Следуя донесениям

Анна огляделась в последний раз, пригнулась и побежала в сторону леса. Она рисковала, в любой момент немцы могли заметить её отсутсвие, а Нину как на грех оставили в госпитале. Новая атака поспобствовала переброске медсестёр на передовую, не пришлось ломать голову под каким предлогом навестить подопечного. Да, было сумасшествием оперировать в таких условиях, да ещё с ранением в бедро. Они сделали все возможное и оставалось уповать на выносливость мужского организма. Переживёт эту ночь – переживёт все последующие. Анна скрылась за деревьями. На дне сумки лежали украденные лекарства. Медсёстрам выдавали необходимый минимум – главная задача довезти раненого, а уж все необходимое для операции и дальнейшего выхаживания находилось в госпитале. Они даже разделили паёк – один съели, а второй сложили к медикаментам. Анна сильно нервничала, когда за ней пришла Катрина. Вдруг, та бы решила проверить сумку? Но если Нине удалось выкрасть пинцет, а сегодня лекарства, то уж Анне точно нужно было всё довезти до места назначения. А место назначение – Штольман Яков Платонович. Неизвестно, жив он или... – Выходи! Жив. Всё-таки Нина – блестящая медсестра. С золотыми руками. Анна медленно вышла из-за деревьев и остановилась. На неё наставили пистолет и она уже начала поднимать руки вверх, как офицер, внимательно оглядев, опустил оружие. Они заговорили одновременно, он на немецком, она – на русском. И вместе замолчали. Тяжело откинув назад голову, мужчина сощурился, и в его голубых глазах сверкнул холодный металл. Она же смотрела то на ногу, то на его лицо. Бинты, которые они вчера наложили, давно следовало поменять. Пустой правый рукав тулупа болтался, пальцами перевязанной руки майор поправил ворот. Судя по тому, что Штольман находился в полутора метре от места, где они его оставили, то он пытался скрыться. – Я хочу помочь. – Немка? – его голос был хриплым, несмотря на выплюнутое со злостью слово. – Своя. – Своя? – он снова навёл курок левой рукой. – Встречал я таких, как ты. Служишь фашистам, спасая собственную шкуру. Чудовище. Вот оно – то, о чем говорил Райхенбах. Свои же её и расстреляют. Как она вчера сказала Нине? «Но он – свой». Для неё Штольман свой, а она для него – предательница. – Я? Полноте! Вы настоящих чудовищ не видели. Ей вдруг захотелось уйти, убежать. Чего им с Ниной стоило спасти его, под страхом смерти добыли они лекарства, с трудом Анна улизнула в лес и вот она – благодарность. Чудовище! Она! Да будь на ней хоть три немецких формы – ничего это не значит. Теперь Анна понимала. Она – советская медсестра и долг свой знает. С присущим ей мужеством она сделала ему навстречу шаг, и когда не последовало выстрела, ещё несколько. Штольман настороженно следил, пока Анна вытаскивала из сумки вещи. Без колебаний она протянула еду и он, поразмыслив, принял с видом, будто сам Папа Римский даровал ей прощение. Она нахмурилась, думая, как бы поступила Нина и, решив, что не очень хорошо, начала обрабатывать рану. Определённо, не все так плохо. Доводилось лечить случаи куда сложнее, и люди выживали. Кость не задета, кровотечение остановлено, гноения нет. Конечно, слабость, потеря крови, но не аппетита. Сильные морозы не ударили, есть шанс избежать обморожения. Под гнетущую тишину Анна делала все от неё зависящее. Штольман с ледяным спокойствием переносил перевязку. Теперь она совсем не ждала слов признательности. Не выстрелит в спину – и на том спасибо. Её порадовал вид раны, нужно будет рассказать Нине. Если они выживут, она отправит её учиться на врача. Такой талант и прозябает в медсестрах. – Вы спасли меня, – напряжённо сказал Штольман. От неожиданности Анна вздрогнула, но твёрдым голосом ответила: – Я была не одна. – Так вас таких много? У такого человека своя правда и он считает себя самым правым. В отличие от споров с Райхенбахом здесь Анна не собиралась ничего доказывать. Она