Следуя донесениям

1993 год, Нью-Йорк

— Сесилия, приготовься. Вы выходите в эфир через три...два...один! Заиграла громкая музыка, яркий свет ослепил ведущую и гостью, раздались аплодисменты. Ведущая, Сесилия, сложив ногу на ногу, в облегающем костюме пепельно-розового цвета смотрела в камеру. Она вела программу вот уже четыре года, а до этого прославилась сенсационными, сложными делами, но даже у неё сегодня шалили нервы. На столе перед ней и приглашённой стояли три книги, две скорее являлись приложением к первой, выход которой был подобен разорвавшейся бомбы. — Дорогие телезрители, сегодня у нас в гостях автор нашумевшего бестселлера! Ее книга издана более, чем на тридцати языках, уже год она не сходит с новостных таблоидов, по последней информации готовится сценарий для фильма, в основу которого ляжет сюжет книги. Конечно же, я говорю о книге Хоуп Райли «Мой отец — князь Разумовский». Раздались бурные рукоплескания. Кто-то выкрикнул: «Мы любим тебя, Хоуп!», «Расскажи нам правду!». Сесилия лучезарно улыбнулась и обратилась к гостье, красивой ухоженной женщине немного за сорок. В гостье чувствовалась порода. Она сидела прямо, сложив на коленях руки, и смотрела без тени смущения. — Хоуп, я могу называть тебя Хоуп, или ты предпочитаешь Надежда? Женщина сдержанно улыбнулась. Она не привыкла к такому бурному вниманию, папарацци, бесконечные просьбы об интервью вымотали ее за последний год, а ведь Нойманн предупреждал, но она не послушала! Наконец, она дала согласие появиться в вечернем выпуске популярной передачи, ее согласие наделало столько шуму, что было принято решение дать прямой эфир. — Уже несколько лет я прошу всех называть меня Надеждой. — Твоё полное имя? — Надежда Кирилловна Разумовская. — Ты родилась в штате Массачусетс, насколько мне известно. Ты всю жизнь прожила в Бостоне, верно? — Да, правильно. — Близкие люди долгое время знали тебя, как Хоуп Райли. Даже на обложке твоей книги написано: автор Хоуп Райли. Откуда взялась Надежда? Расскажи нам поподробнее. — Родители назвали меня Хоуп, в переводе на русский — это значит надежда. Сейчас я как раз занимаюсь тем, чтобы сменить своё имя на настоящее, но на то требуется время. — Твои родители — русские. Когда ты узнала об этом? — До тридцати пяти лет я считала себя американкой. Я не знала, кем были мои родители на самом деле. Сесилия кивнула и заглянула в сценарий. — Как ты узнала? Кто тебе сказал? — Мне рассказала моя мама перед своей смертью и назвала номер ячейки в банке, где хранятся документы, касающиеся прошлого моей семьи. Когда я вступила в наследство, банк предоставил мне бумаги. Я не поверила своим глазам. Помимо прочего Хоуп также нашла форму медсестры, принадлежавшую ее матери. Форма оказалась в хорошем состоянии, и она первые минуты смотрела на неё с таким благоговением, да боялась взять в руки, отчего со стороны выглядела, наверное, странной. В тот момент Хоуп окончательно убедилась, что все рассказанное Нойманном правда — ее мать прошла войну, воевала за свою Родину — Советский Союз, попала в плен к немецкому генералу, ее отцу... Хоуп почувствовала укол обиды на своих родителей: почему они не рассказали ей? — Ты узнала, что твой отец никакой не американский офицер запаса. — Да, — натянуто ответила женщина. Ей все ещё было сложно говорить об этом, несмотря на многочасовые репетиции перед зеркалом. — Что конкретно ты узнала? Какие эмоции ты испытала: удивление, страх, быть может, стыд? Хоуп обвела взглядом зал, застывший в молчаливом напряжении. — Мой отец был английским разведчиком. Он был внедрен в СС задолго до войны, и он был одним из смелых людей, которых мне довелось повстречать. Стыд — не то чувство, которое я испытываю к нему. Я им горжусь. Раздались аплодисменты. Сесилия улыбнулась. — Все мы читали твою книгу, но, пожалуйста, назови его немецкое имя. — Франц Клеменс фон Райхенбах. — Всю войну твой отец прошёл, как