Как знать, как знать. Мне туда, – Анна кивнула в сторону палаток. – Не будь мы по разные стороны баррикад, я бы сказала спасибо. – Как знать, – ответил он и развернулся, прежде, чем она нашлась с ответом. Анна из любопытства постояла несколько минут вдалеке, разглядывая, как Райхенбах в окружении офицеров и врачей двинулся осматривать санчасть. Увы, она так и не узнала о недовольстве бригадефюрера отсутствием лекарств и его брошенной сквозь зубы реплике, что врачи только и умеют, как терять медикаменты. Осматривая больных, он пришёл к заключению, что многих пора давно отправить в окопы, а то, глядишь, заработают пролежни. Она шла к раненым, когда её нагнала Катрина. На ломаном английском немка спросила, где пропадала Анна, и когда та объяснила, сочувственно кивнула, истолковав: «Я ночевала у Райхенбаха», по-другому. Катрина также рассказала про Нину, её забрал к себе днём штурмбаннфюрер. Этот немец положил глаз на Нежинскую в первые дни плена и при любой возможности не терял шанса увидеться. В палатке Анна нашла свой фартук, оставленный вчерашним утром, и повязала. Ополоснула руки и приступила к работе. Две медсестры рядом негромко переговаривались. Нина, наверное, не сомкнула прошлой ночью глаз в ожидании её возвращения, теперь настала очередь Анны волноваться. Она меняла повязку, а в голове вставали чудовищные образы. Господи, только бы вернулась! Остальное не важно. Незаметно прогремел отбой. Медсестры покидали палатки. Анна не торопилась возвращаться в землянку. Постепенно становилось тихо, царящая вокруг тишина угнетающе действовала на нервы. Казалось, если начнётся бой, раскаты долетят и до них. Давно стемнело. Работы не осталось, солдаты спали. Изредка встречались санитары. Удивительно, сколько прошло времени с отбоя. Есть не хотелось. Спать тоже. Может, присесть? Ноги гудели. Они привыкли засыпать вместе, согреваясь теплом друг друга. Невозможно вообразить, как бы им удалось выжить поодиночке. Ни у Анны, ни у Нины не осталось ничего, кроме этой дружбы. Значит, есть ещё ради чего жить. Ради чего бороться. Холодный ветер хлестнул по щекам. Звезды скрылись за темными тучами. Безумие сидеть и ждать на морозе, но идти в землянку совершенно не хотелось. Без Нины делать там нечего. Анна была уверена, что вчера Нежинская ждала её точно также. Со страхом и надеждой, затаив дыхание, вглядывалась в ночную мглу, прислушивалась к шагам. Не едет ли машина? На въезде притормозил грузовик, кто-то вышел. Анна встала. Раненые? Нет, навряд ли. Мужские голоса сливались в один, кто-то рассмеялся, за ним следующий. Фигуры приближались и Анна, ведомая предчувствуем, пошла навстречу. Она щурилась, желая разглядеть лица. Двое солдат вели девушку. В походке, в комплекции, хотя бы в том, как в карманы были спрятаны руки, она узнала Нину. Нежинская вскинула голову на звук шагов и замерла на долю секунды. Её тут же толкнули в спину. Анна подбежала. Немцы довольно кивнули, что-то сказали и зашагали обратно. – Слава богу! – Где ты была? – Нина отняла руки от лица. – Я думала, убили! – Она обняла до хруста костей. – Ненормальная. – Меня забыли, уехали, пока я осматривала... – Анна резко смолкла, стала озираться, и Нина понимающе кивнула. – И что потом? Ну? – Я ночевала у...него... – У этого «него» есть имя? – От пристального взгляда щеки Анны стали пунцовыми. – Генерал? Воистину, мужчины повсюду! Где штаб дивизии, а где передовая! – Он пригласил на ужин и... Нина остановилась. – Теперь это так называется? О, впрочем, тот ублюдок меня тоже покормил. – Ничего не было! – Он импотент? – Нина! Они прошли немного в молчании. – Кто-то из твоих предков заключил сделку с Богом или Дьяволом, по-другому объяснить везение не приходится. – Моего везения хватит нам обеим, – Анна приобняла за плечи. – Штольман, – устало начала Нина, – не из болтливых. Принципиальный тип. Сильно бранился, когда меняла ему повязку. – Тебе удалось? Как? Я было уж решила, что он умрет голодной смертью. – Не спрашивай. – Он и тебя обвинил в пособничестве. – А ты ожидала, он в ноги падет за спасение? Думает, мы хотим выведать через него планы. – Что ты ему ответила? – Пригрозила его же портянками, обещала использовать их вместо бинтов и опробовать на нем. – А он?! – прыснула Анна. – Угомонился, – буркнула Нина. – Легко быть моралистом, когда тебе приносят еду и залечивают раны! Из всех мужчин на поле, Анна, ты выбрала его. – На нем не висела табличка. – Это тебя не остановит. Ты сумела поладить с немецким генералом. При расстреле на его шее тоже будет красоваться табличка. – Я с ним не ладила! – Я по-доброму, ты понимаешь. – Нежинская остановилась и повернулась. – Если выживешь, отрицай связь. – У меня ничего с ним нет. – Да, но знаем только мы. Поделись с майором, увидишь реакцию. – Но что мне было делать? Остаться с солдатами? – Ты предпочла генерала солдату. Правильный выбор. Он хотя бы тебя не трогает. – Мы разговаривали. – Избавь мои уши от романтической чуши. Они остановились возле землянки и присели. Нина достала помятую сигарету, повертела и чиркнула спичкой. – Угостил, – объяснила с усмешкой Нина. Нина сделала затяжку и выпустила сигаретный дым. В последние дни на неё навалилась непроходимая усталость. Утром появилась слабость, ломило тело, словно она сутки без продыху тащила на себе солдата. Она с трудом встала и привела себя в порядок. Аппетита тоже не было. Анна под боком вдруг протяжно, тихо затянула песню. По позвоночнику пошли мурашки, и Нина снова затянулась, чувствуя, как набегают горячие слёзы.