сделает, как считает правильным и уйдёт, а потом придёт ещё, и ещё – столько, сколько потребуется для выздоровления. – Сколько? – его тон стал требовательнее. Анна промолчала. – Зачем вы это делаете? – Мы не коллаборационисты, – она подняла на него светлые, пронзительные глаза. Штольман сдвинул к переносице густые брови и закусил сухую губу, когда Анна нанесла мазь. – Вы нашли этому другое определение? Анна опять промолчала. Он хотел уличить её в измене, и чтобы она оправдывалась. Или это она так понимала его вопросы? А на самом деле он пытался её понять? Хотя навряд ли человек с пистолетом наготове желает узнать твою точку зрения. Разобравшись с ногой, Анна переместилась к плечу. Штольман приподнял голову, позволяя стянуть тулуп. Повязка давно окрасилась в красный цвет, местами потемнела от грязи. Она чувствовала, как сосредоточен майор, словно ожидал нападения. Их взгляды встретились. Его глаза были не такого яркого голубого цвета, как её собственные. Он смотрел на неё враждебно, как смотрела Анна на Райхенбаха в первую встречу. – Я не причиню вам вреда, – сказала она и в знак подтверждения аккуратно сняла повязку. – Зачем вы меня спасли? – У нас с вами один враг. – Уверены? – Вы воюете против Германии. Я тоже. Штольман недоверчиво обвёл её взглядом. – Как вы оказались в дивизии? – Меня и ещё одну медсестру взяли в плен. – Когда? Анне не нравилось, как проходил разговор, похожий на допрос. Если бы он не был ослаблен, кто знает, что бы учудил? И Райхенбах, и Штольман пугали её. Первый – своей непредсказуемостью и властью над ней. Второй – нежеланием понять, выслушать, а ведь он олицетворял если не всех, то превалирующее большинство солдат Красной Армии. – Почти как месяц. – Вы не попытались сбежать. О, они пытались! Но ему она не станет исповедоваться. – Вы тоже. Анна намочила бинты и попыталась вытереть запекшуюся кровь с лица, но майор дёрнулся, сморщился. – Дайте сюда. Сам. Он пренебрежительно забрал бинт и провёл по уставшему, изможденному лицу. Волосы у него были жесткие, виски посеребрила седина. Губа разбита. Дышал Штольман тяжело и с неохотой позволил Анне застегнуть тулуп. – Должен вас поблагодарить, – резко сказал он, смотря куда-то вдаль. – Как вас зовут? – он повернул к ней голову. – Анна. – Яков. – Знаю. – Проверили мои документы? – Хотели знать, какие части прорывают оборону. – Доложили? Анна отпрянула, схватила вещи и побросала в сумку. Вскочила. – Не приходите, – отрезал он. – Без меня вы не выживете, – бросила она на прощанье. Он считает её шпионкой! По его логике она спасла его, чтобы выведать информацию. Какая возмутительная наглость! Анна от бессилия топнула ногой и быстро сообразила, что пора пригнуться и ползком возвращаться. Сколько она пробыла в лесу? Не меньше часа. В следующий раз пойдёт Нина. Уж она не будет прятать глаза от пронзительного, яростного взгляда и ломать голову, как наладить контакт. Анна незаметно вернулась к окопам. Встала в полный рост и демонстративно принялась складывать бинты в сумку. Не сразу поняла, что вокруг тихо. Подняв голову и обведя все вокруг, она не нашла ни санитаров, ни медсестёр. Только солдаты. С ужасом она бросилась к траншеям, перелезла, не обращая внимания на мужчин, и поспешила к машинам. Вот только грузовиков нигде не оказалось. Анна оглянулась, чувствуя, как кровь отливает от лица. Должно быть, она перепутала и свернула не туда. Неужели она вышла не там и заблудилась? Да нет же, вон – те солдаты, которые их встречали. На земле следы от колёс. Она не ошиблась. О, боги... Они уехали без неё! Анна едва не застонала с досады. – Анна Викторовна? От неожиданности она оступилась, поскользнулась и полетела спиной в лужу, как вдруг её подхватили под локоть и рванули на себя. Райхенбах притянул к груди, Анна подняла голову и встретилась со смеющимся взглядом. Давно они не виделись. На войне день идёт за три. Она уже