немецкий генерал, — кивнула ведущая. Хоуп сцепила руки в замок. Это была самая сложная часть, как в книге, так и в интервью. — Не совсем, — она недовольно поджала губы. — Он участвовал в заговоре 20 июля 1944 года, все мы помним, чем обернулась попытка военного переворота. Мой отец был ранен, ему пришлось инсценировать собственную смерть. Ему придумали новую историю, его сделали полковником Брэндоном. — Он вернулся за твоей матерью. — Именно так, — подтвердила Хоуп. Несмотря на то, что ей поведал Генрих о сделке между ее отцом и СССР в обмен на жизнь матери, она побоялась публиковать материалы и обошлась пространной формулировкой, по типу «Любовь преодолеет все преграды». Она также опустила в книге убийство Кромвеля, по правде, ей пришлось удалить сцену расправы в посольстве в последний момент: на пороге ее дома появились представители спецслужбы Великобритании. Ей доходчиво объяснили, что может с ней и сыном случиться, если она взболтнёт лишнее, поэтому книга, которая задумывалась, как биографическая, превратилась скорее в сентиментальный роман о любви немецкого генерала к советской военнопленной, но с реальными именами, да и немец оказался не немцем, а бывшим белогвардейцем на службе у англичан. Взрыв на лаборатории Брауна и погоню за исследованиями Хоуп по рекомендации Нойманна заменила на расстрел полицаев и подрыв немецкого поезда с боеприпасами. Вышло недурно. Роль Нойманна она тоже изменила, сделав из него оберштурмбаннфюрера, наделив его качествами главного помощника во всех делах Райхенбаха. Писать о Штольмане и Скрябине Хоуп долгое время не решалась. В итоге она придумала им другие имена, умолчав о роли Штольмана, как разведчика. Она старалась писать так, чтобы любые совпадения были лишь совпадениями и в то же время не хотела умалить ничьей заслуги в победе. Пожалуй, меньше всех претерпел изменений именно Скрябин. Хоуп и не подозревала, каким успехом будет пользоваться книга. Просто одним утром она проснулась знаменитой, а ведь всего лишь хотела, чтобы вклад отца не остался забытым, более того, она намеревалась выбить на надгробии родителей настоящие имена и даты рождений. Вдобавок, она опубликовала записи матери о погибших солдатах. Получилось два толстых тома. Ей начали приходить письма со всего мира. Ее благодарили, спрашивали, откуда она узнала, как погиб в таком-то году в том-то сражении тот-то. Хоуп терялась. Не могла же она сказать правду: к маме являлись духи умерших. Ее бы сочли сумасшедшей. Теперь же она сидела напротив напомаженной ведущей и старалась держать спину ровно. Она готовилась к интервью неделю, ей заранее на согласование выслали примерный сценарий, ее агент вычеркнул щекотливые вопросы и потребовал составить контракт, прописывающий в подробностях выпуск передачи. Хоуп репетировала ответы и все равно нервничала. Понимая, что за ней следят сотни тысяч глаз, женщина долго ломала голову над образом и по настоянию Нойманна надела синее бархатное платье ниже колена, волосы, чёрные, как смоль, оставила распущенными. — Ты говоришь по-русски? — Немного. Русский — очень сложный язык, но я учусь. Я начала его изучать семь лет назад, записи отца были почти все на русском, у него был такой витиеватый почерк, что тоже усложняло работу над текстом. — Твои родители прожили счастливо. Они не жалели, что их жизнь так сложилась? — Нет. Папа очень любил маму, а она его. Когда он умер, она почернела от горя, перестала выходить на работу. В больницу она вернулась спустя два месяца, лекции в университете вели за неё. Все понимали, ей нужно время, никто не торопил ее. Но я не помню, чтобы после она улыбалась так же искренне, как при его жизни. — Настоящее имя твоей матери — то же, что в книге? Хоуп натянуто улыбнулась. — Да, мою мать звали Миронова Анна Викторовна. Конец предложения потонул в аплодисментах. — А твой отец — самый настоящий русский князь. — Все так. Он был последним из