и не думала, что когда-то увидит его вновь. – Какая вы неуклюжая. Он медленно осмотрел её сверху донизу, приятно хмыкнул от вида немецкой формы, разжал пальцы и отступил. – Я полагал, все раненые давно отправлены. Что вы здесь делаете? Анна судорожно сглотнула. Ей показалось, что он может догадаться. Бригадефюрер смерил внимательным взглядом, отчего она занервничала и опустила глаза на... нагрудные нашивки СС и НСДАП. – Мне пришлось задержаться, меняла повязку солдату. В окопе. Капля пота скатилась за шиворот, уголок рта нервно дернулся. Поймёт, почувствует ложь в её наспех состряпанном оправдании. Анна скользнула взглядом по его лицу. – Не могу найти сестёр. Райхенбах сощурился, что-то обдумывая. – Они уехали как с полчаса. В лучшем случае, машины придут завтра. В худшем – после ещё одной безуспешной атаки. Итак? – Итак? – Вас забыли. – Получается, да. – Что вы намерены предпринять? В ответ она лишь пожала плечами. Из-за Штольмана остаться одной на передовой. Как будет нервничать Нина, когда вернутся машины! – Что вы делаете сегодня вечером? Анна вскинула тонкие брови. – Раз все уехали, то ничего. Однако вижу, вы уже нашли мне занятие? – Не могу перестать восхищаться вашей самоотверженностью. Везде-то вы хотите помочь, всегда за правду. Она закусила губу. – Вам не понять. Её глаза вспыхнули от его короткого смешка, и Анна заметила, как недалеко от них образовалась толпа, с интересом наблюдавших солдат. – Отчего же? По-вашему, я лишён чувства справедливости или даже сострадания? Ах да, ведь Анна Викторовна с лёгкой руки окрасила меня в чёрный цвет! – В цвет вашей формы. – Которой? – усмехнулся он. Анна нахмурилась, обдумывая вопрос, а Райхенбах продолжил: – Что же, тогда я обязан пригласить вас на ужин, – его губы изогнула улыбка. – Не обещаю вам хорошего французского вина и утки под соусом, но вот надоевших консервов точно не будет. Анна посмотрела на него с недоверием, словно он только что свалился с Луны или в лучшем случае был контужен. Она подозрительно окинула его взглядом, затягивая с ответом и выжидая с присущим женским любопытством, что же будет дальше. Однако Райхенбах тоже молчал, а через пару секунд и вовсе переместил взгляд на солдат за её спиной. Военные сразу вернулись к своим делам, и Анна почувствовала себя более комфортно, если это слово вообще можно было применить к немецкому плену. – Шаромыжники, – протянул бригадефюрер. – Вот что, вас отвезут. Мне же ещё нужно уладить кое-какие дела. Райхенбах повернулся, ища кого-то в толпе. Он приподнял руку, намереваясь подозвать, как Анна схватила за локоть. – Нет! Я...я подожду вас здесь. Нужно было непременно отказаться, вот только куда бы она пошла? Да и ехать одной ей совершенно не хотелось. – Боитесь? – уголок рта приподнялся в улыбке. – Не надейтесь. Он усмехнулся и сощурился. – Будьте здесь. Я не могу взять вас с собой. – Он развернулся, взмахнул рукой одному из солдат и отдал приказ. – За вами приглядят, не бойтесь. Бригадефюрер коснулся пальцами фуражки и зашагал. К нему сразу же присоединились оберфюрер и штандартенфюрер, стоявшие все это время в стороне. Анна оглянулась в поисках места, где можно было бы посидеть. Немцы переодически посматривали, но не трогали. Когда уже забрезжил закат, и Анна решила, что про неё забыли, она услышала голос Райхенбаха, а через несколько секунд перед ней выросла его тень. Продолжая разговор с оберфюрером, он кивком головы подозвал её к себе. Анна предусмотрительно держалась на расстоянии. Райхенбах шёл на шаг впереди оберфюрера и говорил, не терпя возражений. В ответ ему согласно кивали. Они подошли к ганомагам, и бригадефюрер повернулся к Анне. – Прошу, – он галантно указал рукой на командирский. – Дамы вперёд. Анна обвела взглядом бронетранспортёр, прикидывая, как залезть. Она подошла поближе, наконец, нашла небольшой выступ и поставила ногу. За спиной послышались смешки. Явственно она представила картину, как неуклюже взбирается по ганомагу в юбке. Анна ухватилась рукой за прожектор, и смешки стали громче. – Бога ради, Анна Викторовна, куда вы полезли? Щеки вспыхнули, и она оглянулась. Райхенбах, посчитав, что пулемёт и прожекторы ему ещё пригодятся, подошёл, обвил рукой её за талию и опустил на землю. – Хочу заметить, что здесь есть дверь, но вас не смутило даже отсутсвие ступеньки. Вы решительно собирались взбираться по крыше. – Вы это специально! – возмутилась она и высвободилась из кольца его рук. – Помилуйте. Я всегда считал, что если есть дверь, то нужно заходить через неё. – Вы...ну, знаете ли! Она развернулась, обошла ганомаг и увидела распахнутую дверцу. Устроившись поудобнее, Анна отвернулась. Райхенбах сел рядом, и они поехали. Он расстегнул куртку, прикрыл глаза. Она кинула на него взгляд и, словно почувствовав, бригадефюрер разлепил веки. – Нашли общий язык в госпитале? – Никто не говорит по-английски. Райхенбах прислонился спиной к стенке. – Немецкие девушки прекрасно обучены. Попытайтесь. Хоть одна, но сможет рассказать как у неё дела. – Но мне неинтересно. – Верю. Однако если вы наладите хоть с одной из них контакт, ваша жизнь станет проще. – Сотрудничество. Он поморщился. – Вы хотите выжить? – Анна кивнула. – Тогда перестаньте вести себя так, словно у вас девять жизней. – Перестаньте вести себя так, словно вы мой друг, – парировала она и сложила на груди руки. Бригадефюрер тихо рассмеялся. – Вы бы предали родину? Райхенбах приподнял бровь. – Этот вопрос не даёт вам покоя. Спрошу ещё раз – что для вас предательство? – Вы не говорите «нет». – Я не говорю «да». Уязвлённая разговором со Штольманом, Анна хотела получить ответы на мучившие её вопросы от Райхенбаха. – Почему вы не можете дать прямого ответа? Вам обязательно увиливать? Он повернулся всем телом, смерил внимательным взглядом и заговорил: – Вы хотите, чтобы я успокоил вашу совесть. Долг врача, медсестры спасать людям жизни. Попади наши девушки в плен, они бы также лечили ваших. Это нормально. Предательство, когда солдат берет оружие и встаёт в один ряд с врагом, стреляет по своим, чтобы сохранить себе жизнь. Такой подлежит расстрелу на месте. Бронетранспортёр остановился. – Приехали. Сейчас они находились на приличном расстоянии от передовой. Командный состав дивизии располагался в нескольких уцелевших домах. В одном из таких обосновался Райхенбах. Это был одноэтажный дом с двумя комнатами. Первая выполняла функцию кабинета, вторая служила спальней. Она увидела знакомые вещи, которые солдаты грузили перед отходом к Днепру. На небольшом столе царил порядок. На улице непроглядная темень, и из маленьких окон ничего нельзя было разглядеть. Анна сняла куртку, прошла к умывальнику и ополоснула лицо. Всю дорогу она думала о Нине. Единственный человек, кому она была дорога, находился в неведении. Холодная вода вызвала дрожь по телу, озябшими пальцами Анна потёрла щеки. За день она сильно проголодалась и устала. Так легко она приняла его предложение, веря в его...порядочность. С горечью она усмехнулась собственным наивным мыслям и прошла к столу, где уже остывал ужин. Здесь действительно не было утки и вина, но была курица с отварным картофелем и овощами. Анна села и в молчании дожидалась бригадефюрера. Наконец, он оторвался от чтения записки и сделал несколько шагов к столу. От жареной курицы шёл приятный запах. Райхенбах разделал птицу с помощью ножа и вилки, положил мясо в тарелку и придвинул Анне. – Спасибо. – Так как же вышло, что уехали без вас? Анна напряглась. Она отправила в рот рыжий кружок морковки и посмотрела прямо в глаза. – Я ведь объяснила вам. – Вы были в окопе и не заметили, как медсестры покидали поле? Не слышали, как отъезжали машины? – Я ушла далеко от окопов. Когда возвращалась, один солдат попросил его осмотреть. К тому времени, возможно, все давно уехали. Не