Разумовских. В 1920 году он покинул Россию. Последние два года он участвовал в Гражданской войне на стороне белых. — В книге ты пишешь, что он прошел Первую мировую. — Верно. Он участвовал в войне с первых дней, был ранен в наступательной операции, большинству эта операция известна, как «Брусиловский прорыв». Он получил медаль за отвагу и мужество. Его серьезно ранило, несколько месяцев отец провел в госпитале. — Сколько ему было, когда он был вынужден уехать из России? — Двадцать пять. — Твой отец был вдвое старше матери. Разница в возрасте не мешала им? Хоуп снисходительно улыбнулась и вскинула бровь. — Любви не могут помешать числа. — Но они были из разного времени, государств, в конце концов. — Они встретились на войне, сама судьба свела их. Когда я только приступила к изучению семейного архива, я считала, папа спас маму, но я ошиблась — они спасли друг друга. Папа не дал ей сгинуть в плену, мама же дала ему шанс начать все заново. Своей любовью спасла в нем остатки человечности, остатки того хорошего, что не умерло в нем за двадцать пять лет службы в тяжёлых, рискованных условиях. Кто-то всплакнул в зале или ей показалось, так она нервничала? — Такова их история, — заключила Хоуп. — Спасибо, Хоуп. Расскажи нам, планируется фильм? Ведётся кастинг? — Мне ничего об этом неизвестно, правда. Со мной никто не связывался. Она действительно слышала впервые про фильм и была несколько удивлена. Ей казалось странным увидеть на экране человека, играющего ее отца. — Твой отец удостоен наград? — Сложный вопрос, Сесилия. Некоторую часть наград мне удалось найти, но все они, за исключением парочки, относятся к наградам Третьего Рейха. — Он их сохранил? — Думаю, как напоминание. Райхенбах был частью него, он жил им на протяжении двадцати пяти лет. Память нельзя выбросить на свалку. — Почему его не наградили после завершения войны, как думаешь? Он столько сделал, как ты пишешь в книге, но остался непризнан. — Всем наградам отец предпочёл мою мать. Снова прогремели рукоплескания. — Ещё один, последний, вопрос и мы перейдём к вопросам твоих поклонников, они забросали редакцию письмами со всего света. Итак, как ты думаешь, что бы сказал тебе отец, если был бы жив? Ты сделала его жизнь достоянием общественности. Хоуп поджала губы. Этот вопрос она настойчиво просила вычеркнуть из сценария. Сесилия смотрела на неё с самым безобидным выражением лица. — Думаю, он сказал бы мне, что я очень похожа на мать, а ей он прощал абсолютно все. Ведущая натужно рассмеялась, но развивать тему не стала и перешла к вопросам читателей. Вечером, возвратившись с программы, Хоуп нашла в почтовом ящике среди десятков писем письмо от... Анны Штольман. Ее пальцы дрогнули прежде, чем вскрыть конверт. Нойманн рассказывал о дочери Штольмана, но Хоуп не решилась беспокоить ее. Теперь же она, не снимая туфель, прошла в гостиную, зажгла ночник и села читать длинное письмо. Анна Штольман писала, что на одной из фотографий, которые Надежда Кирилловна показывала журналисту, узнала женщину из газетной вырезки, которую хранил всю жизнь ее отец, а именно фотография, датируемая 9 мая 1945 на фоне разрушенного Рейхстага, после чего купила книгу и прочла за несколько дней. В одном из героев она узнала своего отца, скорее интуитивно и по описанию внешности. Своим письмом Анна Яковлевна заинтересовала Хоуп и, не переодеваясь, женщина села за ответ. В первую очередь Хоуп поблагодарила за письмо и интерес к книге, а потом, замерев на несколько секунд, устремила взгляд на фотографию родителей и вновь склонилась над письменным столом. Она приглашала Анну Штольман к себе в гости, до последнего сомневаясь, что та согласится, и каково было ее удивление, когда через две недели получила положительный ответ. — Похоже, этой истории не суждено закончиться, — пробормотала она с улыбкой и сейчас же связалась с агентом — предстояло организовать перелёт и встречу.