знаю. Уголки губ иронично приподнялись вверх. – Вы поразительная девушка, Анна Викторовна. Я сделаю вид, что поверил вам, – он помолчал, и по спине Анны пробежал холодок, – потому что между нами, как мне кажется, установилось некоторое доверие. Разве нет? – Она кивнула. – Вот видите. Да и что вы можете прятать? Врага Германии? – Она мотнула головой. – Ну, вот. Ешьте же. Вы должны хорошо питаться. Такие, как вы, делают победу! – А такие, как вы? Райхенбах улыбнулся, в его глазах блеснул предостерегающий огонь. – А такие, как я, заканчивают войну. – Подписанием мирного договора? – И обязательно в столице поверженного врага. – Вам не взять Москву, – выплюнула Анна и отодвинула тарелку. По его губам скользнула тонкая улыбка. – Если вы не будете есть, то не доживете до окончания войны, чтобы гордо заявить, как я был не прав в ноябре 1943. Анна посмотрела на еду, затем на немца, потом снова на еду и наколола на вилку жирный кусок курицы. – Я не забуду вашу доброту, – пробурчала она с набитым ртом. – Будьте уверены, в камере вы не умрете с голоду. Он рассмеялся. – Славно. В свою очередь я не позволю угнать вас на работы в Германию. Но довольно об этом. Мне хватает разговоров о войне. С вами я хочу поговорить о чём-то менее мрачном. – О чем? – Выбирайте. Поэзия, музыка, древнегреческие боги, смысл жи... – Немецкая философия. Райхенбах выразительно выгнул бровь. – Интересно. И что вы думаете о Гегеле? Анна много чего думала о Гегеле, не так много, конечно, как о Марксе и Энгельсе, но беседу поддержать сумела. С удивлением Райхенбах обнаружил, что девушка не путает Канта с Фейербахом. Он спорил с ней о материализме и, глядя в её горящие голубые глаза, впервые подумал, что они очень хороши. Она сдвигала брови, когда хотела возразить, а он, забавляясь, не давал вставить слова. Они оба не заметили, как перешли на «Золотой век» римской поэзии и только, когда у Анны начали слипаться глаза, поняли, что засиделись. Он указал ей на походную кровать и дал одеяло. Анна поняла, что он не тронет её и этой ночью. Укладываясь спать, она обвела взглядом комнату в последний раз и закрыла отяжелевшие веки. Она давно не встречала такого густого тумана. Он стелился по голой, холодной земле. Он подбирался медленно, как крадётся на охоте змея. Она не чувствовала ног и, посмотрев вниз, увидела лишь туман. Он рос, обвивался вокруг, сжимал запястья. Анна дернулась. Бежать. Бежать! Иначе он поглотит. – Аркадий Петрович Мухин, – долетело до неё. И из тумана вышел мужчина. Она отпрянула, узнав в нем красноармейца, застреленного немцем. Она хотела ему помочь... – Аркадий Петрович Мухин, – повторил он и подошел вплотную. – Родился в 1911 году. Погиб 2 ноября 1943 года в бою за Весёлые Терны. – Чего вы хотите? – Аркадий Петрович Мухин. Родился в 1911 году. Погиб 2 ноября 1943 года в бою за Весёлые Терны. – Я хотела помочь. Я... Его глаза были стеклянными, а руки холодными. – Аркадий Петрович Мухин. Родился в 1911 году. Погиб 2 ноября 1943 года в бою за Весёлые Терны. – Простите... – Аркадий Петрович Мухин. Анна вздрогнула и проснулась. Он ей приснился. Приснился так же, как отец, мать, дядя. – Аркадий Петрович Мухин... Анна села и провела рукой по лицу. Было ли это кошмаром вследствие переутомления и всех пережитых ужасов? Она мотнула головой. Это было что-то другое, что-то за гранью обычного, понятного, знакомого. Мужчина хотел, чтобы она запомнила. Его? Или информацию? Она запишет то, что он ей сказал. За окном только светало, но в доме уже давно горела керосиновая лампа. Анна с непривычки сощурилась. Райхенбах стоял у умывальника и брился. Наверное, он не заметил, как она проснулась и теперь с кровати наблюдала. Он был без рубашки, подтяжки свисали вдоль бёдер. С раннего утра вычищенные сапоги. Анна перевела взгляд на обнаженный торс. Для своих лет бригадефюрер был весьма подтянутым мужчиной, с плоским животом и в меру мускулистыми руками. Седина слегка тронула тёмные волосы на груди и тёмную дорожку из них же, уходившую за пряжку ремня. На правом плече шрам от пулевого ранения, а на боку – длинный, неровный, словно от ножа. Второму шраму было не меньше десяти лет. Скрипнула предательски кровать, и Райхенбах кинул взгляд через плечо. – Проснулась. Скоро принесут завтрак. – Могу я взять листок бумаги? Бригадефюрер замер с бритвой, удивлённо посмотрел и кивнул в сторону стола. – Справа. На столе как всегда был идеальный порядок. Это Анна запомнила ещё в первый день. С одной стороны – документы, папки, записи. С другой – чистые листы, письменные принадлежности. Она записывала дату смерти, когда он подошёл сзади, наклонился, и она плечом почувствовала твёрдость его теплой груди. – Что это? – Решила вести дневник. – И что ты написала? Он взял листок, Анна повернулась. – Написала, что был убит один из наших. – Зачем? – Может быть, он мне приснился и попросил? Бригадефюрер пробежал глазами по строкам. Конечно, он посчитает её странной. Зачем она вообще попросила бумагу? Он же может решить, что она пишет о расположении дивизии, количестве солдат, орудия и прочего. Другой на его месте тут же бы расстрелял. Анна похолодела. – Хорошенько спрячь свой дневник из одной страницы, – заговорил он и ей показалось, она ослышалась. – Если найдут, у тебя появятся проблемы. Он вернулся к умывальнику, а она спрятала листок в куртку, в подкладку, где Нина сделала небольшую дырочку как раз для такого случая. – Подай мне рубашку. Пока он одевался, Анна умылась. Она приводила в порядок волосы, когда с офицерской кухни принесли завтрак. Только что пожаренная картошка с беконом, яйца вкрутую и свежесваренный кофе. Анна заметила, как уходя, немец задержал на ней липкий взгляд. Конечно, для этого паренька и остальных она выглядит личной игрушкой их генерала и неважно, что они до часу ночи проговорили о немецкой классической философии и о «Метаморфозах» Овидия. И ничего больше. Она села за стол, не дожидаясь его приглашения. После этой ночи Анна почти его не боялась. От картошки шёл пар, вкусно пахло беконом. Рот наполнился слюной. – Надо же, – усмехнулся Райхенбах, садясь напротив, – у вас разыгрался аппетит. Анна устыдилась порыва, потупилась. – Ешьте. В конце концов, вам нужны силы, чтобы вести дневник. Он наливал ей кофе, и Анна удивлённо смотрела. Наверное, что-то в мире пошло не так, где-то что-то заклинило. Не мог человек, отдающий кровавые, жестокие приказы, ухаживать за ней за столом. Она не понимала его. Кто он? Генерал Третьего Рейха – верный сподвижник Гитлера? Человек, который заблудился, сбился с пути? Что он видит, глядя в зеркало? Убийцу? О чем думал, когда осматривал траншеи и видел трупы своих людей и солдат Красной Армии? Анна смотрела на него, забыв про завтрак. Она грела пальцы о кружку, но не чувствовала тепла. Она провела с этим мужчиной три ночи и не понимала его, тогда как он видел её насквозь. Они ели в молчании. Он читал, хмурился, изредка подносил к губам чашку и делал отрывистые глотки. Впервые она заинтересовалась его нагрудным знаком «За ранение». В каком бою его ранили и как это произошло? Она вздрогнула от неожиданности, когда он вышел из-за стола. Все также молча Анна наблюдала – вот он надел куртку, застегнул, натянул перчатки, взял фуражку. – Я хочу обратно в госпиталь, – разрезала она тишину. Райхенбах повернулся. – Прекрасно вас понимаю. Мне самому порядком надоели окопы, землянки и отовсюду лезущие красноармейцы. К тому же в вашем крае суровые зимы, я начинаю замерзать. Но, как за мной не пошлют самолёт в один конец до Берлина, так и за вами не отправят машину. Сидите здесь и не высовывайтесь, если не хотите стать лёгкой добычей для моих солдат. Он надел фуражку и развернулся. – Куда вы? Анна вышла из-за стола и сделала к нему шаг. – На войну, – усмехнулся он. – Уверен, вы меня дождётесь.